вски много успеет сделать к этому времени. Особенно – я вернулся к запертой двери, – если Стефан прав. Но он не прав. Вот увидишь.
– Как будто у меня есть выбор, – безнадежно выдохнула Габриэль.
Я усмехнулся и вернулся к Нимау.
– Стефан не мог не учесть, что я захочу узнать ваше имя.
– Скажу больше, – благосклонно заметила она. – Он сам мне напомнил об этой опции. Навроде благодарности. На минус один всегда найдется плюс один.
Я недоуменно покачал головой:
– Но я же… Я могу использовать вас, чтобы помешать ему. Если смогу узнать, куда он направился. В чем подвох?
– Он попросил фору.
– Сколько?
– Полтора часа.
– То есть, даже если я узнаю ваше имя, мы все равно просидим здесь еще полтора часа?
– В противном случае, мы останемся здесь до прибытия архонтов. Ты и она, если быть летописно точнее. Ох, как вам обоим это не понравится…
Я оглядел Нимау, Русалку за ней. Я знал, что соглашусь – а какой был выбор? – но, сделав это, хотел навсегда запомнить: если я еще хоть раз позову ее, по своим причинам или она заставит меня, я сломаю чью-то жизнь. Настоящую. Принадлежащую не ей, чтобы там Стефан ни заливал про имущественное право плоти.
– Когда мы уйдем отсюда, вместе, вы обещаете отпустить Русалку там, где ее не поймают? Хотя бы сразу.
Габриэль недовольно фыркнула, но промолчала.
– Когда ты будешь знать мое имя, – протянула с усмешкой Нимау, – я буду делать все, что ты попросишь. Для того, чтобы ты звал меня снова. Мои связи, ресурсы и тела, из тех, что верят в мифы… – Она подалась вперед, прижимаясь к автомату. – Все станет твоим, лучиночка. Лишь за одно новое слово.
В последние секунды незнания его я снова посмотрел в потолок. Полтора часа, подумал, это даже неплохо. Ведь я понятия не имел, как связаться с Дедалом внутри системы. Как, стоя в реальной кирхе перед Нимау, в воображаемой больнице с Габриэль, оказаться не просто где-то – как-то – с кем-то еще, но на ином уровне восприятия.
– Если я тебя выпущу, – спросил я у Габриэль. – Ты справишься за полтора часа?
Она шумно, медитативно выдохнула:
– А как же твои принципы?
Я неиронично развел руками:
– Принципы? Ты о том, чем я прикрываю трусость?
Габриэль вспыхнула.
– Ты идиот. Наивняк. И будущий завсегдатай френд-зоны. Но не смей называть себя трусом. Я не часть труса.
Я сдавленно усмехнулся:
– Найди Дедала. Узнай, куда направляется Стефан. И не разовыми координатами, которые мне все равно некуда вбивать, а что-то, ну, поконкретнее.
– Принято.
– Как можно быстрее.
– Эй! Я в курсе. Это вообще-то мой план!
Я отпер палату, распахнул дверь широко-широко. Габриэль не выходила. Она смотрела на меня, а я смотрел на нее, и, не знаю, наверное, мы оба думали, что с такими закидонами в мире без Дедала мне пришлось бы изрядно потоптаться у психотерапевтов.
– Ты не представляешь, как это сейчас модно.
– Представляю. Я смотрю кино.
Габриэль кивнула мне. Я кивнул Нимау.
– Хорошо, – сказал. – Я согласен. Так как вас зовут?
– Изволь на ты… – сощурилась она.
И назвалась.
Только я все равно не понял, кто она.
Жизнь – это электричество. Хор статической митохондриальной энергии, ждущей своего преображения. Так девочка думала отдельно от мальчика, и потому ее система была не белой и квадратно-покрашенной, а темной, пылающей трескучими электрическими зарядами высоко над головой. Девочка ориентировалась по ним, как по звездам. Большая жизнь порождала большой разум. Большой разум порождал большие мысли. Это могла быть притча, думала Габриэль, идя на усиливающийся треск, но вышла какая-то странная фантастика.
В месте, которое она искала и, наконец, нашла, грохотало меньше. Возможно, из-за стекла, из которого был сделан сферический купол огромной оранжереи. Над куполом чернела бездна. Габриэль всмотрелась в нее, но не увидела знакомых электрических созвездий. За куполом был чистый вакуум. Место, где не живут.
По полу вились корни и ползучие стебли, лианы и ростки, и Габриэль думала, что ступает по земле, пока в прогалах между растениями тоже не увидела стекло. Она опустилась на колени, развела руками стебли и траву. Внизу лежала темнота. Но не такая, как сверху. То есть, нет, такая же, но насквозь пронизанная гигантским, пульсирующим электричеством плетением. Ветвей, корней, лиан, стеблей. Они путались и расходились, обрывались и делились, вибрировали самим своим стремлением пробиться сквозь вакуум, и тьму, и куда более податливое стекло, и в том неукротимом стремлении служили опорой друг для друга.
Габриэль огляделась и увидела мужчину. Он тоже сидел на полу, к ней спиной, в старомодно клетчатом комбинезоне и самой садовнической шляпе из всех, что придумало человечество.
– Это система? Эволюция? Жизнь? – громко спросила она у него. – Что под нами?
Мужчина не ответил. Он отвел руку, и Габриэль увидела срезанную ветвь с крупными цветами. Сложная спираль лепестков напоминала раковину наутилуса. Они были сразу всех оттенков, но не слоями, как радуга, а одномоментно. Одним названием всех цветов.
