Ольга ошарашенно захлопнула папку:
– Вы серьезно вшиваете часть мозга госпожи-старшего-председателя в людей, чтобы делать нас?
– Не просто вас… – Ученая вздохнула. – Не только вас. Дедал спасает безнадежно больных людей, жертв ужасных катастроф, тех, кому медицина не может или не успевает помочь. С «Эгидой» мы тоже сможем их спасать! Как он! И для этого нам не будут нужны доноры – как вы. Не нужен будет Дедал, не нужно будет понимать и соблюдать какую-то его внутреннюю логику. «Эгида» уберет все лишнее. Они сами будут оплачивать свой медицинский счет, не вашей жизнью взаперти, а обычными человеческими деньгами. Мы выкинем посредников, схлопнув функцию синтропа и контрфункцию в одной особи.
– Особи, – эхом повторила Ольга. – Это вы здорово сказали.
Мерит Кречет замолчала. Вздохнула:
– Хольд знал. Он поддерживал нас, помогал Яну. Это он готовил препарат с помощью искры. Он… Хольд хотел остановить ваши жертвоприношения, понимаешь? И мы можем остановить их, мы с Яном обещали ему остановить, в обмен на…
– Не надо ничего останавливать! – воскликнула Ольга. – Спасти контрфункцию – наш выбор! У тех, кого собираетесь спасать вы, его не будет!
– Жизнь, – обронил Роман Гёте, – отличный выбор. Гибридизируя физиологию двух видов, «Эгида» оставит в прошлом непреодолимость генетических ошибок, мутаций и повреждений, несовместимых с жизнью.
– И как госпожа-старший-председатель будет отбирать нуждающихся? – спросил Лак Бернкастель. – Вы не сможете масштабировать процесс на каждую больницу. Очевидно, будет существовать какая-то элитная группа. Как ГСП собирается определять, кто в нее попадет?
– Возьмет пару консультаций? – Отец Кристы дернул бровью в нашу сторону. – Какая разница? Механизм существует и обкатан Дедалом. В наших силах обнаучить его, превратив в конкретный и измеримый процесс. А главное – исключив человеческий фактор.
– Человеческий фактор, как ты это называешь, существует не просто так, – возразил энтроп. – Почему, ты думаешь, Дедал делает синтропов не из контрфункций? Зачем создает буфер?
Отец Кристы издал звук, похожий на короткий шумный выдох. За восемь лет, что я знал его – лучшую половину его, – я выучил все сквозные смыслы, все интонации дыхания. Эта была усмешкой.
– С биологической точки зрения, – стоически продолжил Лак Бернкастель, – пассионарии, которых так жаждет присвоить себе госпожа-старший-председатель, тратят энергии больше, чем абсорбируют. Это неадаптивно, противооестественно для гомеостаза живого существа любого уровня сложности. И так как механизм регулирования подобного энергетического дисбаланса лежит исключительно в плоскости эмоционального и мотивационного, человеческого то есть – как, впрочем, и все другие их отличия, – физиология синтропа посчитает это за дефект. Атра-каотика-сумма редуцирует все предпоссылки к лишним энергетическим тратам, например – способность считать без данных, ведь ее природный резервуар не нуждается в этом умении. Пассионарии станут среднестатистическими обывателями. Тебе лично это показалось бы отличным выбором, Роман?
– Неужели ты думаешь, что Ян делал бы контрольные замеры на Охре, не решив этот вопрос? Ты знаешь, она была очень талантливой. Просто ей мало везло.
– Его невозможно решить. Такова физиология функций.
– Однако мы справились.
– Как?
– Не твое дело.
– Ты издеваешься…
– Обычно. Но не сейчас.
Роман Гёте перевел взгляд на Ольгу. Он не выпускал когтей, не расплескивал яд, был готовой иллюстрацией к статье о том, как должен решать проблемы цивилизованный человек. Но я все равно чувствовал исходящее от него желание убивать. Незамутненную крестоносную уверенность, что госпожа-старший-председатель направила его сюда, чтобы во имя «Эгиды» перебить всех несогласных. Словами. Взглядами. Доводами. В мире без жертвоприношений это делалось так.
Так что прежде, чем он обратился к Ольге, я сказал:
– Нет.
Просто:
– Нет.
Потому что мною можно было иллюстрировать статьи «на грани», «какого черта?!» и «что делать, если напротив сидит мудак: три лайфхака на все случаи жизни».
– Нет? – вкрадчиво взглянул на меня отец Кристы. Кристы, блин!
– Нет, – ответил я, глядя на него.
Конечно, я уже не чувствовал пальцев, которые выкручивал себе под столом, лишь бы не закричать, наплевав на конспирацию: «Вы вообще нормальный? Как можно так уверенно рассуждать о системе, о нужных ей людях, о пассионариях, терминальных стадиях, непреодолимых силах генетики – и игнорировать тот факт, что все это про собственную дочь? Почему вы в упор не замечаете очевидного? Что она вам, черт возьми, сделала?!»
– Михаэль имеет в виду, – сказала Ариадна, – что Минотавр поддерживал Обержина до тех пор, пока неделю назад не узнал, как именно вы добились толерантности физиологии синтропа к гомеостатическому дисбалансу пассионариев.
Роман Гёте и бровью не повел. Мы по-прежнему смотрели друг на друга.
