Я не знал, как признаться, что мне страшно. От причин, по которым он хотел взять меня в Бари. От дурного, опрокидывающего землю предчувствия, что возвращаться я должен был один. А еще – от осознания, что, если Минотавр сбежит, исчезнет или не проснется во вторник, я тоже не справлюсь. Ни с искрами. Ни с нами. И тогда Ариадна навсегда останется такой.
Поэтому я сказал:
– Все в порядке.
Она помолчала.
– Что теперь?
Темнота в саннстране казалась плотнее кирпича. Это все тонированные стекла, подумал я. Высокие кожаные сиденья. Магия знакомых вещей на привычных местах.
– Если бы в машине кто-то был помимо нас, ты заметила бы?
– Да, – ответила Ариадна. – Но во всем есть исключения.
– Например, если женщина, которой несколько сотен лет, на самом деле не женщина? И даже не что-то живое?
Ариадна внимательно посмотрела на меня. Она, конечно, знала, что я не в норме, но таков был наш безмолвный уговор. Долгая и теперь уж, возможно, бессмысленная прелюдия к знакомству внутренних демонов.
– Например, – ответила она.
– Тогда нет смысла откладывать.
Я подался к саннстрану, обошел его слева и открыл заднюю дверь.
Над прилавком мигала лампа. Ее унылое дребезжание напоминало запертого в спичечном коробке жука. Я выгрузил на ленту энергетик, два холодных кофе, гору шоколадок и поднял взгляд, проникаясь музыкой бесконечной ночи. Чего-то в ней не хватало. Наверное, пожарных сирен.
У девушки за кассой немногим меня старше синяки от недосыпа можно было принять за макияж. С лицом человека, воскресшего ради восьмой рабочей смены за неделю, она катала мои будущие покупки по прикассовому сенсору, раз шесть каждую, но некромантская магия круглосуточного на сенсор не распространялась.
– Документы, – пробубнила девушка, заметив, как я пялюсь на незакрытый шкафчик с сигаретами.
– А? Нет. Спасибо. Я не курю. У вас четыре гангрены по вертикали. Это бинго.
Девушка оглядела мою прочерневшую от дождя куртку, продуктовую корзину, собранную в четвертом часу ночи, и флегматично пожала плечами. От такого наплыва эмоций пропикала банка кофе. Щурясь в экран, девушка потянулась за следующей:
– Медик, что ли?
Застигнутый врасплох ее выводом, я тупо кивнул.
Часом ранее, когда мы с Ариадной открыли заднюю дверь саннстрана, я сказал:
– Надо увести ее отсюда.
Ариадна сказала:
– Ничего не трогай.
И так как это прозвучало одновременно, нам было что обсудить.
Госпожа М. лежала на сиденье, с головой завернутая в дождевик. Ни дать ни взять – тело из тех, что безлунными ночами с плеском исчезают под водой. Свет из априкота чиркнул по нейлону, скользнул к прорезиненному коврику, на который, как струйки ртути, стекали тонкие белые пряди волос.
– Представь, что будет, если ее кто-то еще найдет… – начал я шепотом.
– Ничего не будет, – молвила Ариадна. – Никто не видел картину. Никто не знает того, что знаешь ты.
– Но это же… все это, – жестом я объял саннстран, – очень плохо выглядит.
Ариадна наконец выключила фонарик:
– Ты не хочешь ему неприятностей.
– О нет. Как раз их я и хочу.
Это было правдой. Из тех, что сложно понять, не проговорив вслух, – а после вспомнить, во что же верил до.
– Мы должны забрать ее, чтобы он рассказал все. Чтобы не смог отмазаться от серьезного разговора о причинах, когда их затмят последствия. Если мое имя есть в билетах, значит он мне доверял, верно? Значит, с нами ей ничего не угрожает.
– Мы не будем с ней все время.
– Я не могу оставить ее тут. Считай это предчувствием, и…
Оно не отпускало меня до сих пор.
Я вышел из магазина и направился к крошечному историческому особняку напротив, переделанному под семейный отель. Гостиная была совмещена с ресепшеном, и когда я вошел, увидел кота на краю регистрационной стойки. Кончик его белого хвоста подергивался, как заброшенный в воду поплавок, а лукавая морда красовалась на вывеске снаружи и вышивках вокруг. На всплеск колокольчика вышел хозяин. Увидев меня, он сонно кивнул и побрел запирать дверь.
Поднявшись в номер, я последовал его примеру. Провернул ключ, накинул цепочку, от которой едко пахло стертым металлом, – и вдруг почуял что-то еще. Призрачную взвесь одеколона. Слишком знакомого, чтобы не узнать даже мимолетно. Запах, почти выветрившийся из настоящего, но въевшийся в каждое воспоминание моих первых лет в лабиринте – вместе с сигаретами, апельсинами и дымным солодом виски.
Для двух кроватей номер был крохотным. На столе перед ними гудел телевизор. В разбавленный настенным светом полумрак лились яркие цвета документалки о тропических лесах. На полу лежал дождевик. Рядом с ним – вывернутый свитер. У кровати я увидел еще один, потоньше и свободнее. А тот, что Ариадна стягивала с локтей госпожи М., сидевшей на краю кровати, я узнал без дальнейших изысков дедукции. Я видел его на Минотавре на прошлой неделе.
Заметив меня, Ариадна сказала:
– Нам посчитали ранний заезд и сутки. Больше денег нет.
