– Занимательный факт, малой. Во сне тебя можно ткнуть пальцем в нос пять раз, прежде чем ты что-то почувствуешь.
– Что… – не понял я. Затем понял. – Что?! Где в этот момент была Ариадна?!
Энтроп невозмутимо пожал плечами:
– Мне не нужны свидания, чтобы между нами оказалось меньше трех шагов.
– Так. – Я отступил. – Я начинаю волноваться по-настоящему.
Он остановился. Я выразительно посчитал шаги. Судебное предписание не справилось бы лучше. Влад иронично сощурился, и в единственном глазу его, зияющем чернотой, бликовало море.
– Винишка? – Он протянул бокал. – Пригладить нервишки.
Я покачал головой:
– Нет, спасибо.
– Из-за снежки?
Я вернулся к стеклу, за которым буйствовали коралловые тропики, и, помолчав, спросил:
– Кто за ними ухаживает? Кормит, чистит?
– Тот же, кто ухаживает за всем домом, наверное. – Энтроп подошел. – Эдлена много платит, чтобы все выглядело и работало так, будто это привезли только вчера. Она не любит вещи с прошлым.
Внизу аквариума рыбка-клоун копошилась в актинии. С любовной кропотливостью она чистила щупальца, похожие на длинный ковровый ворс, и я вспомнил, что у них это взаимное.
– Снежка не ест. Не спит. Ты делаешь это сверх человеческой меры. – Влад обошел меня с другой стороны. – Прости, но, кажется, семейная жизнь у вас так себе. Это не похоже на здоровые отношения.
– Мы функции Дедала, – ответил я. – Это то, как он живет. Сосредотачивает конкретные процессы в конкретных функциях. Как в органах. Только вне тела.
Я отвернулся и двинулся дальше, вдоль аквариумов. Влад красноречиво вздохнул за спиной.
– Если это то, как живет Дедал, – судя по смешку, последнее слово он взял в кавычки, – значит в ваших отношениях со снежкой все так, как завещала система. Что тебе скрывать?
Я посмотрел на морских ежей. Посмотрел на карасей. Посмотрел, блин, на рыбок.
– Если я начну объяснять, как это работает, ты обязательно спросишь, зачем я так поступил. А меня уже тошнит от этой части.
Помолчав, Влад сделал то, что входило в мой запыленный и основательно секретный рейтинг раздражающих вещей под номером, пожалуй, три. Он протянул:
– О-о-о.
Я аж остановился.
– Что – о-о-о?
– Ничего, – живо откликнулся энтроп. – Обычное, тупенькое, ничего-не-просекшее-о-о-о. Постоянно сыплю такими. О-о-о. О-о-о!
– Прекрати! – Я обернулся.
Он этого ждал. В свете аквариумов мерцнула острая усмешка.
– Чужие резоны – как стулья в темной комнате. Ты, конечно, знаешь, что они там, и даже представляешь, как они выглядят, но все равно, спотыкаясь, каждый раз меняешься в лице.
– Влад, ей-богу, если ты не отстанешь от меня…
Он с хохотом вскинул ладони:
– Тише, малой. У тебя загривок дыбом. Несмотря на то, что за всю жизнь я не встречал человека, знающего столько городов на «а» и «а», снежка мне неинтересна. Чего, кстати, не сказать про машери – ух как та стреляет глазками, когда ты не видишь. Однако в нашем приключении полно других загадок, что занимают меня уже некоторое время. Например, почему у вас это работает о-о-о как – а у главного не работает никак?
Я растерялся. Я не ждал, что он вдруг заговорит о Минотавре.
– Перед тем, как избавиться от его смартфона, я покопался в содержимом. – Влад скользнул по дуге вокруг меня. – Пароль три-четыре-три-четыре-девять, вдруг пригодится. И знаешь, что я нашел? Помимо банковской выписки, сплошь состоящей из визитов в алкогольные магазины… Рецепты на лекарства. Заключения из платных клиник. Фотографии симпатичных медсестер в нерабочее время.
– У него бессонница, – сухо ответил я.
– Не только.
– Что ты пытаешься сказать?
Влад хмыкнул. Я прижался спиной к стеклу.
– У него ухудшается здоровье. От этого помогают таблетки. Но запивает он их неразбавленным виски, а значит, совершенно не думает о будущем. Решка орешка, малой, – да это разочарованный человек-алкоголик. Итого в межпространственном волшебном домике живут двое: большой важный синтроп с кучей функций и странный одинокий мужик. Только это нонсенс какой-то. Если он не часть глобальной игры в наперстки, получается, вы держите его взаперти? А если взаперти, то как тогда он стал лицом самого закрытого клуба города? А если нет, и этот человек свободно распоряжается своей жизнью, – чем он заслужил быть приобщенным к великому системному таинству, столь ревностно охраняемому соглашениями сорок восьмого года? Клянусь, эти вопросы – одна из основных причин, почему я вообще тебе позвонил. Наравне с крепкими люля-кебабами от Эдлены, конечно.
Влад припал к стеклу в трех издевательских шагах левее. Я смотрел на него, но, по правде, уже не на него. Тоска заскреблась внутри меня от мысли, что какой-то случайный энтроп с одного взгляда назвал Минотавра одиноким.
– Он… – молвил я и замолчал. – Так вышло.
– Лучшие истории начинаются с этих слов.
