А он гас. Сначала фонари, из тех, наверное, что когда-то заправляли маслом. Потом уютные домашние торшеры. На столике неподалеку засбоили, как от ветра, электрические свечки.
– Тц… Лучиночка!
Я вздрогнул. Нимау выглянула из-за длинной ширмы, расписанной тенями журавлей.
– Так и будешь торчать тут?
– Ну… да, – осторожно ответил я. Хороший же план.
– Тебе не интересно, что там?
– Но Ариадна… Я не хочу, чтобы она меня потом искала.
– Огарочек была тут дюжину раз. Она знает, что это Рунчик. И знает, куда мы пойдем.
Я помолчал, затем уточнил:
– Вы же помните, мне сказали не верить…
Нимау поморщилась и исчезла за ширмой. В обломках интерьеров сгущались сумерки. Я оглянулся на окна. По правде, я не горел желанием раздражать какого-то там древнего энтропа, но ведь Ариадна… Я шумно вздохнул. Она не говорила «стой, жди, будь осторожен». Только – не верь. А это, пожалуй, я мог совместить с экскурсией.
Я нагнал Нимау спустя шкаф, бильярдный стол и пианино. Меня встретило горделивое, но самодовольное молчание. Я спросил:
– Лучиночка – это от лучины? Почему вы меня так зовете?
Нимау хмыкнула, не оборачиваясь:
– Я всех как-нибудь зову.
Двигаясь за ней по узким, едва угадывающимся меблированным тропинкам, я пытался запомнить наиболее примечательные ориентиры. Перевернутый шезлонг. Корзина с декоративными арбузами. Гроб. Это могло пригодиться на случай, если все пойдет наперекосяк и возвращаться мне придется в стремительном одиночестве.
– О! Вот и Рунчик! – воскликнула Нимау с чувством, которое можно было принять за нежность, если бы через секунду я не содрогнулся от: – А теперь вскинулся!!! Рохля королобая!
Я выглянул из-за ее спины и увидел импровизированный загон. Он был выложен чем попало: кочергой и ножками от стульев, садовыми инструментами и даже парочкой фарфоровых кукол. Очень по-оккультному. А по центру на пригорке янтаря, в сумерках, бликующих, как вода в океанариуме, неподвижно лежал ягненок.
Нимау переступила через ограждение.
– Челядь, расправляй копыта.
Она пнула его, еще раз, и снова, расшвыривая по загону янтарь. Я растерянно приблизился:
– Вы уверены, что он…
– …жив?
Ну, это тоже. Широкая стопа Нимау вдавила впалый бараний бок.
– Вы всегда спрашиваете одно и то же. Разными способами, но с сердечным значением. Создатель Рунчика, без сомнений, сделал его для вас. Хотел услужить неблагодарным, темным. А вы… как всегда. Все только испортили.
Нимау убрала ногу и огляделась.
– Будь ладушкой, подай, – кивнула мне за спину.
Я обернулся. У платяного шкафа стоял пастуший посох. К его навершию скотчем была примотана внушительная янтарная глыба.
– То есть Рунчик… это атрибут? – Я неуверенно вернулся с посохом к загону. – Я не знал, что они могут иметь такую форму. Минотавр показывал разные атрибуты, но они все были, ну… предметами.
Энтроп перевернула посох навершием вниз.
– Форма… она же только для глаз. Ими мало кто видит. Тем более – ведает.
Склонившись к ягненку, Нимау принялась натирать янтарем его бок. Это был странный, но явно отработанный ритуал, и вскоре по шерсти колко, ярко вспыхнуло. Из-под посоха посыпались искры. Рунчик дернул копытом. Янтарный пригорок наполнился светом, и, подняв голову, я заметил, что вокруг тоже начало светлеть.
– Он должен делать это сам, – вздохнула Нимау, выпрямляясь. – Но почему-то не делает.
– Какой у него предикат? – спросил я.
– Не знаю. А что там в мифе?
– Не уверен, что слышал его правильным…
Темнота отступила, и оказалось, что Рунчик был драгоценно золотым.
Ягненок приподнял голову, поглядел на Нимау черными, ничего не выражающими глазами. Та ткнула посохом ему в морду. Где-то вдалеке, со стороны входа, затрещало радио. Справа от загона заскрипела джингл-белсом новогодняя гирлянда, намотанная на большой валун.
– Это что… – я только заметил воржавевшую в него рукоять, – меч в камне?
Нимау обернулась, сверяясь.
– Сделает унылым любой пейзаж.
– Тот-самый-меч-в-камне? – на всякий случай переспросил я.
– Который нужно вытащить, дабы доказать право на трон? – скучающе уточнила Нимау.
Я кивнул. Она пожала плечами. Красно-сине-желтые отблески плясали по одному из главных артефактов британской мифологии.
– Не думал, что это тоже атрибут… Мне казалось, его-то точно выдумали. Но почему он тут?
– Меч в камне подтверждает легитимность власти.
– И?
– И?
Скрипя сотней старых качелей, гирлянда на булыжнике изничтожала мою любовь к зимним праздникам.
– Лучи-и-иночка… – с усмешкой протянула Нимау. – Водрузи эту штуку перед чьими-то палатами, объяви о ее назначении, позволь окружающим смеяться, браниться, не верить и обязательно убедись, что все поняли – ее невозможно уничтожить. А после – жди. Ту упоительную, предваряющую межпланетарную смуту секунду, когда чья-то рука с прямой трансляцией на весь мир возденет эту ржавую палку к небу, ведь тогда…
– Она права.
Бог знает сколько Ариадна стояла за моей спиной.
