Стефан уверен, что его подводит восприятие.
– Ты не можешь быть беременна, – медленно говорит он. – Функции стерильны. Дедал размножается иначе.
Феба трясется и плачет, и, кажется, шлет его нахер. Стефан перетаскивает ее к стене и заставляет сесть. Сквозь тающую Костину оптику на него выплывает распухшее лицо мертвой обезьянки. Он вырывает ей клок волос и, выпрямляясь, сжигает. И немного теряется. Он слышал, что организм беременной женщины вопит о своем положении, но не представлял, что настолько гормко.
Он смотрит на Ариадну, аналогичное существо, с точно такими же, но, безусловно, купированными новой формой жизни свойствами и думает: нет. Думает: это другое. Да, вызревание чего-то принципиально нового, но принявшее форму рудиментарного процесса лишь в силу эволюционного недостатка необходимых структур.
– Верно, – понимает Стефан. – Это не ребенок. Это…
И вспоминает – в основном, по щелчку за спиной – что не забрал у Фебы пистолет.
С точки зрения наблюдателя выстрел в голову – мгновенная смерть. Но Стефан успевает о многом подумать. Досаднее всего, что он, вероятно, опять просчитался. Можно знать содержание тысячи книг и сотни разговоров, изменивших мировую историю, но при этом не разбираться в женщинах, которые изображают боль.
Стефан успевает подумать еще и потому, что с его смертью ничего не заканчивается. Конец – когда в живых остается один, а их еще трое. Феба за двоих карабкается по земле, как по отвесной скале. Ариадна этого не видит. Она испугана настолько, что думает, что тоже мертва.
– Я знаю, ты еще тут… – горлом кровоточит Феба, и ползет, будто без ног, и скребет пистолетом по цементу. Скрр, мимо горячего пламени, скрр, грудью и пуговицами… Скрр, скрр…
Она хватает Ариадну за ногу и подтягивается. Наползает сверху, как змея. Как земля.
– Быстрая смерть не для тебя, паскуда… Слышишь? А это?
Феба замахивается и бьет Ариадну рукояткой пистолета. Сначала по лицу, вызывающе светлому. Потом по виску, мокрому от чужого жара. По лбу. И скуле. Методично, будто заколачивая гвозди. Иногда Феба устает и, припадая лбом к Ариадниной груди, выкашливает гарь и внутренности. Потом снова возвращается к лицу, больше не светлому, виску, не только мокрому. Удары становятся глуше, приклад вязнет. Феба бросает пистолет в сторону и продолжает руками, проскребываясь внутрь.
– Ты здесь… Я знаю… Ты все еще здесь…
Она права. Он тут. Но ей до него добраться. Прямо сейчас он ближе к Косте, чем к ней.
– Пистолет… – шелестит Ариадна где-то между ними.
– Не надо, – говорит Стефан. – Не просыпайся.
Феба воет, блюет, отплевывается кровью, швыряет, кашляет, бьет. Потом сползает, совершенно безумная, обтирает лицо об землю, как волк.
– Но пистолет… Рядом… Она же уйдет…
Феба карабкается к Косте, вся скользкая от крови и слез. И хотя Стефан мертв, а мертвые не видят, и он тоже, по правде, не видит ничего, кроме темноты, он знает, что будет дальше.
– Все под контролем, Ариадна. Спи.
Феба тянется сквозь жар, и удушье, сквозь череду ошибок, совершенных одна за другой. И, в последнем вопле исторгая из себя остатки человеческого, она обнимает огонь.
Глава 22Тесей
Уткнувшись в капюшон куртки, на которой лежал, я кашлял так долго, что почти докашлялся до крови.
– Охренеть, охренеть, – лепетал надо мной кто-то. – Ты задыхаешься? Или что?!
Я приподнялся, увидел кафель ванной. Он был повсюду. Такой стерильно белый, что меня почти стошнило. Господи, застонал, и, кажется, даже не мысленно. Как я ненавижу белый.
– Мы думали, ты уже не проснешься, – пожаловалась девушка передо мной.
– Я тоже так думал, – откашливаясь, выдавил я. – Почему мы в ванной?
– Куница сказала держаться за межкомнатными. Здесь они нас не достанут.
– Они. – Я увидел унитаз, с трудом подавил рвотный спазм. – Ну да. Они. Конечно. Твою мать.
Я ужасно хотел пить и кашлять, и, наверное, плакать. Запах гари не ослабевал. Он по-прежнему был таким ярким и тошнотворным, что я подумал: я сошел с ума, и это никогда не пройдет.
Из-за спины девушки на меня таращились. Человек десять, не меньше. Я лежал отдельно, в углу, а остальные сидели вместе, бок о бок, как в бомбоубежище. По кругу ходили банки энергетика. Я узнал только девушку рядом, по глазам того же цвета, что и пижама игуаны (которой на ней больше не было). Роль моей сиделки ей, вероятно, досталась за столь же поверхностное знакомство.
– Где она? – Я бездумно натянул куртку, кое-как поднялся. – Куница. И остальные.
– О, нет-нет, – девушка вскочила. – Нам нельзя выходить.
– Ага. Так где?
– В гостиных, наверное. Но погоди, – Она нервно засмеялась. – Там правда очень-очень опасно. Ариадна…
Она осеклась, заметив мой взгляд. Я молча отвернулся и протиснулся по стеночке к двери.
Снаружи стояла гнетущая тишина. В окнах густел кипенно-белый день, сквозь который не просматривалась даже этажность дома напротив. Я пошарился по пустым комнатам, смутно узнавая первый этаж. Наконец нашел знакомые ориентиры, ускорил шаг. Оказавшись в прихожей, я влетел наугад в нужную гостиную и с порога, не разбираясь, воскликнул:
– Это Стефан!
Ольга с Куницей сидели на диване. Мару стоял за креслом, Виктор и Тамара – у окон, каждый у своего. Они были в полном составе, и все – как из камня. И все невидяще посмотрели на меня.
– Миша, – первым очнулся Мару. – Боже мой, ты в порядке. Я так боялся, что она сделала что-то с…
– Стефан, – с нажимом перебил я. – Не она.
Куница отвернулась, будто не узнав меня:
– Какая разница…
Ольга поднялась:
– Иди обратно, нам некогда с тобой возиться. Тамара, уведи его. Вик, сколько осталось?
– Семь минут, – ответил тот и вернулся к окну. – Плюс мои три. После фей еще не накопилось. Но это лучше, чем ничего.
Я метался взглядом по лицам, пытаясь прочитать события последних часов. Тамара приблизилась ко мне, не поднимая головы.
– Это правда Стефан. – Я увернулся от ее руки. – Он жив. Всегда был, из-за дубль-функции. И из-за того, что мы с Хольдом накинули еще дубль сверху. Он хочет уничтожить искры, как при жизни. Ариадна здесь не при чем. Ну… Почти – но сейчас он просто использует ее тело. Как функцию. Типа как Дедал или госпожа-старший-председатель используют свои.
Меня слушали. Но не слышали. Я не попадал в ход общих размышлений.
– Шесть. – Виктор снова сверился с часами.
– Я могу доказать! – вскрикнул я. – Его контрфункция жива. Это она прячется в лабиринте!
– У нас нет на это времени! – рявкнула Ольга.
Тамара обвилась вокруг моего локтя. У нее была хватка Виктора. Я почувствовал это даже сквозь плотный курточный рукав. Я что-то рыкнул, а она так жалостливо поморщилась, что я мгновенно почувствовал себя распоследним мудаком – в тройке сегодняшних лидеров.
– Спорим, – выдохнул я, поспешно сбавляя тон, – вы считаете время, потому что он сказал, что напустит на нас ник, если мы не выполним какое-то условие.
Меня наконец услышали. Но ответить не успели – из прихожей послышался шум, и мне в спину влетели панда с жирафом. Сейчас на них тоже были обычные джинсы и свитера, но куда важнее моего наплевательского отношения к чужим именам оказалось то, что, задыхаясь от бега, они сообщили:
– Да… Все окна, которые она указала, открыты…
– Дьявол. – Куница тоже поднялась.
– Значит, они внутри… – прохрипела Ольга.
– Это все еще может быть блеф, – заметил Виктор. – Она могла увидеть, что окна открыты, пока пыталась найти выход. Сейчас здесь очень сложно ориентироваться.
– Я проверю, – предложила Тамара – Ну, после. – Она покосилась на меня. – Если они здесь, я увижу…
– А вы, – Куница решительно приблизилась. – Марш к остальным. У вас шесть минут, – она повернулась к Ольге. – Дедал защитит их, правильно? Ты все устроила?
Ольга яростно всплеснула руками. Вероятно, сразу по обоим пунктам. Тамара потянула меня к выходу, но я, вкопавшись пятками в пол, уставился на панду с жирафом:
– Вы видели ее? Ариадну.
– Угумс, – кивнул он. – Она наставила на меня пушку, которая, оказывается, хрен знает сколько лежала под гардеробом.
– И что? Это была она?
Они с сомнением переглянулись. Тамара страдальчески вздохнула, и меня протащило пару сантиметров по полу.
– Вы же сплетничаете! – Из последних сил упирался я. – Значит, подмечаете, когда человек ведет себя иначе! Была бы это Ариадна, если бы она не выглядела как Ариадна?!
– Пять, – обронил Виктор
– Уводите его! – рявкнула Ольга.
– А я говорила… – тихо протянула панда.
Жираф поморщился:
– Ну, блин. Я не слышал. Меня отвлекала пушка.
Боже, подумал я, мгновенно перестав сопротивляться: храни любителей плюшевых пижам.
– Что за фигня? – Куница тоже услышала их и резко оказалась рядом.
Они переглянулись с еще большей неохотой.
– Она сказала «я не хотел бы повторять дважды». Без «а» на конце.
– И что?! – возмутилась Ольга. – Это просто буква!
– Это самоопределение, вообще-то.
Все помолчали, переваривая эту мысль.
– Ну и потом, – косясь на меня, продолжил жираф. – Она правда говорила… странно.
– Слишком вежливо, – поддержала панда. – Но так, будто вежливость – это иностранный, а у нее языковой барьер.
Да, едва не вскрикнул я. Тысячу раз да! И, когда все закончится, я пообещал себе узнать не только их имена, но послушать все, что они расскажут, и даже самые странные вещи посчитать очень-очень важными.
– Что за… – Куница обернулась на Ольгу, метнулась взглядом к Мару, но, опомнившись, вскрикнула. – Чего встряли?! Марш в укрытие!
Ребят сдуло мгновенно, но я мотнул головой.
– И когда ты стал таким упрямым?!
– Всегда был.
Тамара покрутила головой, сверяясь с лицами присутствующих, и на мгновение ослабила хватку. Я тут же вывернулся, дернулся к окну.
– Куница права, – последовал за мной голос Мару. – Неважно, кто это. Если через пять минут мы не дадим ей… Ему… Не выполним поставленные условия, ники нападут на Дедала. То есть – на всех нас.