– Крис… пожалуйста…
– Ты ведь ее брат?
Я моргнул. И понял, что попал. И попытался вспомнить, где в череде вранья, что каждый раз шло нам во благо (убеждал себя я), – где конкретно я оступился. Я точно не говорил с ней о больнице. А Криста не могла меня там помнить, даже косвенно, даже именем, оброненным Габриэль в ее ночных разговорах с собой (со мной). Дедал все подчистил, о себе прошлом помнил только я. Выходило, Криста все это просто… придумала? Подобрала по подобию, как слово в кроссворде, чтобы заполнить возникшую в памяти пустоту?
– С чего вдруг такие предположения? – попытался отшутиться я. – Дело в парных именах?
– И в одинаковых крестиках. – Криста медленно развернулась. – Только я не говорила, как ее звали.
Вот так моя не то чтобы тщательная, но все же устойчивая к проверкам легенда с неспокойными жаркими странами и эксцентричным приемным отцом развалилась из-за сиюминутной тупости. Затем я подумал: нет. Подумал: того меня не существовало. Не важно, соглашусь я или нет, попытаюсь увильнуть или оправдаться – любой ответ будет выдуман так же, как Криста выдумала меня.
Так что я вздохнул:
– Да. Габи – моя сестра.
Она молчала так долго, что я стал различать за стенами голоса.
– А ваш приемный отец…
– Он не имеет к этому отношения.
– Тогда как именно мы встретились? – Криста дернулась ко мне. – Ты же… ты младше меня!.. Ты не мог все сделать сам! Но тогда как… я не понимаю…
– Это совпадение.
Она споткнулась.
– Как и остальные двадцать встреч?
Ух ты, только и подумал я. Она тоже их считала.
– Миш! – зазвенело в полутьме. – Расскажи мне. Что происходит?
– Клянусь, – ответил я. – Это совпадение. Стечение обстоятельств.
– Обстоятельств? И твоя сестра, и ты – мы! – лишь обстоятельства? Я для тебя… хотя бы я?
Я упрямо стоял на своем. Я вообще не понимал, о чем она думает.
– Да о том, – вскрикнула Криста, – что я тоже ничего не понимаю! То есть раньше, может, и понимала! Между одиннадцатой и пятнадцатой! Когда наши отношения начали обретать какой-то смысл! Но…
– Наши отношения всегда имели смысл.
– Я тоже так думала! Пока не появилась Ариадна, и вы… мы с тобой!..
– Да при чем здесь Ариадна?! Почему ты все время о ней говоришь?!
– Разве вы не вместе?!
– Ну да, вместе, но…
Тут до меня наконец дошло, что значило слово вместе в мире без дубль-функций.
Мне следовало охнуть, изумиться. Завести песню старую, как мир. Это не то, что ты подумала (дело не в тебе), Ариадна буквально не сможет жить без нашего «вместе». Но я сказал только:
– Господи.
Потому что Ариадна здесь была ни при чем.
Откровенно говоря (кристально чистым задним умом понял я), только полный придурок мог столько времени не замечать очевидного. Долгих взглядов. Странных вопросов. Неслучайных прикосновений. Не понимать, что, спрашивая обо мне с Ариадной, на самом деле Криста спрашивала о нас с ней. Нас! Тех самых, что на лавочках выскребали через плюсик.
– Крис. Господи. Мы…
– Замолчи…
– Прости. Я даже не думал. Правда, я не…
– Хватит!
За спиной распахнулись двери. В зал вкатилась широкая полоса коридорного света, рассеивая зимнее утро и мой последний шанс что-то объяснить. Вместе с ним по полу растянулись две тени.
– При всем уважении, это частная территория. Здесь нельзя находиться без сопровождения.
Щелкнул выключатель. Вспыхнул верхний свет. И оказалось, что передо мной стояла совсем не та девушка, что я привел сюда. Как и она, щурясь сквозь мокрые ресницы, не узнавала человека, чьей помощи желала еще в пятницу. Мы оба их придумали.
– Госпожа Гёте, – молвил Лак Бернкастель.
Криста вздрогнула.
– Она не Гёте, – фыркнула Эдлена Скрижальских.
– О, – вежливо удивился советник госпожи-старшего-председателя. – В любом случае позвольте сопроводить вас на выход.
– Не надо. Я сейчас… сама. Извините.
Криста обошла меня по широкому кругу, не глядя. Она не хотела. Я не смел. Мне вдруг открылось, что, только ничего не делая, я мог защитить ее от того, каким был идиотом.
– Связь между ними, – начала Эдлена Скрижальских, когда она ушла. – Вы видели?
– В метафорическом смысле, – ответил Лак Бернкастель.
Энтропы стояли в дверях и рассматривали меня, как угодившее в капкан животное.
– Дочь Романа Гёте – контрфункция.
– Это ни на что не влияет.
Эдлена Скрижальских фыркнула.
– Он отмечен наблюдательными советами, она – Дедалом. Это больше, чем пассионарность во втором колене, Бернкастель. Подучите предпочтения вашего дражайшего председателя.
– Скрижальских, – удивленно повернулся энтроп. – Она и ваш председатель тоже.
Эдлена скривилась. Взгляд Лака Бернкастеля вернулся ко мне. Он ничего не считал, смотрел с тихой, выжидающей учтивостью, и, наверное, поэтому я выдавил:
– Не говорите ему.
Энтроп спокойно кивнул:
– Это запрещено.
– Дело в маме, – прошептал я. – Она больна, но доступного лечения ждать слишком долго. Поэтому в пятницу я… это я сказал написать ему. Я. Криста здесь ни при чем. Не трогайте их, пожалуйста.
Лак Бернкастель кивнул, уточнив только:
– В пятницу это случилось до или после смерти господина Обержина?
Сначала я не понял вопроса. Потом понял.
– После…
Эдлена Скрижальских издала глухой лающий смешок. Лак Бернкастель приподнял рукав пиджака и поглядел на часы.
– Знаю, о чем вы думаете. Но процесс выбора находится вне нашего обозрения.
– Если Гёте попадет в наблюдательный совет, даже младший…
– Значит, таков оптимальный исход.
– Но он способен дезинтегрировать наши модусы, Бернкастель!
– Госпожа-старший-председатель помнит об этом таланте. Спасибо.
– Он ненавидит нас. Всех нас! Разве можно доверить общее будущее…
– Возможно, именно этого нам не хватает, Скрижальских. Доверять таким, как он.
Наверное, для советника госпожи-старшего-председателя это было повседневной рутиной: тактичными фразами, но непреклонностью их смысла напоминать эс-эйтовцам, ради чего в сорок восьмом они вышли из тени человеческой истории. Так что да, энтропы смотрели на меня, как на угодившее в капкан животное. Животное, которое гуманнее было бы пристрелить – но в их обязательствах значился уход по высшему разряду.
– Ваша спутница уже на месте. Пройдемте. – Лак Бернкастель отвернулся. – Госпожа-старший-председатель ждет.
Глава 9Госпожа-старший-председатель
Последнее, что я помнил, – как зашел в просторный лифт, внутри которого не было кнопок, и Лак Бернкастель приложил к панели циферблат часов. Я еще успел подумать: они даже проще, чем у Влада, на ручном заводе. Как это работает?
Затем я услышал океан.
Конечно, такое случалось. Без нормального сна и регулярной еды меня выбивало, как пробку, от любого напряжения. Но сейчас между бронированным лифтом и белыми коридорами не ухнул пульс, не промелькнул пол, и, поднимая взгляд на телевизоры, я подумал: странно. А потом увидел людей.
Десять-пятнадцать человек, они стояли перед экранами, по которым крутились мои беззвучные воспоминания, и смотрели на них – в них, – будто это были рекламные ролики в витрине магазина. Что за, кажется, подумал я.
Незнакомцы повернули голову.
Вместо зрачков у них были просверленные дыры. Вместо радужек – сияющие ободы света, как у солнца в пик затмения. С мужских и женских, широких и узких, бледных и смуглых лиц на меня взглянула бездна. Я молча сделал шаг назад.
Бездна тоже отвернулась. Люди с затмениями в глазах равнодушно разбрелись вдоль телевизоров. Я чувствовал их движение на уровне вибраций, их взгляды в мое прошлое – несформированными мыслями о. Это же сподвигло меня отвести плечо, пропуская из-за спины одного из них. Я знал, что не знал о его приближении. Сам по себе. Но кажется…
Я больше не был сам по себе.
Медленно, тихо я обернулся на чье-то огромное присутствие – и случился взрыв. Самый первый, всекосмический. Он был из золота. Меня разнесло на километры и годы вокруг, мои атомы упали в пустоты между чужими атомами. Так я выжил на уровне мысли. Так я смог продолжить смотреть.
Миллиарды связей преломлялись триллионами маркеров. Это была система. Возможно, даже вся – целиком. Постепенно мозг выстроил читаемые плоскости. Вообразил невообразимые направления. С трудом, но вновь я осознал себя, а за собой – невозможную архитектуру разумного бытия. Четырехмерные лабиринты серверных. Соприкосновение точек, разнесенных в противоположные стороны. Пропасть, как сгиб протяженности. Я стоял у самого края ее, но знал, что могу занести ногу и просто… переступить. На отвесную вертикаль. Сделать ее горизонталью. И тогда снова будет коридор, а в нем телевизоры, выстилавшие стены, как мелкая плитка в бассейне. И в мгновение, когда я был готов сделать это, шагнуть навстречу золотой бездне, во всепоглощающую общность, за спиной раздался голос:
– Не будь наивным.
И меня опрокинуло обратно в коридор.
Я грохнулся, зная: кто-то отдернул меня за плечо. Я не чувствовал этого сам, так подсказала система – те скудные отголоски ее, что с трудом втискивались в мои примитивные мыслительные плоскости.
Я лежал на полу, а вокруг шагали люди с затмениями в глазах. Их стало больше, как в вестибюле утреннего метро. Я повернул голову и в мельтешении ног увидел телевизор. Внутри плескался застекленный океан.
Рассудок плыл: густо, по кругу. А дно его царапала пульсирующая горстка слов.
Не смотри.
– Габи?.. – прошептал я.
Не вставай.
– Где ты?..
Не соглашайся.
– Я знаю, что это ты…
Незнакомцы замедлили шаг. Толпа густела, забивая пролет. Все в порядке, думал я, лежа в глазке света между ними. Это стандартная процедура.
Нет, вымучил я же. Ничего подобного.
Все в порядке, повторил я спокойнее прежнего. Как мантру. Как аксиому, не нуждающуюся в доказательстве.