Мужчина встал и вместе с ветвью направился вглубь оранжереи. Габриэль пошла за ним. Они долго шли, затем поднимались и, наконец, вышли к тому, что в месте, полно растений, можно было бы назвать поляной, если бы ею не оказался лежачий, иггдрасилевских масштабов ствол. Из него росли другие стволы, куда меньше, и ветви, и лозы, и ниспадающие мантии мхов. А еще стояли квадратные палатки. Маленькие, размером с улей. Теплое сияние расходилось от них кругами, а по краям рассыпалось на светлячков.
Мужчина и Габриэль прошли мимо множества палаток и, наконец, остановились у той, в которой было темно. Мужчина опустился на колени, откинул переднюю часть тента, и Габриэль увидела голый, обрезанный поверху саженец. Она перевела взгляд на цветущую ветвь, которую мужчина отложил, чтобы взяться за садовый нож.
– Прививка, – фыркнула. – Очевидная метафора. Невиданной красоты растение, привитое к чужим корням.
Мужчина поставил лезвие на плоский срез саженца, вытащил из кармана столярный молоток и, мягко постукивая им по спинке ножа, расщепил стволик надвое.
– Так вы это видите, – ответил, не отвлекаясь.
Габриэль скривилась.
– Синтропов послушать, так в мире нет ничего объективного. – Она оглядела палатки. – Постоянного. – Мельком посмотрела наверх. – Реального.
Мужчина отложил молоток и нож:
– Реальность – необязательный атрибут бытия.
Габриэль видела, каким мягким, золотисто-салатовым саженец оказался внутри расщепа. В нем тоже теплилась жизнь, и от этого Габриэль стало обидно. Но мужчина был одинаково аккуратен и с голым саженцем, и изысканным росчерком цветущей ветви, так что ей нечего было предъявить лично ему. Поэтому она перешла к делу:
– Что мне сделать, чтобы дубль-функция работала как раньше?
Мужчина счистил кору со среза цветущей ветви:
– Все в порядке. Она работает.
Габриэль шумно выдохнула:
– Вы меня поняли. Стефан делает вид, что управляет дубль-функцией – черта с два. Не он строил этот корабль из грязи и палок. Но он захватил кабину пилота, и поэтому я не могу дотянуться ни до него, ни до нее, даже до чертового океана. Как он это делает? Он снова что-то приказал вам? Как преемник?
Мужчина задумчиво осмотрел получившийся клинышек:
– У каждого своя оптимизирующая функция.
Габриэль закатила глаза.
– Может, мне стать Минотавром? Тогда вы сразу поможете, без философских интерлюдий?
– Если хотите, – кивнул он, совмещая кору с корой. – Это не изменит вашу оптимизирующую функцию, но добавит пару новых.
Она замолчала, раздумывая. Мужчина вставил цветущую ветвь в расщеп на саженце.
– Если я верну себе админские права, то смогу найти Стефана. Я смогу остановить их, слышите? Сделать то, что хочет Хольд – он же ваш любимчик, не так ли?! Но если вы не поможете, если придется перебиваться координатами, которые все равно, блин, некуда вбивать, мы потеряем кучу времени, а вместе с ним… – Габриэль втянула носом воздух. – Конечно. Вам плевать. Ничего нового.
Мужчина молчал. Габриэль отвернулась и посмотрела на ветвь, напоминавшую спину дельфина. Она выныривала из ствола, изгибаясь аркой, и снова погружалась в ковер фосфоресцирующего синего мха.
Хорошо, подумала Габриэль. Дедал в своем стиле, и вместо того, чтобы упрашивать его о помощи, нужно отдать правильную команду. Отменить какое-то решение Стефана. Передумать, как в прошлый раз. Но как? Что за барьер стоял между ними с Ариадной? Лично Габриэль и ее же коридорами? Может, Стефан что-то сделал с ней, когда спас? Или она так посыпалась, что сама уступила ему место?
– Я хочу передумать, – выдохнула Габриэль, блуждая по поляне. – Хочу… Чтобы мои части ничего не разделяло… Нет. Не то. Нас ничего не разделяет. Он только хочет, чтобы так казалось. Тогда… Мне нужно, чтобы никто не знал, о чем я думаю, не разделил со мной опыт любительского бетонирования…
Она стиснула кулаки. Да, может, Стефан и захватил кабину пилота, но штурвал – элемент ввода-вывода, а не целиковая система контроля. Вся механика дубль-функции, все эти рычажки и импульсы, мотивации, нейромедиаторы, микробиом Дедала (в конце-то концов!) были распределены по их с Ариадной телам, а не его великолепным бестелесным планам. Дедал был прав. Габриэль по-прежнему контролировала дубль-функцию, Стефан был лишь информацией, горсткой заблудившихся электроимпульсов. Пришло время выкинуть лишнего пассажира на полном ходу.
– Знаете, что? – вернулась Габриэль к мужчине. – Не буду я ничего угадывать. Отмените все. Мы – дубль-функция, и мы абсолютно во всем передумали!
Мужчина как раз закончил с обвязкой стволика. Два среза превратились в единый срост. Цветущая ветвь продолжила голый саженец, будто она всегда был им, а он ею. Габриэль успела заметить, что сердцевины спиралевидных бутонов начали менять цвет – на свет – прежде, чем мужчина сказал: