– Так, – я втянул носом воздух. – А это что такое?
– Я же сказал, – выдохнул Стефан. – Что-то мертвое.
Мне было почти приятно, что его голос растрескался так же, как и мой. Он на ощупь отложил катушку, оперся на плиту и, вновь прислушавшись – пара-тройка попугаев еще металась где-то за лесами – громко сказал:
– Рано.
Я посмотрел на, затем за него. Стоя в воротах – все такая же, в красном, в Русалке, – Нимау топтала осколки света, как выкатившиеся из костра угли.
– Иду на хтонь, – хмыкнула она.
Стефан обернулся:
– Остальные пусть подождут снаружи.
Переводя взгляд с него на нее и обратно, я вдруг со смутной тревогой пожалел, что перешел за алтарную плиту, как он попросил. Теперь я был дальше всех от выхода.
– Что теперь? – повторил я. – Когда все искры у тебя.
– Я мог бы исполнить их волю, – сказал Стефан. – Если бы хотел того же.
– То есть… Ты знаешь, какой у искр предикат? Знал все это время?
– Все это время? – эхом вторил он. – Для нас с тобой речь о колоссально различных периодах.
Стефан вернулся к госпоже М., свел края блузки и принялся методично застегивать ее.
– Искры – результат декомпозиции. Декомпозиция – производная убийства. Убийства, – с нажимом повторил он, продевая очередную пуговицу, – живого разумного существа. Со своими чаяниями, реакциями и, без сомнений, планами на будущее. Чего оно могло хотеть за мгновение до гибели?
Я растерянно следил за его пальцами, за исчезающим в ткани блеском скотча.
– Не умирать?
Стефан издал звук, тот самый звук из прошлого, на который не имел выражения лица. Сейчас, чужого – тем более.
– Если бы сердце последней функции выдержало удар, троица выжила бы. Но оно не смогло сохранить физическую целостность. Это и стало причиной гибели, в биологическом смысле. Останки запечатлели в мгновении волю своего хозяина, но преобразовали сообразно усеченным возможностям новорожденных объектных структур. Перевели с разумного на неразумный. С живого на предметный. Если грубо.
Он замолчал, продевая в петлю последнюю пуговицу, сметая с ткани не то складку, не то каменную пыль.
– Быть целым… – прошептал я.
– Есть воля насильно разъединенных частей.
– Но тогда… Получается… Чтобы исполнить предикат искр, их надо просто… Соединить? Мы можем сделать это? Прямо сейчас? Вернуть им целостность?
– Я сказал: я не хочу того же.
– Я хочу! Я могу сделать!
Стефан поднял на меня пристальный заполярный взгляд:
– Мне это неинтересно.
Нимау обходила нас медленно, по кругу, но сейчас это волновало меня в последнюю очередь.
– Поведение искр определено конкретным предикатом. И вот, сколько с ним вышло проблем. Если исполнить его, объединив части в целое, мы вернем в мир сердце троицы. Это опасно. И попросту глупо. Оно должно остаться там, где ему место – в мифах и редких воспоминаниях.
– Но троица мертва… – свистяще выдохнул я.
– Я тоже, – напомнил Стефан. – Но вот мы оба здесь.
Я не знал, что ответить. Он и не ждал. Молвил:
– Поднимайся.
Госпожа М. послушно села на плите. Лицом к нему, спиной ко мне. Нимау в стороне тихо хмыкнула.
– Что с городом? – спросил он, услышав.
– Архонты расчехлили резервные источники, – не приближаясь, ответила она. – Электроснабжение восстановлено в центральных районах, но на юге по-прежнему тьма. В новостях вещают об аварии. От башен веет бешенством.
Стефан сунул руку в карман, вытащил оттуда горсть света. Ссыпал на плиту справа от госпожи М., и горсть распалась на две щепоти. Он повторил это, с другим карманом, с другой стороной. На алтарь, сияя, легли все четыре искры. Я смотрел на них и из миллиона недоступных пониманию вещей знал лишь одну: это не стоило того. Гибель Обержинов, Алисы, того парня в чайном магазине… ничто не стоило того. Стефан был так же одержим искрами, как Пройсс или Мерит Кречет, просто со знаком смерти.
– Если это был ты, – сдавленно начал я. – Сейчас – ты. Тогда кто это был три года назад? Кому Феба с Константином везли искру?
Стефан подал руку госпоже М., помогая спуститься.
– Я не помню, – сказал он. – В том смысле, что я знаю, кто это был, но не помню, как они выдали себя. Это осталось на прошлом носителе.
Носителе, бездумно вторил я. Ариадна тебе, черт возьми, не какой-то носитель. Но Стефан отмахнулся от моих мыслей, как от дыма ранее.
– Госпожа-старший-председатель.
Я попытался удивиться. Не вышло.
– Госпожа-старший-председатель стояла за ними. Но дело было не в искре. Она использовала ее как приманку, маскирующий довод, чтобы они чувствовали себя в безопасности в союзе с ней. Едва ли они согласились бы на сделку, узнай настоящую цену убийства своих контрфункций.
– Но что еще нужно было госпоже-старшей-председателю? – растерялся я. – Если не искра? Она же так много…
Я осекся, вспомнив искаженное лицо Фебы. Клубы удушливого дыма. Картинку с экрана узи, проступившую сквозь него.
– Ты… Имеешь в виду их ребенка?