Но история о том, как Минотавр попал в лабиринт, не претендовала даже на среднюю. В ней не было морали. Так он говорил. А я в двенадцать был слишком жалок, чтобы разубедить его. Да что там – чтобы ответить хоть что-то. Возможно, поэтому все сложилось так, как сложилось. Возможно, если бы он знал, что мне не все равно, ему бы однажды тоже стало не. И тогда он чуть реже оставлял бы меня одного. И тогда мне не хватило бы злости молча исчезнуть.
– Его зовут Хольд Ооскведер. – Я вздохнул. – Его отец входил в какую-то климатическую ассоциацию, исследовал таяние ледников. Минотавр тогда учился на врача. Не знаю, на какого. Чаще он говорил про детского кардиолога, но только женщинам и в моем присутствии, так что… Он проходил учебную практику в отцовской экспедиции, ассистировал мачехе, штатному врачу. С его слов, дел было на три месяца, но из двадцати трех человек выжил только он.
– Погоди, – удивился Влад. – Экспедиция во льдах. Все умирают. Я знаю этот фильм. Там еще инопланетная глиста влезает в собаку через ухо, и…
– Они нашли ледник, полный атра-каотики. Все погибли от чего-то вроде дрезденской чумы. Только хуже.
Я смотрел под ноги. Тапочки светились в неоновой темноте.
– Минотавр говорил, в леднике что-то было. Сам он не видел, но отец отправил находку в лабораторию на континент, и по контагиозному шлейфу стоянку нашли эс-эйтовцы. К этому моменту только он остался жив, потому что заразился последним. Чтобы там ни было, они собирались все зачистить и скрыть, соглашения сорок восьмого вроде как… не рекомендуют случайных свидетелей. Последнее, что Минотавр помнил, – как кто-то разговаривал над ним. Очнулся он уже здесь, без документов и не зная язык, зато абсолютно здоровый. Официально вся экспедиция погибла от оттаявшей сибирской язвы.
– Но что там было на самом деле? Он узнал?
– Кости.
Влад завороженно выдохнул.
– Вы же своих не убиваете. Просто оставляете их… где-то. Скорее всего, это были останки древнего энтропа.
– Потрясающе…
– Типа того.
– А ты знал, что он любит картины?
– В смысле? – не понял я. – Нет, никогда не замечал.
Влад задумчиво отвернулся и поплыл вдоль аквариумов.
– Эй. Почему ты спросил?
Он не ответил. По Габи я отлично знал эту плавучую походку в никуда, как у призрака, проходящего сквозь стену, потому что когда-то там была дверь. Разум Влада не присутствовал в теле.
– Ты что, считаешь вероятности?
– Нет, – очнулся энтроп. – Я копался в связях Скрижальских. Пойдем.
– Куда? И погоди, Эдлена запрещает тебе копаться в ее связях.
– С радостью послушаюсь, как только она перестанет в мои ушки горячим лимонадиком ссать.
Некоторое время мы шли туда, куда мне следовало направиться с самого начала, – в ванную. Из экскурсии перед ужином я уже знал, что у дома симметричная планировка, так что, когда мы прошли мимо нужной двери, единственным пунктом назначения остался тупик с небольшой комнатой. В такой на противоположной стороне Эдлена разрешала Владу хранить свои вещи. Они оба называли это кладовой, хотя, как по мне, это была захламленная, но вполне себе комната. Все детство я жил в меньшей.
В конце тупика Влад открыл дверь, включил свет и позволил мне пройти первым. Перешагнув порог, я огляделся и не сдержал изумленного «вау!».
Повсюду были картины. Огромное количество картин, штук семьдесят, не меньше. Некоторые из них висели на стенах, другие, совсем маленькие, лежали под стеклом в небольшой витрине у входа. Но бо́льшая часть холстов стояла в секциях деревянных стеллажей. Прижатые вплотную друг к другу, в одинаковых подрамниках, они напоминали стопки виниловых дисков в старых музыкальных магазинах. В доме, где единственным украшением стен была их безукоризненно голая ровность, мы стояли посреди тайной комнаты с произведениями искусства.
– Очаровательное хобби, не правда ли?
Отставив бокал на витрину, Влад прошел к стеллажам.
– Зачем мы сюда пришли? И почему ты спросил про картины?
Энтроп красноречиво хмыкнул. Лучшего повода развернуться и уйти, не злоупотребляя чужим гостеприимством, было не найти. Но я не шевелился. Меня поразило, сколько холстов стояло в стеллажах, будто скучные архивные документы. Пусть даже Эдлена пыталась скрыть свой неповерхностный интерес к живописи, комната больше напоминала склад, а не секретную галерею. Все выглядело так, будто, собирая, энтроп не планировала любоваться коллекцией. Будто весь смысл был в том, чтобы их спрятать.
– Это оригиналы? – выдохнул я.
– И да и нет, – откликнулся энтроп, перебирая подрамники.
Он что-то искал. Я посмотрел на темный портрет мужчины на стене. Слева от него висела растрескавшаяся дощечка с каким-то библейским сюжетом. За ними – средневековая гравюра в фоторамке: рыцари, дамы и замок.
– Такие разные, – отметил я. – Между ними будто нет никакой связи.
– И есть, и нет, – хмыкнул Влад. – Будет весело.
Обернувшись, я увидел его спину, взлет отставленного локтя. Энтроп вытянул за угол холст, мельком оглядел его и вернул на место.