– Господи! – отдернулся я. – Не делай так!
– Извини, – в тысяча третий раз повторила она и поглядела на валун: – Меч-в-камне ответственен за большое число исторических кровопролитий. Дедал верно сделал, что отправил его сюда.
– Исторических?.. Да о нем всего одно упоминание в огромном цикле…
– Он был использован больше раза. Поверь.
Нимау подошла к валуну, отыскала темно-зеленую коробочку на конце гирлянды. Я только хотел предложить свою высокотехничную помощь в прекращении акустической экзекуции, как раздался треск, затем хруп, и музыка посыпалась из бронзовой ладони смятыми пластиковыми кусочками.
В руке у Ариадны была книга. Учитывая декорации, я не удивился бы древнему, испещренному рунами талмуду, но, судя по замыленным трагическим спецэффектам на мятой обложке, это был какой-то женский роман.
– Так. – Я поднял взгляд. – И?
Ариадна разломила пополам хлипкий корешок.
– Только я не знаю, как ее читать.
– По слогам? – предположил я.
Ариадна равнодушно перевернула страницу.
– Вместе с янтарем предыдущий Минотавр дал мне эту книгу. Он всегда возил сюда странные вещи, так что никто не удивился. В книге были загнуты две страницы, а на их уголках стояло два перламутровых пятна, – Ариадна протянула мне разворот. – Думаю, он запечатлел здесь обе искры.
– Запечатлел? – Я забрал книгу, рассеянно пролистнул страницу. – В каком смысле?
– Свет мой, зеркальце, скажи-и-и… – протянула Нимау, проплывая за Ариадниной спиной.
Ариадна повела головой вслед ее голосу и продолжила:
– Амальгама. Я никогда не видела, как Эрнст пользовался ей, но Стефан говорил, это что-то вроде ртутных чернил. Ими можно переносить информацию об одном объекте на другой.
– Да всю правду доложи-и-и-и… – донесся голос Нимау уже откуда-то из-за шкафов.
– Говорящее зеркало! – крикнул я ей. – Спасибо, я понял!
Но, конечно, не понял.
– Оно не говорило в буквальном смысле, – продолжила Ариадна. – Но из-за слоя амальгамы позволяло следить за помеченными вещами. Говорят, Эрнст запечатлел жизненные показатели своей контрфункции на наручных часах. Так он следил за ней между встречами.
– То есть… С помощью этой книжки мы можем узнать, где искра сейчас?
– Искры, – поправила Ариадна. – Но да. Именно Эрнст предложил использовать для атласа механизм амальгамы. Но атлас сделан специально под Минотавра и преемников, чтобы обеспечить конфиденциальность данных, а амальгаму может прочитать любой, кто…
Она вдруг замолчала.
– Атлас. Разумеется.
Я вздрогнул от продолжения мысли.
– Неужели… его тоже…
Ариадна кивнула.
– Вот почему она не тронула нас в галерее. Им нужно было добраться до атласа. Любой знает, что с его помощью Минотавр следит за атрибутами.
– Любой, кто возит их в Эс-Эйт… – пробормотал я.
– А их выбирают из тех, кого лабиринт допустил к Минотавру.
Ариадна протянула руку, а я даже не понял, зачем мне ее раскрытая ладонь.
– Книга, – сказала Ариадна.
– Книга, – бессмысленно повторил я.
Но, сколько бы я ни цеплялся за мысль, что знал этих людей вечность, а жизни их, как и моя, принадлежали другому человеку, – все это было, черт возьми. Было.
Это был один из нас.
– Мне жаль, – сказала Ариадна.
– Неправда, – откликнулся я. – Ты ничего не чувствуешь.
– Я помню это выражение лица. Я знаю, что оно значит.
Я сунул ей книгу и отвернулся. Рунчик меланхолично рыл копытом янтарь.
– Я… я так сильно не хочу, чтобы это был кто-то из нас… что готов закрыть на все глаза и просто позволить этому происходить.
Наверное, я в жизни не говорил слов ужаснее. А думал еще хуже. Перебирая имена, торговался с неизвестностью – хоть бы не он; и не она; потому что если кто-то, то лучше они…
Или они…
Или…
Ариадна коснулась моего плеча. Такого прежде не случалось, а потому мысли мои, слабые, жалкие, тут же прильнули к ее невесомой ладони.
– О, – я вымучил улыбку в голосе. – Ты и такое помнишь?
– Я много что помню.
Я обернулся через второе, свободное от ее руки плечо. Я не хотел видеть жест, предназначенный кому-то другому. А секунду спустя в кармане Ариаднина плаща зазвонил априкот. Удивленный тем, что тут ловит сеть (я до сих не был уверен в реальности где-то-тамошнего радио), я наблюдал за тем, как Ариадна вытащила смартфон, взглянула на экран и протянула его мне.
– Ответь. Если она спросит, где мы, я не смогу солгать.
Я застонал, увидев имя звонившего.
– По-твоему, я смогу?
– Сцилле нужно видеть человека, чтобы распознать ложь. Без атрибута Ольга не разбирается в людях. К тому же от тебя она вряд ли ждет…
– Вот поэтому! – воскликнул я и схватил априкот. – Поэтому, Ариадна, врать ей очень сложно.
Мысль, что Ольга с Мару уже вернулись из больницы и теперь ищут нас, застрявших в полутора часах езды от лабиринта, ужасала меня сильнее всяких искр. Мне вдруг показалось, что до этого звонка дела наши еще были сносны, а самое жуткое начнется, когда я поднесу смартфон к уху и скажу: