– Но я же, – прохрипел. – Я был с Лаком Бернкастелем. Мы в вошли в лифт, и он приложил к панели циферблат часов. Я помню это. Я не могу сейчас спать. Прямо сейчас я должен быть у…
У.
Незнакомцы склонились ко мне, заслоняя свет. Черные зрачки всверливались в мои мысли. Солнечные радужки засвечивали память. Они искали негативы, первопричины всего того, что привело меня к ним. Иными словами…
– Михаэль.
Все это время меня допрашивали, не задавая вопросов.
– Ты в порядке?
Я моргнул. Ариадна стояла в раскрытых дверях лифта. Ее черные плечи золотил пыльный свет. Я различил предметы за ее спиной. Они слагали богатый интерьер.
Я пошатнулся, спозл на пол. Лак Бернкастель издал глухой, но полный понимания звук.
– Госпожа-старший-председатель, – воззвал он в комнату. – При всем уважении, прошу воздерживаться от попытки авторизации в чужих функциях. Это небезопасно. И невежливо.
Присев, Ариадна протянула ко мне руку. Кажется, она попыталась проверить зрачки – безразличным, техническим таким жестом, – и оттого я увернулся, мотнув головой.
– Все в порядке, – сказала она, посчитав это за шок. – Ты снова здесь.
Она знает, тупо подумал я. Она бывала там. Он был там. Однажды Стефан тоже стоял с вечностью за спиной, под пристальным взглядом огромной ищущей сущности. Он, конечно, выстоял и после. Не сидел на полу. Не вызывал жалость.
– Ему нужна вода, – сказала Ариадна.
Без лишних слов Лак Бернкастель вышел из лифта.
– Криста была на пресс-конференции, – только и смог выдавить я.
Выражение Ариаднина лица не изменилось, но она взглянула куда-то мимо моего виска. Я понял: она пыталась достроить услышанным то, что знала сама.
– Что мне делать? – прохрипел я.
– Молчать.
Ариадна выпрямилась и подтянула меня следом. После больной, растемпературенной Кристы, от которой еще жгло ладони, но особенно – грудь, Ариаднина рука казалась не просто холодной. Она была мертвенно ледяной.
Я покачнулся, но устоял. Двери лифта не пытались закрыться.
Наверное, такие места и назывались пентхаусами: дом внутри дома, этажи на этаже. Потолок здесь был поднебесным, с открытыми перекрытиями. Его подпирали колонны, внутри которых размыкались лавовые сгустки янтарного света. Тени колыхались. Отблески плыли по лакированной мебели, будто косяк светящихся рыб.
По окнам ниспадали гобелены, тяжелые как паруса. Они напоминали храмовые фрески, но из шерсти, льна и мерцающих серебряных нитей. В узких прорезях наружного света светилась заоблачная высота.
– От лица госпожи-старшего-председателя приношу извинения, – начал Лак Бернкастель. – Она сожалеет…
– Неправда, – сказала Ариадна. – Не сожалеет.
– Неправда, – согласился он еще спокойнее, чем перед журналистами. – Но там была и часть моих извинений тоже.
Склонившись над кофейным столиком в квадрате длинных темных диванов, энтроп налил воду в бокал. Отставив графин, он выпрямился и взглянул мимо Ариадны, на меня. Затем, с куда большим – нет, не почтением даже: предосторожностью – он посмотрел дальше, и выше, и я вдруг почувствовал, что все это время мне в затылок ввинчивался чужой взгляд.
Она сидела между столбцами фигурной балюстрады, свесив ноги со второго этажа. Обычно так сидят дети – играючи, на самом краю. Габриэль тоже так когда-то сидела, качая над пропастью балеткой. Но существо наверху хранило неподвижность и безмолвие. Оно следило за нами из глаз юной девушки с неприбранными русыми волосами – такими длинными, что в полный рост они, наверное, подметали пол. Существо было древним, огромным. Оно теснилось в сотне подобных тел. Глядя на него, тысячелетия назад невозможно было не придумать бога.
– Прошу вас.
Я слышал низкочастотное гудение электричества в колоннах, тяжелый шорох гобеленов по полу. Но и голоса. Нездешние, далекие. Писк приборов. Гудение электричества. Пробку на выезде из города. Она тоже их слышала, мною, собою, сводя в многомерную картину, не передававшую и миллионную часть того масштаба, что я увидел там.
– Прошу вас, – повторил Лак Бернкастель. – Госпожа-старший-председатель, хватит.
Его голос что-то сломал. Он не принадлежал нашему миру. Все подернулось рябью – и закончилось. Я снова был только собой.
Госпожа-старший-председатель соскользнула вниз. Волосы ее опали к ногам, как полы плаща. Они были густыми и плотными; полотняными. По их глади можно было вышивать.
– Отдай распоряжение, – прошелестела она из глубины юной девушки. – Начинаем терапию в пропорции один к пяти.
Лак Бернкастель вручил мне бокал.
– Один к пяти? Но ведь… – начал энтроп и замолчал. – Хорошо. В таком случае вынужден покинуть вас.
Госпожа-старший-председатель отстранилась, освобождая ему дорогу к лифту. Я беспомощно поглядел на Ариадну. Меньше всего мне хотелось, чтобы Лак Бернкастель уходил. Прямо сейчас он казался самым безопасным существом в мире. Но они говорили о Минотавре, верно? О том, ради чего мы сюда пришли? Лифт уже отбыл, а я все еще думал: пожалуйста. Громко, отчаянно, этажей пять ему вслед: пожалуйста-пожалуйста, даже если мы отсюда никогда уже не выйдем, отдайте это чертово распоряжение.
– И последний вопрос, преемник, – прошелестела госпожа-старший-председатель. – Та искра, что восемь лет считалась украденной сообщниками Юрия Пройсса, все это время находилась в лабиринте?
– Нет, – ответила Ариадна. – Но она тоже была под нашим контролем.
– Досадная очевидность. Зная Дедала и вашего предшественника…
Функция посмотрела на меня.
– Пейте.
Но мне не то что вода – воздух с трудом проходил в горло. А она повторила:
– Пейте, преемник. У вас обезвоживание. Даже в пределах суток одни из вас уязвимее других.
Я мотнул головой, пытаясь откреститься от всего сразу: минералки, и слабости в ногах, и уж тем более Ариаднина преемничества.
– Если это был последний вопрос, чего вы от нас хотите? – спросила она.
И я понял, что ни разу не додумывал досюда.
– Вы неприкосновенны. – Функция поплыла к диванам. – И можете уйти в любой момент. Но вам следует знать, что гибель Яна Обержина разомкнула цепочку событий, внутренние связи которых были незаменимы. Просыпались сотни звеньев. Будущее многих охромело. На этот раз ваши потери не выглядят критичными, и мы начинаем терапию, согласно моему предложению. Но искры – лишь симптоматика. В глубине произошедшего скрываются имена. Они ждут затишья, чтобы сделать следующий ход. Разве вы не хотите избежать повторения истории?
– Вы знаете, кто стоит за покушением? – спросила Ариадна.
– Нет, – прошелестела госпожа-старший-председатель. – Пока нет.
Вплыв в квадрат диванов, она опустилась на правый, к нам в профиль.
– Система статична в момент восприятия. Но два момента – уже движение. Сводя их воедино, плотно, как страницу к странице в бесконечной книге, я создаю массив, а лапласы считают по его внутренним связям. Так мы познаём, что и как. Однако в предательстве главный вопрос – почему. И вопрос сей… сугубо человеческий. Без вас мы способны ответить на него лишь в ретроспективном порядке. Но вместе, триедино, мы сможем понять все сейчас.
Только тогда Ариадна посмотрела на меня. И это был вопрос. Ведь впереди нас могли ждать имена, которые я боялся услышать, ответы, что лишили бы меня покоя на всю жизнь. И я не хотел, не хотел ничего из этого, я лишь пытался помочь Минотавру, но…
Мама Кристы заняла место Охры-Дей. В проекте, который принадлежал госпоже-старшему-председателю. Где каким-то образом использовались искры. А значит, то, что их пытались похитить и, вероятно, попробуют снова, покуда мы не выясним, кому и зачем они нужны, – теперь это были и мои проблемы тоже.
Где-то здесь я обычно отводил взгляд. Но не сегодня. Ариадна увидела это и, отвернувшись, шагнула к диванам. Наши лучшие разговоры обходились без слов.
– Что вы предлагаете?
– Пропустить через вычислительные мощности лапласов ваши знания. Разум человеческого индивидуума локален, но эмоционален. Оттого субъективен. Оттого въедлив и цепок. Однако он ограничен фильтром личного восприятия и осмысляет только то, что ему выгодно. Если мы пропустим через лапласов все, что осталось за пределом вашей избирательной картины мира, что осело на дно памяти и бессознательного, – уверена, мы обнаружим связи, о которых вы даже не подозревали. Вкупе с тем, что ваш предшественник называл творческими умозаключениями…
Это слово – предшественник; оно тревожило меня. Я тоже подошел к диванам, и функция царапнула меня краем пристального взгляда:
– Это его идея. Она нам очень нравится.
Я не понимал, о ком она говорила. О Минотавре? В качестве преемника? Госпожа-старший-председатель развернулась, и я слишком поздно вспомнил, что она читала мысли. То есть – буквально: текстом по воздуху. Как я через уджат.
– Господин предшественник пришел на следующий день после кончины Юрия Пройсса, предсмертным письмом признавшегося в попытках украсть искру. Нельзя сказать, что я не ждала. Напротив. Это обещало стать началом взаимовыгодного сотрудничества. Господин предшественник желал знать, кто из лабиринта был сообщником Юрия, исполнительной мощностью всего его плана, ведь Минотавра убили, а искру похитили, – но к заказчику она так и не попала.
Слушая, я медленно опустился на соседний диван. Ариадна тоже села, через стол от госпожи-старшего-председателя.
– Однако в видимых его глазу связях не было очевидного ответа. Обращаясь к нам, господин предшественник знал это, а потому предложил особую пропорцию триединых усилий. Чтобы найти виновных, он позволил бы мне краткосрочно авторизироваться в нем, как в функции, и пропустить через лапласов его память. Столько в той готовности к деиндивидуализации было внечеловеческого, столько чистого осознания самой сути взаимопроникновения наших видов… что я не могла не выставить противовес. Антагонизировать такому разуму было высшей честью; искать компромиссы в конфликте интересов – подлинной оптимизацией. Так что в качестве платы я попросила одну вещь: принести мне копию письма декомпозитора, что Дедал получил вместе с искрами.