– Криста не могла помочь, – продолжает мальчик, ровно, будто заученно. – Я все придумал. Никто и никому не может помочь.
– Помощь – многозначное слово, Михаэль. Конечно, никто не может вернуть мертвого к жизни, но…
– Если проблема только в этом, вам больше не надо ничего делать. Я смирился.
Он говорит это так, что мужчина в белом почти ему верит. Почти блокирует планшет. Почти освобождает себе следующий вечер пятницы.
Мальчик говорит:
– Я принял смерть, потому что на самом деле не существует ничего, кроме нее.
Я не сразу понял, что снова начался я. Что обволакивающая сливочная мягкость вокруг – это постель, и тело, в нее погруженное, – мое тело, и разум, опресненный от чужих вероятностей, – это я. Только я. Больше никого не было.
Затем Ариадна сказала:
– Привет.
Я выпрямился на кровати.
– Привет. Меня опять вырубило?
Она сидела совсем рядом, с краю постели. Я спустил ноги с другой стороны. Лоснящийся, досочка к досочке вишневого цвета, пол был роскошен, как и красные бархатистые обои, и мебель, вся в цветочных завитушках, – но до чего ж мне осточертело отключаться непонятно как и просыпаться неизвестно где.
– Как ты? – спросила Ариадна.
Я смотрел на свои ноги. Я хотел знать, где моя обувь.
– Госпожа-старший-председатель права. Стефан отказался от имени Минотавра не из-за письма декомпозитора. Он собирался его принести. И принес бы. Но ты и так об этом знаешь, верно?
– Я не была уверена, – после паузы ответила Ариадна. – Я не знала о письме.
– И как, по-твоему, я себя чувствую?
Она промолчала. И правильно. Не стоило разрушать иллюзию, что риторические вопросы – нормальный наш стиль общения.
Я поднялся. Она тоже. Пошатываясь, прошел до тумбочки – и Ариадна, со своей стороны, повторила за мной. Я бесцельно покрутился на месте. Она взяла с тумбы стакан воды.
– Попей.
– Не хочу.
– В тебе говорят эмоции.
– Да, Ариадна, это и называется «не хочу».
Я опустился на колени, откинул покрывало и поглядел под кровать. Из темноты, подбитой кромкой света, веяло холодом заброшенных складов.
– Что ты ищешь?
– Выход отсюда.
– Дверь в коридоре.
– Быть не может.
Я уперся ладонью в паркет, посмотрел на бокал в ее руке и неожиданно понял, что Ариадна все время пыталась отпоить меня. Как спасенное из лесного пожара животное. Как какую-то жертву.
Я сел на пол и шумно вздохнул:
– Прости, я… Прости.
Ариадна обошла кровать и встала рядом. Ступни ее, обтянутые черными блестящими колготками, были как у балерины в музыкальных шкатулках – очень тонкие. Я медленно поднял взгляд. В платье эти ноги длились вечность.
– Я не знала, что он приходил сюда. Договаривался с ней о чем-то. Это случилось до дубль-функции, и после его мысли никогда не возвращались к их встрече. Он не давал мне повода вспомнить о ней вместе с ним.
Ариадна наклонилась. Я машинально потянулся за бокалом. Бокалом-привет, бокалом-ты-в-порядке, бокалом-понятия-не-имею-что-с-тобой-делать-но-может-поаккуратнее-а?
– Я… помню тебя. Там, – выдохнул я. – Все могло быть по-другому.
Ариадна тоже села на пол, прислонилась к кровати.
– Существует только то, что происходит сейчас. Ты должен держать это в уме каждый раз, когда работаешь с вероятностями. Других нас нет.
– Если бы Стефан стал Минотавром…
– Он не стал.
Ее слова звучали так, будто все это знали. Будто где-то была памятка, как для путешественников во времени: не сходить с тропы, не давить бабочку, не сравнивать исходы – а я, как обычно, все пропустил.
То, что показала мне госпожа-старший-председатель, было похоже на сон. И с каждой секундой, проведенной вне его, фрагменты все больше спорили друг с другом. Дробились, крошились, смешивались, как в неисправном калейдоскопе. Но было и то, что продолжало существовать, даже если само воспоминание стиралось в песок. Не память о, не данность даже – чувство.
– Мне нужно поговорить с Мару.
– Зачем?
Я отставил бокал в сторону.
– Там что-то случилось с контрфункцией Стефана.
Какое-то тревожное, гнетущее событие – я напрочь забыл его. Только помнил, что это было чудовищно, плохо. Я закрыл лицо руками, силясь вспомнить. Он читал письмо. Нет, не это. Госпожа-старший-председатель тоже читала его. Нет. Не там. Но если там? Что было там?
Затем до меня дошло.
– Ты молчишь, – сказал я Ариадне.
– Я слушаю тебя, – ответила она.
– Да. Обычно так бывает, когда я говорю то, что ты ожидаешь.
Она сидела рядом, присогнув колени, и на миг ошеломившая меня магия ног рассеялась.
– Контрфункция Стефана. – Я всмотрелся в северно-ледовитый океан, его бронированные льдом глубины. – Что произошло с контрфункцией Стефана?
Ариадна смотрела и молчала. Очень быстро пауза напомнила ответ. Я отдернулся.
– Михаэль.
