– Попрошу признать самообороной.
Никто не возражал.
За триумфальными арками металлоискателей начинался длинный ресепшен. Над ним висела инсталляция в форме знака бесконечности, по которой, перетекая с одной плоскости на другую, бегала новостная строка. Там нас встретили четыре девушки в одинаковых пиджаках. Их улыбки сияли, как в рекламе зубной пасты. Я полагал, что нас проведут за турникеты, к галерее лифтов, куда стремительно и непрерывно двигался основной поток людей. Но, выслушав Ольгу, одна из девушек поднялась и увела нас в противоположную сторону, где за декоративным куском стены, порезанным на колонны, скрывался вход в служебный коридор.
Там тоже были лифты. Уже грузовые.
– Ждите здесь, – улыбнулась девушка и ушла.
Некоторое время мы просто стояли. Ольга предсказуемо не выдержала:
– Ну и? По-твоему, это нормально?
Я как раз разглядывал зеркальные двери лифта, художественно задымленные зернистой гравировкой, и безрезультатно пытался понять, что на них изображено.
– Не притворяйся глухим.
– Извини, – растерялся я. – Не выспался.
– Удивительное дело. Сколько ни звони, ты спишь – и все равно не высыпаешься. Надеюсь, ваши приключения стоили твоей непригодности сегодня.
Я напрягся, но промолчал. Я знал, что спор сделает ситуацию только хуже. С Ольгой это было золотым стандартом общения.
– Сцилла знает, когда люди лгут. Но разве это поможет, если Кречет упрется? Только ты с уджатом видишь, что у всех на уме. И что же? За сутки отката умудрился довести себя до полуобморочного состояния.
– Я в порядке.
– Глаза стеклянные, реакции заторможенные. Ты вообще не здесь. Непонятно, как тебя ноги держат.
– Ну… – Я посмотрел вниз. – Тут ровный пол.
Зря, конечно. Теперь я был не только безответственным, но и грубияном, а такой сложный поведенческий комплекс требовал незамедлительной трепанации совести.
– От того, что мы узнаем сейчас, – тут же приступила к операции Ольга, – зависит жизнь Минотавра. В твоих силах помочь ему больше, чем может кто-то из нас. А тебе как будто все равно.
Я повернулся и взглянул на них со Сциллой в упор:
– Неправда.
В коридор, дребезжа колесиками, въехала уборочная тележка. Мы отвлеклись на нее с разной степенью благодарности и увидели низкую округлую женщину в рабочей униформе. Из-под платка, целиком покрывавшего голову, выбивался пучок обесцвеченных, похожих на хлопок волос.
Подкатив тележку к лифтам, уборщица приложила карточку к панели управления. У лифта перед нами разошлись двери. Женщина вкатила тележку в кабину, припарковалась по центру и развернулась.
– Прошу, не обращайте внимания, – произнесла певуче, будто по-арабски. – Не люблю увольнять людей по понедельникам.
– Госпожа-старший-председатель, – молвила Ариадна.
– Доброе утро, преемники. Проходите. Не будем заставлять других участников ждать.
Ариадна не заставила себя упрашивать. Я покосился на Ольгу.
– Вы не предупреждали, что тоже будете, – выдавила она.
– Мне на пятнадцать этажей выше, – молвила функция. – Было бы грубо не поприветствовать вас. В любой ипостаси Дедал – мой личный гость, редкие визиты которого годами предваряют трагедии. В равной степени это порождает во мне как почтение, так и тревогу, и, чтобы справиться с ними, личную встречу я всегда предпочту записям с камер.
Ее новый голос гипнотизировал даже сильнее, чем у девушки в пентхаусе с гобеленами. Растопленные акцентом, как сливочное масло, слова вливались в сознание, минуя предвзятость и сомнения. Конечно, после вчерашнего у меня их осталось по минимуму – я не строил иллюзий, что госпоже-старшему-председателю можно противостоять, – но на лице Ольги еще отражалась мучительная внутренняя борьба.
Наконец она шагнула внутрь. Я проследовал за ней. Двери лифта сомкнулись, и кабина мягко вошла в невесомость.
– Если вы не вмешиваетесь, – сказала Ариадна, – о каких других участниках речь?
Госпожа-старший-председатель задумчиво переставляла освежители воздуха. Все они были с ароматом еловых шишек.
– Мы договорились, что я создам условия максимальной открытости и не воздовлею над людьми, которым вы решили задать вопросы. Так тому и быть. Вы ищете истину. Мы тоже. Но для вас истина – краткосрочный, вынужденный интерес. Мы же за тысячелетия мифологических кулис и восемьдесят лет содружественного осваивания мира приложили немало усилий, чтобы отыскать кратчайший путь к ней.
– Кто еще будет на встрече? – повторила Ариадна, иммунная к певучести ее доводов.
– Кто-то, кому вы сможете задать вопросы. И кто, возможно, станет задавать свои. Не поймите меня превратно. Речь не о контроле над вашими изысканиями. Но вопрос всегда подчинен цели вопрошающего и определяет ответ в том же смысле, как бокал определяет форму воды. Ограничивает. Изолирует в звуке одного голоса. Истина же – это полилог. И в том, что вы услышите ответы на вопросы, которые не думали задавать, и ответите на вопросы, что не желали слышать, возможно, в этом я действительно беру ноту контроля. Над непредвзятостью вашего разума.
