му не копим на лавры. Вместо этого мы платим справедливую цену, здесь и сейчас – за каждого, кто просит у нас поддержки или убежища.
В главном зале, под потолком, прогремело еще одно объявление. Сквозь толщу стен невозможно было разобрать слов, но танцпол взорвался восторгом, и под нами завибрировал бетон.
– Удобная риторика, – сказал Виктор. – Они похищали информацию из массивов госпожи-старшего-председателя, вы с Хольдом ее продавали. Но стоило госпоже-старшему-председателю встать на защиту своих интересов, и плохой оказалась она.
Он хотел сказать что-то еще, но споткнулся о Тамару, дернувшуюся навстречу близнецам:
– Это ничего не решит! Она продолжит использовать вас!
– Лучше так, – выдавил Фиц. – Зато здесь мы в безопасности. Она знает, как ее прогнать. Ты не понимаешь, через что мы прошли. Каково это, когда с твоим телом делают все, что угодно, а ты просто в отключке.
– Она была готова убить нас, чтобы он сломался! – крикнула Элиза и, дернувшись к краю дивана, задрала рукава.
Я содрогнулся, увидев синеву. Увидев плотную, как тромб, желтизну. Увидев шрамы, которых там не было еще летом, когда мы гуляли вместе по торговым центрам, пока Ариадна спала.
– Это не самое страшное. У него – вся спина такая.
Мы ошарашенно молчали, даже Виктор.
– Вы не представляете, сколько мы так жили. – Фиц мученически протер лицо. – Прошлым летом она вывела нас из лабиринта средь бела дня, и никто ничего не заподозрил. Пока Хольд слушался, она нас не трогала. Но стоило ему перегнуть, и мы… Нас просто… Иногда казалось, что легче умереть…
– Но даже это мелочи на фоне того, что случилось на прошлой неделе…
– После ссоры с Обержином?
Я даже не понял, что услышал собственный голос. Он пробивался откуда-то издалека. Элиза осела, глядя в никуда.
– Мы уже ложились спать, вечером в понедельник… Но вдруг оказались на какой-то смотровой площадке. Шел ужасный ливень. Светил прожектор. Мы стояли на перилах, а там, под ногами, ничего не было. Этажей десять вниз… Абсолютного ничего. И только он… Напротив, руки вот так, наверху, просит смотреть на него… Слушать его… Но цена, которую он заплатил тогда, чтобы мы снова могли его слушать… – Элиза зажмурилась, мотнув головой. – Она вся была на его лице…
– Мы были в шоке. – Фиц тоже подобрался к краю дивана. – Он ничего толком не объяснил, повторял только, что больше никакой «Эгиды» и все будет хорошо. А когда мы вернулись домой, то узнали, что уже среда. Она держала нас двое суток, прежде чем он сдался.
Фиц протянул к сестре руку и погладил по волосам. В глазах обоих стояли слезы. Они были безутешны, как призраки, наконец признавшие собственную гибель.
– Госпожа-старший-председатель сейчас слышит нас? – тихо спросила Тамара.
– Смутно, – обронила Русалка. – Но эффект от химии недолгий. Как раз чтобы полюбовно все решить.
Я попытался вспомнить, что делал в среду, но в голове была только пятница. Почему я ушел? Почему не поговорил с ним, когда он стал задавать странные вопросы? Почему не захотел ничего понять?
Виктор приоткрыл полу пиджака. В тени поклада мелькнула длинная цепь его часов. Он сверился с ними, убрал обратно и заметил мой взгляд. Так я обнаружил, что пялюсь на него, как в стену.
– То, что вы рассказали, ужасно, – сказал он, вернувшись к близнецам. – Госпожа-старший-председатель не имела права поступать так. Мне, как и всем, хочется, чтобы ваши мучения прекратились. Но поймите, ребят, вы похищали информацию не у синтропа, а у целой корпорации, стоящей за ним. Вся деятельность «Палладиум Эс-Эйт», так или иначе, опирается на массивы госпожи-старшего-председателя и расчеты лапласов по ним. А это уже экономическое преступление. Как минимум. В большинстве юридических парадигм оно карается по человеческому закону, реальными санкциями. Мы не можем оправдать вас ретроспективно, одной ее гиперреакцией.
Фиц и Элиза смотрели на него так, будто вместо «не можем» он отчетливо сказал «не хотим».
– А кому вообще принадлежит информация? – усмехнулась Русалка. – О том, почему листья зеленые, – деревьям? О том, как работает паровой двигатель, – изобретателю? Сколько раковых клеток иммунитет не добил сегодня – больному, его близким, лечащему врачу?
– Это демагогия, – спокойно ответил Виктор. – А факт в следующем. Есть такое понятие, как коммерческая тайна.
– Тайна! – Русалка вспыхнула. – Дешевая манипуляция! Сколько крови пролито из-за тайн! И что за лицемерие – проповедуя обеззараживающую гласность, набивать цену знанию чужим незнанием?
Настроение в комнате переменилось. Феи зашелестели, как лес. Русалка уперлась ладонями в ковер и по-животному подалась к Виктору, вперив в него немигающий взгляд. Белый глаз казался пластмассовым.
