– Окей. – Он смотрит на меня. – Мой кредит доверия – как у африканского диктатора, я понял. Но ведь ты, ребенок, – это же ты парил мне мозг: не нужна иная причина помогать ближнему, кроме той, что ты можешь. Все в мире хочет жить, жизнь – величайший дар, Дедал ух какой молодец. И дальше в таком духе. Только вот у Дедала закончились квоты. А у нас? У тебя? Разве это не то, во что ты веришь? Ибо как смерть – через человека, так через человека и воскресение мертвых, нет? Ничего не екает?
– Это что? – вскидывает бровь Мару.
Минотавр морщится и не отвечает.
– Ты что же, – удивленно продолжает Мару, – читал Новый Завет?
– Конечно, – огрызается Минотавр. – Много разных. Иначе откуда бы я знал, что бога нет? – Он смотрит на меня и спокойно уточняет: – Или из этого ты тоже вырос, ребенок?
Мару хмурится.
– Не дави на него.
Минотавр закатывает глаза.
– Просишь так, будто он ядерная кнопка.
Я знаю, зачем он делает это. Все – это. И что она значит для него. Я знаю, что значение это не выводимо из мужского и женского, прошлого и будущего. Это сверхчеловеческое. Эгоизм бога, подчиняющего материю и время. Вырос ли я из него? Из веры в существо, способное воскрешать мертвых?
На улице ярко и тепло. Лучший день с начала года. Я думаю о том, что девушка за перегородкой его не увидит, но в этом нет моей вины. Я не пытался убить ее, не причинял боли и не желал зла. Достаточно ли этого, чтобы ответить нет? Просто не быть виноватым?
Я молчу. Я знаю, что запутался. Не сегодня, а когда-то очень давно, в переплетениях собственной веры, тяжелой, как корабельный трос. Она обещала так много спасения, что я не пытался спасти кого-то сам. Не убий. Не кради. Не лжесвидетельствуй. Просто-не-делай-ничего. И мне хочется сказать, что на Кристе все сломалось. Что в жизни каждого случаются моменты, когда ты становишься храбрым и больше не стоишь в стороне. Но правда в том, что тем хмурым декабрьским днем, совершив перестановку функций, я спас не девочку и ее музыку, и игру на пианино, и незаписанные стихи. Я спас собственную веру, что кто-то вместо меня будет спасать других людей. И так ли Мару прав, считая, что теперь все по-другому?
Я не знаю.
– Дубль-функция… – наконец говорю. – Правда поможет?
– Да, – мгновенно откликается Минотавр. – Функции синтропа сцепляются сигнатурами. Это что-то вроде ментальных нуклеотидов. Так его психика не рассеивается, дрейфуя по системе. Как в космосе, только внутри высшей нервной деятельности эволюции. Психика же – отражение окружающей действительности посредством деятельности мозга. Ключевое слово – отражение. Понимаешь?
– Мне семнадцать. Как думаешь?
Он отмахивается. Он вообще обо мне не думает.
– После авторизации вы не станете дубль-функцией в полном смысле слова. У Ариадны слишком мало активных сигнатур. Остальные находятся как бы в отключенном состоянии, за них невозможно ухватиться. Но кое-чего неспящего мы все равно наскребли, примитивный психический базис, доставшийся ей от эволюционных предков. Этими базисами вы и склеитесь, и тогда ты, твои сигнатуры, твое присутствие станут постоянным фоновым раздражителем для ее психики. В идеале нам нужно… ну, как бы… напротив каждой ее сигнатуры, – Минотавр выставляет ладонь ребром, – расположить твою сигнатуру, – он поднимает вторую, – и чтобы она постоянно посылала какой-то сигнал. – (Я вздрагиваю от пары хлопков.) – Ты очень облегчишь себе труд, если оборудуешь рабочее место правильным набором устройств ввода-вывода. Телевизорами какими-нибудь. Понимаешь?
Я почти закатываю глаза. Он это замечает.
– Я про то, как ты соструктурируешь систему, чтобы добраться до ее сигнатур, – раздраженно поясняет. – Ты же как-то интерпретируешь массивы, которые воспринимаешь? Объектно?
– Я ничего не интерпретирую. Я вообще не понимаю, о чем ты говоришь.
Минотавр замирает, бросает взгляд на Мару.
– Он живет с тобой и до сих пор не шляется по массивам Дедала?
– Полагаю, Дедал оставил его префронтальную кору для естественного дозревания, – пожимает плечами Мару. – А без нее их не то что интерпретировать, а даже воспринимать сложно.
– Погоди, сколько… – Он снова смотрит на меня. – А. Да. Семнадцать. Тогда зачем ему уджат? Он же так мозг сварить может.
– Спроси у себя двадцативосьмилетнего.
Теперь Минотавр закатывает глаза. И за того себя тоже.
– Ладно. Плевать. Функции в дубле – сообщающиеся сосуды, ты сможешь пользоваться ее префронтальной корой. Потом дорастешь. Мару научит тебя своим прошаренным медитациям, или, на худой конец, будешь работать вместо сна. А работы предстоит много. Поначалу сигнатуры Ариадны будут буквально отражать то, что она видит. Как в зеркале. Наша задача – превратить зеркала в те самые телевизоры. Раздразнить психику до такой степени, чтобы она дала полноценный ответ, а не только отразила стимул. И так, сигнатуру за сигнатурой, ты постепенно активируешь весь ее массив. Затем мы попросим Дедала авторизироваться еще раз. И если что-то в Ариадне ответило тебе вразумительно, если ты достаточно ее задолбал, то активированные сигнатуры подтянутся к массиву дубль-функции и склеятся с тем, что уже склеено. А остальное авторизация разрушит. Тебе придется проделать всю работу заново. И так несколько раз.