– Какая уж тут непредвзятость, – процедила Ольга. – Вы меняете договоренности на ходу. Буквально!
Она ткнула пальцем в панель справа от двери, где мигали цифры стремительно летящих этажей. Два десятка уже лежало под нами.
– Вы путаете наши договоренности с вашим восприятием их. Объективная истина, высеченная из полилогичных, не утвержденных в твердых формах правд, – вот о чем мы договорились. Что ни один голос, и мой в том числе, не заглушит остальные. Что каждый узнает все – а не только то, что он хочет. Вы же, госпожа преемник, хотели достичь истины в один отрепетированный рывок. Марш-броском троих на одного. Так не получится. Я забочусь о своих людях не меньше, чем вы о своих.
Как бы я хотел предупредить Ольгу, что госпожа-старший-председатель видит ее мысли. Что, будучи в сотне мест одновременно, сто первым она всегда избирала голову собеседника. Но я не должен был об этом знать. Как и Ольга – только-только догадываться. Вот, сейчас, буквально через пару секунд…
– Вы не имеете права… – выдавила она, еще не поняв, но уже почувствовав.
– Если вам нечего скрывать, – промолвила функция, – разве это должно вас тревожить?
Лифт остановился. Двери разъехались. Я увидел мужчину в дорогом костюме, с тонкой проседью на висках и пустой кружкой из красивого бутылочного стекла. Я узнал его. А он узнал женщину за уборочной тележкой. Судя по изменившемуся выражению лица, на утро у Лака Бернкастеля были другие планы.
– Доброе утро, – молвила функция.
– Прошу прощения, – мгновенно сообразил тот. – Я сейчас же воспользуюсь другим…
– Проходи.
Лак Бернкастель посмотрел в кружку, позволяя себе секунду задумчивого промедления. За энтропом лежал белый, абсолютно пустой этаж, будто только что очищенный от стройматериалов.
– Господин советник?
– Госпожа-старший-председатель. – Он поднял голову, оглядел нас и вежливо кивнул. – Господа преемники.
Энтроп шагнул внутрь. Двери закрылись.
Я бросил на Лака Бернкастеля пару косых взглядов, и на третий он тоже посмотрел на меня. Чуть менее косо, чуть более вопросительно. Я хотел понять, учитывая события вчерашнего дня, хорошо или плохо, что он оказался здесь вместе с нами. Но кажется, энтроп сам этого не знал.
Лифт остановился еще раз. Двери разъехались, впуская гул огромного пространства и множественных голосов.
– Ой, господин Бернкастель! – воскликнула женщина прямо перед нами и с трудом откатила тележку, на которой лежала груда офисной техники. – Прошу прощения. Я воспользуюсь…
– Воспользуйтесь, – перебила ее госпожа-старший-председатель. – И отойдите. Вы загораживаете вид.
Лак Бернкастель извинился сразу за все, и пару раз на будущее.
А вид правда был. С моего ракурса я видел оранжевые диваны, лабиринт полупрозрачных, оклеенных цветными полосами перегородок и сад античных скульптур, из увечий которых росли цветы и саженцы деревьев.
Что было в другой стороне, я не видел, но слышал компанию громко говорящих людей. Некоторое время Лак Бернкастель молча смотрел на них, затем спросил:
– Мне позвать его?
– Он заметил нас?
– Нет, – ответил энтроп, слегка наклонил голову. – Да.
Через пару секунд разговор сбился с темпа. Голоса стали удивленными. Им возразил еще один. Он был в разы ровнее, суше на эмоции, но, так как говорящие ждали именно его – я понял это по тому, как все замолчали, – даже в лифте был слышен ответ:
– Переключай слайды, и она сама себя защитит. Тебя, кстати, тоже.
Кто-то хмыкнул, другие подхватили. Лак Бернкастель отвернулся и вздохнул:
– Штатный конфликтолог не рекомендует нам совместную деятельность.
– У вас низкая эффективность в сотрудничестве, – согласилась госпожа-старший-председатель. – Но сейчас вы не будете сотрудничать.
Мужчина, которого мы ждали, подошел к лифту. На присогнутом локте его висел темно-синий пиджак. Мужчина оглядел нашу группу и узнал из нее лишь двоих, и, вросший в стену, я приложил огромные усилия, чтобы не узнать его в ответ.
– Доброе утро, господин Гёте, – молвила функция.
– Взаимно. – Отец Кристы осмотрел кабину лифта. – Буду знать, что представлять, если в приглашении не указано место встречи.
– Решила не путать вас, указывая сразу три. Проходите.
Шагнув в лифт, Роман Гёте встал лицом к госпоже-старшему-председателю – так, словно, кроме них, здесь вообще никого не было. Как и вчера, он демонстрировал степенное, низкочастотное спокойствие: позой, голосом, не-выражением лица. Как и вчера, все было неправдой. Не ложью, это я тоже чувствовал, но и… не так. Не по-настоящему.
– Господа коллеги, – молвила госпожа-старший-председатель, когда лифт снова тронулся. – Теперь, когда все в сборе, считаю нужным пояснить цель нашей встречи. Сейчас вы поднимаетесь к госпоже Кречет, где наши гости, подписавшие соглашения о неразглашении, получат ответы на все интересующие их вопросы о проекте «Эгида». Я подчеркну –