Я поднял свитер и вывернул с изнанки. Дух бессменного минотаврового одеколона всколыхнул воздух. Всковырнул память.
– Это все было на ней? – спросил я, бросая свитер на кровать.
– Да. – Под очередным оказалась рубашка.
– Но зачем?..
– Это я и пытаюсь выяснить.
Отведя голову в сторону, госпожа М. смотрела на реки в телевизоре. Смотрела на пальмы. На больших крикливых птиц. По лунному лицу, обсыпанному наэлектризованными волосами, чередовались пятна света. Как и на картине, это было единственным, что оно отражало.
О том, что госпожа М. не была человеком, я догадался еще в пятницу. Но разве это что-то объясняло? Мир не принадлежал одним только людям. А потому, стоя перед саннстраном в оркестровом рокоте дождя, я спрашивал у тьмы за водительским сиденьем: почему? Если существовала хоть какая-то возможность, что госпожа М. находилась в машине, – почему Ариадна не заметила ее?
А потом я кое-что вспомнил.
– Ты был прав, – сказала Ариадна. – Это атрибут. Как Рунчик.
Под рубашкой оказалась черная футболка с глубоким воротом. Когда Ариадна потянула ткань наверх, я увидел полосу живота, похожего на фарфор, и поспешно нашел себе стороннее занятие.
Стягивая покрывало со второй кровати, я мельком заметил, что Ариадна так и не сняла футболку. Пальцы ее застыли у лунного лица.
– Все хорошо? – спросил я и, подойдя, различил срез волос на уровне подбородка, ровный, как от ножа.
– Я помню, – молвила Ариадна. – Стефан сделал это. Для канопуса.
И прежде, чем я опустил покрывало, удивленный ее неожиданно сработавшей памятью, на Ариадну взметнулись черные птичьи глаза.
– Стефан, да?.. – тихо повторил я.
Госпожа М. посмотрела на меня, как собака, распознавшая команду.
– Она понимает его имя, – сказала Ариадна. – Но он видел ее только раз.
– Когда был преемником Минотавра?
Если я и спрашивал, то у самого себя. У той полосы раздвоенного сознания, в котором засели осколки чужих вероятностей. Вы видели ее? Они снова гудели.
Какая она?
Мертвая.
– Вот почему госпожа-старший-председатель уверена, что письмо не повлияло на его решение, – наконец дошло до меня. – Он читал его во всех вероятностях. И делал один и тот же выбор. И как Минотавр, и как нет.
Осколки вспыхивали. Вероятность преломлялась.
– Шесть строчек… – пробормотал я. – Во всем письме самое важное – шесть строчек. Теперь я вспомнил… Это имена. Госпожа-старший-председатель считает, что имя Стефана было среди них. Что он знал об этом. И ничего не сделал. Потому что…
Мы с лабиринтом – на одной стороне?
– Потому что это правильно… ничего не делать.
Разум, вспыхнувший в птичьих глазах, медленно потух. Госпожа М. вернулась к телевизору.
– Получается, – продолжил я, измученно осев на кровать, – он решил не делать того, что сейчас делает Минотавр.
– Имени Хольда в письме нет? – спросила Ариадна.
Я мотнул головой.
– Стефан сказал… ну, сказал бы, что из лабиринта там больше никого. Возможно, имена исключают друг друга. Принадлежат разным вероятностям или что-то такое. Шесть человек… одна функция… я… Я не знаю, Ариадна. Я уже ничего не знаю и не понимаю.
Мозг глох. Я отключался по частям, но все равно пытался что-то вспомнить. Ответом был белый шум в ушах. Приливы и отливы крови.
Я посмотрел на Ариадну и сказал:
– На самом деле, ты знаешь все, что знал он.
Ариадна покачала головой.
– Я знаю только то, что находилось в области его восприятия, когда мы были дубль-функцией. Но то, что он делал как преемник, было до меня. Потом он ни разу об этом не вспоминал.
– Как и о пряди волос, которую срезал. Верно? А ты вспомнила, едва поглядев на нее.
Но Ариадна смотрела и молчала, и в том напоминала госпожу М. сильнее, чем полагалось живой. Стащив рубашку через голову, я обессиленно спросил:
– Почему ты стала раздевать ее?
– Слишком много одежды. Это подозрительно.
– Но чтобы увидеть, что это подозрительно, нужно было снять дождевик, скрывавший одежду.
– Мы пришли после дождя. Здесь сухо. Это логично.
– Тогда почему ты еще в плаще? Он тоже мокрый.
Ариадна подняла руки и посмотрела на свои манжеты.
– Потому что ты его не чувствуешь. – Я поднялся. – Он ничего для тебя не значит. И это создание тоже не должно. Но ты осматриваешь ее. Задаешь мне какие-то вопросы. В глубине своей памяти ты знаешь, кто она и что происходит.
Проковыляв к столу, я закинул рубашку на стул и сам измученно оперся на него.
– Пожалуйста, Ариадна… Попытайся что-нибудь вспомнить. Один я не справлюсь.
– Даже если твои доводы притянуты за уши?
– Особенно, – я выдавил смешок, – если мои доводы притянуты за уши.
По телевизору дремучие леса обратились в горбатые пустыни. Закадровый голос тонул в сухих воющих ветрах. Я мог смотреть документалки вечно, а потому нашел на столе пульт и выключил экран. В черном зеркале отразилось два нечетких силуэта. Один из них стягивал с плеч плащ.