– Сколько?
– Три? Тридцать? – Минотавр пожимает плечами. – Сложно прогнозировать ничего из ничего. Но прогрессия обещает быть алгебраической.
– А потом? Когда она все поймет?
Минотавр приподнимает бровь.
– Что, если Ариадна не захочет быть дубль-функцией? – продолжаю я. – Мару верно заметил, она меня даже не знает. Мы не даем ей выбора.
Минотавр кривится. Он хочет сказать: слишком мелочно. Он имеет в виду: слишком человечно.
– Сейчас она все равно что мертва. А с тобой будет жить. И в обмен на бесценный дар жизни, что ж… ей придется смириться. Мы все с чем-то миримся, ребенок. Ты – еще приличный вариант.
– А если я откажусь, кого ты тогда попросишь?
Минотавр молчит, и в напряжении лица его угадывается вопрос, какого черта мы заходим на второй круг.
– Ты вообще рассматривал вариант, что я не захочу?
– Нет.
– Почему?
Минотавр фыркает.
– Тебе все равно, – знаю я.
– А если так? – огрызается он. – Почему чужая жизнь должна зависеть от того, пойдем ли мы потом есть мороженку?
Мару стонет, и вклинивается между нами, и, кажется, что-то пытается сказать.
– Ну да, – цежу я. – Конечно. Ничего не зависит от того, как люди к тебе относятся, пока тебе от них что-то нужно. Очень удобно.
– Ты на кого шуршишь, пакетик?! – рявкает Минотавр. – Ее спасение – моя обязанность, а не хотелка.
– Думаешь, кто-то верит, что ты напрягался бы так ради остальных?
– Помри – и поглядим, как я напрягусь!
– Ты прямо пышешь чувством долга.
– Ах ты ж, сопля менингитная! Иди-ка сюда!
Мару буквально растаскивает нас, и говорит мне тише, и шипит ему – хватит, а мне снова – все в порядке, а ему – еще слово, и ты уйдешь. Минотавр смотрит так, будто все это, конечно, имеет значение – мои слова, чужое возмущение, наши отношения, – но не такое, как пульс девушки за перегородкой. Как иллюзия, воплощенная в нем.
– Так ты согласен? – гудит Минотавр, пока Мару оттесняет его плечом.
Я не знаю.
– Да или нет? – цедит он.
Я не знаю!
– Разговор окончен, – вскипает Мару и указывает на дверь. – Сходи попей водички. Я позвоню.
Но Минотавр уже в штопоре:
– Нет, пусть ответит! Вымахал смелым – так пусть скажет в лицо: нет, мне плевать на чужую жизнь, пошел на хрен! В лицо, а не как в прошлый раз, окей?!
Мару тащит его к выходу, как неисправную багажную тележку. Минотавр буксует, косит в сторону, но Мару сильнее. Человек, защищающий слабого, часто сильнее всех.
– Погоди, – прошу я. – Погодите.
Они останавливаются и смотрят на меня. И хоть мысли их диаметрально противоположные, лица выражают одно и то же. Они понимают: что бы я сейчас ни сказал, это подведет черту.
И я говорю:
– Я не знаю.
Мару вздыхает:
– Это нормально. Мы взвалили на тебя тяжелейшую ношу.
Минотавр фыркает:
– Это не ответ. А ты трус.
Мару пихает его:
– Оставь парня в покое.
Минотавр брыкается:
– Да вы задолбали! Оба!
Они снова ссорятся, из-за меня, и это невыносимо. Они же друзья, они лучшие друзья, они, черт возьми, такие друзья, каким мне ни для кого не стать. Но тогда что я делаю между ними? Почему решил прийти именно сюда? На что по-прежнему надеюсь, ожидая признания от существа, способного воскресить мертвого?
– Ой, в жопу всё! – провозглашает Минотавр в самый лучший день с начала года.
И я говорю:
– Хорошо. Я согласен. Давайте сделаем из нас дубль-функцию.
Глава 12Камень, ножницы, бумага
Я не проспал, но мы все равно опоздали. По понедельникам в подземке шла борьба за выживание, к которой я оказался не готов. Но когда мы отыскали Мару, Виктора и Ольгу, ждущих на парковке, на крыше одной из пассат стояли подписанные стаканы с кофе, шелестела раскрытая пачка печенья и все выглядело так, будто половина десятого было традиционным временем для позднего завтрака на гостевой парковке Эс-Эйта.
– Да-да, – кивнул Виктор на мои объяснения. – Час пик. На дорогах то же самое.
– Вот поэтому восьмичасовой рабочий день негативно сказывается на ментальном здоровье, – хмыкнул Мару и пододвинул мне печенье. – О, Ариадна! Какое красивое платье! Тебе очень идет.
Угрюмо молчавшая Ольга поглядела так, будто «красивое» значило «короткое, красное и кружевное».
– Разве нам не к девяти? – пробормотал я, подхватив стакан со своим именем.
– К девяти? – насмешливо переспросил Мару. – Я так сказал? О, я имел в виду к десяти, конечно. Девять – все-таки рановато. Кто-то мог и опоздать.
От его радиоактивной бодрости хотелось заслониться. Помножив недосып на энергетик, я словил в метро морскую болезнь и теперь думал лишь о собственном всезаживляющем завтра, до которого оставалось плюс-минус три часа.