– Это не было ребенком, – возразил Стефан. – Это был атрибут. В эволюционно устаревших структурах. Но да, если бы тело Фебы завершило его создание, будучи функцией Дедала, он принадлежал бы Дедалу. Что-то в картине мира госпожи-старшего-председателя требовало этого не допустить.
– Но он… Он был живым. Ты же видел…
– Как любой атрибут.
Стефан поставил госпожу М. рядом с собой.
– Уничтожь их, – обронил он, глядя на нее. – Пожалуйста.
Я тоже смотрел на нее. Не только со своего места, но из очень далекой пятницы, когда в моей жизни не было никаких искр. Я поверить не мог. Тогда – что все это случится. Сейчас – что закончится так. И когда госпожа М. посмотрела на искры, я понял: он это серьезно. И когда она подошла к ним, я вскрикнул:
– Разве это может быть так легко?!
– Легко?..
Голос Ариадны окончательно перестал быть ее голосом.
– Имущественное право – не вопрос право- и дееспособности. Оно неотчуждаемо от плоти. Существу принадлежат клетки, вмещающую его жизнь. Только с ними оно вольно делать все, что вздумается, в том числе, уничтожить. Сердце – есть – плоть. Тело – есть – плоть. Сердце – есть – тело. Они принадлежат одно другому и потому, при наличии необходимых структур – рук и разума, в нашем случае, внешнего – могут взаимно уничтожить друг друга. Это естественно, а не легко.
Госпожа М. коснулась горстей света. Двух слева, двух справа, свела руки, пододвигая их друг к другу. Глядя на это, я громко подумал:
Я не хочу умирать.
Руки остановились. Госпожа М. подняла голову. Я хочу жить, продолжил им – ей. Хочу, чтобы прицельный удар, к которому я не был готов, не сломал меня, не уничтожил то, что и за сотни лет не станет снова целым.
– Уничтожь их, – повторил Стефан.
– Нет, – возразил я.
– Да, – ответил он. – У тебя не получится. Ты не знаешь, как она умерла.
– Ее убил Адам, – обронил я, не сводя взгляда с рук госпожи М. – Детали имеют значение?
– Детали раскрыли бы тебе, что в момент смерти ее тело не слушало сердце. И сейчас не станет.
Я стиснул зубы. Это не могло иметь решающего значения. Ведь троица хотела жить. Я хотел жить. Ариадна тоже хотела. Все, кроме этого мудака, хотели жить – и каждый день, и за секунду перед смертью.
– Легко… – вдруг повторил Стефан. – Тоже мне легко. Сплошные накладки.
И госпожа М., услышав что-то еще, раздавила искры о камень.
Я моргнул. Она подняла руки. На алтаре не осталось даже следов – черных, как от угольков, серых, как от пепла. Вообще ничего. Так умирал свет.
– Нет, – выдохнул я. – Нет-нет… О, черт…
Все было кончено. Вот так, пуф – и их не стало.
Я отвернулся, чувствуя ужасное головокружение. Соберись, приказал себе. Ты знал, что не сможешь остановить его. Никто не смог, даже госпожа-старший-председатель. Ты здесь, с нажимом напомнила Габриэль, чтобы закончить кое-что другое.
– Верно. Так что… – прохрипел я, возвращаясь.
И осекся, прифигев.
Теперь мы точно были не одни. Нимау по-прежнему держалась в стороне, но три другие феи, приближение которых, наверное, я не заметил, сконцентрировавшись на искрах, стояли полукругом по другую сторону алтаря. А Стефан… О, он был прилично за ними. На полпути к выходу. Вместе с госпожой М.
– Какого?!
Я вскинулся. Феи тоже. Все с оружием, как на подбор.
– Ты же обещал, что не будешь мешать! Что это не твое будущее! Что ты дашь мне отправить ее Адаму!!
Стефан остановился, взглянул в пол оборота:
– Не будь наивным. Я солгал.
О.
Оооо.
Оооооо!!!
– Из-за тела Ариадны я не был уверен, что она станет меня слушать. Поэтому, для перестраховки, взял тебя. Но она узнала меня и так. Значит, эта вероятность была просчитана наравне с другими. Никогда не помогай тому, кто очевидно против тебя. Ты совершил эту ошибку сейчас. Подыграв Хольду в его идиотском плане, ты поможешь Адаму и совершишь ее еще раз. Итог будет тем же. Сделай глубокий вдох и извлеки пару уроков.
– В жопу иди со своими уроками!
Свод кирхи звенел от того, как я орал. На фоне этого мы с Хольдом в больнице общались шепотом.
– Какая тебе разница, кто кому в чем подыграет?!! Это не твое настоящее!!! Ты же не собирался в нем задерживаться! Или… Погоди, тут ты тоже солгал?!
– Нет, – после паузы откликнулся Стефан. – Будет крайне нежелательно снова оказаться в человеческом теле. К тому же, наша смерть – ключевой элемент плана. И не смотри на меня так. Это ее выбор тоже. Она такая же, как я.
Я смотрел на него так не только из-за Ариадны, но все равно прошипел:
– Никто не такой же, как ты.
– Уникальность – современный миф. Не самый полезный.
Стефан отвернулся и возобновил шаг. Госпожа М. двинулась следом.
– Нет! – крикнул я ей. – Остановись.
Она послушалась. Стефан заметил это.
– Идем, – повторил.