– Что это меняет? – спросил он. – Глобально? По результату?
– Для вас ничего, – ответила Ариадна. – Для него это изменило все, поскольку жертвоприношение не перестало быть жертвоприношением.
– Ты не могла бы… – нервозно начала Ольга.
– Госпожа Дедал, – вторил ей Лак Бернкастель.
Отец Кристы фыркнул и отвернулся от меня. Ариадна вновь стала средоточием всех взглядов.
– Чтобы госпожа-старший-председатель могла отрегулировать гибридизацию в соответствии с гомеостазом пассионария, ей необходимо перейти на ручное управление. Иными словами, авторизироваться в том, в кого вживлен имплант. Но сквозной авторизации, подобно той, которой Дедал присоединяет нас к себе, недостаточно. Наша физиология и ваши трудности – тому подтверждение. Полная авторизация дала бы необходимый контроль над мозгом и телом человека…
– …но убила бы личность, – это знал даже я.
– Если только бактериальный препарат и сила, приложенная госпожой-старшим-председателем, не вымерены с такой математической точностью, что полная авторизация останавливается на идеальных тысячных до уничтожения личности.
– Маловероятно, – возразил Лак Бернкастель. – Госпожа-старший-председатель думает массивами. У нее нет элементарных единиц мышления, которые позволили бы ей сфокусироваться на чем-то столь малом, как один человеческий мозг.
– Полагаю, Минотавр предоставил ей много попыток поработать над собой.
Ариадна провела рукой по стопке папок, которые успела изучить, а затем взглянула на ту единственную, что лежала рядом с Лаком Бернастелем.
– У ваших сотрудников лучшее образование во всей Европе. С профессиональной точки зрения нет ничего, что мог сделать Минотавр и не могли они.
Мерит Кречет скупо пожала плечами:
– Хольд талантлив. У него нездешний ум.
Я не сомневался, что этот факт Ариадна учла одним из первых.
– Точность измерений не играла роли. Вы не знали, что измерять. Но большое количество попыток позволило бы вам найти опорные значения и развернуть вычисления вокруг них. Полагаю, среди ваших теоретиков не нашлось человека, которому хватило духа, ненависти или нездешнего ума, чтобы резать наживую мозг госпожи-старшего-председателя. Столько раз, сколько требовалось, пока она искала нужную пропорцию силы.
Голос Ариадны звучал так технично и ровно, что в словосочетании «количество попыток» я почти не расслышал слово «людей».
– Сколько?.. – спросила Ольга у Мерит Кречет. – Сколько их было?! – рявкнула она, потому что ученая молчала.
– Тридцать два, – ответил Роман Гёте. – Тридцать два неизлечимо больных человека продали нам свою смерть. Но давайте без популистских выводов. Мы не живодеры, никто не шел на убой. Вы все поняли бы, госпожа Дедал, если бы видели, с какой радостью эти люди подписывали соглашения о страховых выплатах, полагающихся их семьям в случае смерти испытуемого. Никому из них не нужно было выздоровление – они молились, чтобы у нас не получилось. Я был свидетелем и гарантом каждый этой молитвы, каждого оплаченного университета, недвижимости, кредита. Разве это не подвиг духа? Разве не лучшее, что может сделать человек, обреченный на смерть? Умереть полезным.
– Вы… – Ольга сдавленно вздохнула. – Она же убила всех этих людей… выжгла авторизацией мозг…
– Их убили болезни и подпись в соответствующих документах. Итого – тридцать два щедро оплаченных шанса помочь родным и сохранить человеческое достоинство. Постельная смерть не была бы так милосердна.
– Да, это сложно… – поджала губы Мерит Кречет. – Но только в масштабах один к одному. Когда мы говорим о будущем… о глобальном человеческом завтра… мы говорим о космическом корабле в учебнике истории. Никто из тех, кто строит его сейчас, не окажется на борту.
– Замолчите! – Ольга хлестнула папкой по столу. – Ради всего святого… Спасать людей – достойный повод убивать их, вот что вы пытаетесь сейчас сказать! Но я не ваша совесть, Мерит. Меня этим не успокоить.
Ученая поморщилась, но промолчала.
– Скорее всего, часть этих людей погибла еще при Пройссе, – продолжила Ариадна. – Минотавр об этом знал. Но вы скрыли то, что он никогда не принял бы, – авторизацию госпожи-старшего-председателя в голове каждого, кто получит имплант. Не только ее пассивное фоновое присутствие на уровне системы, но активный доступ к телу и разуму, посчитай она это нужным.
Отец Кристы резко опустил ладонь на стол:
– Я один не понимаю, что в этом такого?
Какая-то угрожающая вибрация поползла по воздуху, когда Роман Гёте продолжил говорить – так вкрадчиво, что почти шепотом:
– Хорошо, коллеги. Зайдем с другой стороны. Сколько стоит жизнь?
Мы молчали. Отец Кристы любезно подсказал:
– По вашему курсу жизнь стоит жизнь. А мы – плохие, потому что пытаемся выбить скидку.
– Но это наш выбор! – воскликнула Ольга. – Им же вы сунете в голову кусок плоти, зараженный чужим сознанием, и не дадите выбирать!
– Значит, жизнь дешевле выбора? – прошелестел Роман Гёте.