– Мару говорил, с ними ничего не может случиться. Рано или поздно все получится. Они…
Я осекся. Нет, Мару говорил не так. В тот вечер, на крыльце, перед аптекой с перегорающей вывеской, я спросил его: что, если у нее не получится? Если я не смогу убедить ее? И он ответил: с Кристой.
С Кристой такого не случится. Мару не говорил за всех.
– Она умерла? Не смогла исполниться? Что?
– Это долгая история.
Как раз в этом я не сомневался. Настолько долгая, что окружающим не хватило восьми лет рассказать ее. Что не все так просто, что существуют риски, что, должно быть, одних милых встреч недостаточно, чтобы у Кристы все было хорошо. Но даже если Минотавр вычеркнул Стефана из жизни, депортировав за границу своего эгоцентричного мира, почему мне ничего не рассказали остальные?
Ошеломленный, я вскарабкался по кровати:
– Мне… мне надо поговорить с Мару.
– Не сейчас, – возразила Ариадна.
Я прошел мимо. Поднявшись вслед мне, она продолжила:
– Пока Минотавр без сознания, нам не стоит возвращаться. Мы не сможем ничего объяснить. Вспомни, зачем ты это делаешь.
– Ради Кристы! – Я обернулся. – Я делаю все ради нее!
– Криста будет в порядке. То, что случилось у Стефана, не имеет отношения к вам.
Хотел бы я ей верить – хотел до одури. Но вместо этого чувствовал, как торжествуют мои самые большие страхи. Что теперь, из-за болезни матери, из-за отца, которому на все плевать, даже из-за этих чертовых искр Криста не справится. Что для жизни, полной смысла и радости, нужно немного больше, чем спонтанная регрессия нейробластомы.
– Михаэль, – позвала Ариадна. – Успокойся.
– Где моя обувь? – вместо этого спросил я.
– В коридоре. Послушай меня.
Я отвернулся и поглядел в проем, из полумрака которого выступали очертания массивного комода. По правде, я был готов уйти босым, обувь была лишь предлогом, моей самой провальной попыткой не нарушать привычный ход вещей, но Ариадна сказала:
– У них был роман.
И я застыл.
– У Стефана с контрфункцией был роман, – повторила она, не давая мне шанса ослышаться. – Отношения.
Пара новых ботинок у выхода резко стала самой далекой вещью в моей жизни. Я обернулся:
– Невозможно.
Ариадна предсказуемо молчала.
– Мы же… мы так редко видимся. Мы… – Я ошарашенно огляделся, будто эта красная комната, полная неожиданных откровений, могла объяснить их, как закадровый голос в кино.
– Когда контрфункция исполняется, встречи становятся чаще, – напомнила Ариадна. – В момент окончательного решения вы всегда рядом. Но если решение не принято, последняя встреча будет повторяться до тех пор, пока контрфункция не сделает выбор. У Стефана все затянулось. Они могли быть вместе много дней подряд. Но даже так у него не получилось убедить ее.
– Они… – прохрипел я и откашлялся. – Они любили друг друга?
– Не так, как ты думаешь.
– Я ничего уже не думаю.
И это было правдой.
Я вернулся и сел на кровать, уставившись в одну точку. Ариадна опустилась рядом.
– Для его контрфункции встречи стали важнее остального. Она не желала думать ни о чем другом. Когда Стефан понял, что он и есть та причина, по которой она не может исполниться, то сделал их встречи физически невозможными.
– Как?
– Перестал выходить из лабиринта.
Я ошалело повернулся:
– Это помогло?..
Ариадна подняла с пола бокал. Бокал-дай-себе-время-подумать, бокал-ты-всегда-задаешь-вопросы-на-которые-не-хочешь-знать-ответ.
– Через какое-то время она попала в тюрьму за финансовое мошенничество и кражи. Мы были дубль-функцией уже пару месяцев. Срок назначили небольшой, два с половиной года, но только в это время мы могли рассчитывать на нормальную жизнь.
– Став дубль-функцией… ты заперла себя вместе с ним, – медленно осознал я. – Но как… как Минотавр позволил вам?
– Это было время, когда я решала сама.
Она, наверное, не имела в виду ничего такого. Но мне под ребро будто вилку всадили и прокрутили, наворачивая мякоть.
– Встреч больше не было. Выйти она не успела. Снова начались перевозки искры. Минотавр никогда не подпускал нас к ней, все делали Феба с Константином, но Стефан стал их подозревать. Мы ждали возможности, чтобы проверить. Так что, когда Минотавр отправился в паломничество, – Ариадна посмотрела в бокал, – мы воспользовались этим. Теперь все мертвы.
Голос ее был ровным, как линия пульса на кардиограмме покойника. Ариадна встала с кровати и поставила воду на тумбочку.
– С Кристой все будет в порядке, – продолжила она. – Она борется, потому что они должны бороться. А единственный, с кем боролась контрфункция Стефана, был сам Стефан. С вами этого не случится. В момент, когда тебе покажется, что Криста сломалась, она станет сильнее всего. Этому механизму тысячи лет. Не бойся.
Я опустил взгляд. Если бы все было так просто. Если бы для этого не нужно было стать кем-то вроде нее.
– Мы виделись сегодня, – промолвил я. – Перед встречей с госпожой-старшим-председателем.