– Она говорит, только люди спекулируют информацией, но это брехня. Она говорит, только вам выгодно что-то знать или не знать, но это ширма! Вера – недостаток информации, власть – переизбыток ее. Как смеет утверждать она, что эти крайности выгодны одним только людям, когда ее род, ее вассалы тысячелетиями удерживали вас во тьме? – Русалка ползком обогнула кальян и подобралась к Тамаре. – Вы знали, что она до сих пор не может простить вам бога? Этот вопль чувств. Этот сон разума. Установив монополию на непознаваемое, вы нажили столько врагов, сколько высокомерных существ сослали в сказки и мифы… Неужели вы верите, что после такого архонты, ах, нижайше извиняюсь – наблюдательная верхушка «Палладиум Эс-Эйт» – по-настоящему учитывают людские интересы? Что ваше счастье для них что-то значит? Что ваша тяга к самовыражению не отбрасывает их мысленно в темные века, полные войн, костров и гонений во имя?
– Это спекуляции. Их невозможно ни опровергнуть, ни доказать.
Русалка приподнялась над Тамарой и сдула прядь с ее лба. Та зажмурилась. Виктора передернуло, но прежде, чем он успел что-то сказать (а он хотел, я впервые видел, как он теряет самообладание), фея отвернулась и поднялась на ноги.
– Доказательства? Взгляните в зеркало. Если мир так прекрасен, и мы в лучшей версии его, откуда берутся такие, как вы? И те, кого вы спасаете? Ты, конечно, отличаешься. Ты больше похож на тех, из-за кого они здесь. Но Цветик и Мишенька, и вы, мои крошки. – Она склонилась к близнецам и поцеловала по очереди их склоненные головы. – Вы – доказательства несбывшейся утопии. Рациональный отбор – мертворожденная идея. Люди всегда будут жрать свой молодняк.
Фиц и Элиза воззрились на нее, как на второе пришествие. Как на спасение, обещанное всем.
– Сколько безжалостных отцов… Сколько равнодушных матерей… Сколько презрительных, клеймящих виной незнакомцев. Сколько закрытых глаз, сколько отвергнутых молитв, сколько, ох, сколько же… – Русалка опустилась перед ними, – …сколько в вас всех непредотвращенной боли…
Фея подняла руки. Близнецы побито ткнулись в ее раскрытые ладони, и меня пронзила острая, невралгическая жалость к ним.
– Ох, малыши мои… Как же мы с Хольдом скорбим по вам, по вашим огромным сердцам… Почему людям никогда не бывает достаточно? Почему, сколь бы ласковым ни становился мир, они борются за ресурсы даже с собственными детьми? Как будто цивилизация вот-вот исчезнет, и планету снова отбросит в палеолит. Прежде мы думали, что сама природа нанесла эту глубочайшую рану. Что прототипичность вашего вида оказала услугу нам, но обрекла вас быть вечным полем боя. Мы думали, людей не изменить и возможно только присматривать за ними, уповая на целительные бальзамы сменяемых эпох. Но пару лет назад Хольд съездил в евротур, о котором вы все, уверена, слышали. Вернувшись, он сказал мне: мы были не правы. Кое-что произошло. Они что-то сделали с нами, всеми нами. И я должен понять, как это исправить. Уникальность офелий открыла ему хоть и опосредованный, однако неограниченный доступ в систему. Но как бы далеко они ни заходили, каких бы коммерческих тайн ему ни выносили, – как океан мертвых рыб, все было не то. Тревога сузила его блестящий разум. И тогда, слушая жалобы на бесполезность очередного улова, я возразила ему: кому как. В идее сразить архонтов их же оружием – столько упоительной красоты… Деньги же – сопутствующий бонус. Но знаете, что по-настоящему разозлило Эс-Эйт в истории с продажей секретиков? Многие покупатели были их же людьми. Да, мы работали с конкурентами, правительством, спецслужбами даже, но чаще это были их собственные акционеры. Аппер-менеджмент, знающий правду, топ-менеджмент, алчущий ее. Наблюдательным советам не хватило воображения провести такой краш-тест самим и узнать, что, сколь бы их преданных вассалов ни связывали регламенты, окорпоративившие все сферы повседневной жизни, сколь прозрачны ни были стены и мысли, – людей невозможно просчитать до конца. Вы – ад. Вы – извергающееся поле боя. Только вот Хольд сказал, что за этим может что-то стоять, и не побоялся зайти глубже. В конечном счете он сделал это ради вас. Ради вашего печального прошлого. Вашего отнятого будущего. Скорбно думать, что мы оставим его на растерзание со словами: ну, ты же продавал коммерческую тайну, дружок.
Я ошеломленно молчал, как и все. Но только для меня ее слова звучали иначе. Только я знал: три года назад в евротуре, между Вандеей и Бари, Минотавр искал Фальсификатора – того, кто декомпозировал искры, кого он считал троицей. С ее слов выходило, что они всё же встретились. И Минотавр что-то спросил, а Фальсификатор дал ответ, и тот привел всех нас сюда, приумножив новые вопросы.
Я поглядел на Виктора. Мы все глядели на Виктора. И только Виктор глядел на кальян перед собой, причем так, будто присматривал себе такой же.
– Что бы Хольд ни искал, – промолвил он, – то, что вы стали продавать найденное попутно, поставило под удар нас и наши контрфункции. Он пренебрег долгом Минотавра. Это официально: мы не можем ему доверять. И мы, разумеется, не доверяем тебе, а также твоим аргументам о том, что только здесь Фиц с Элизой будут в безопасности. Госпожа-старший-председатель требует сатисфакции, но у нее конфликт с вами, эндорфиновыми феями, и Хольдом – человеком, не совершавшем перестановки функций. Лабиринт здесь ни при чем. Я уверяю вас, – Виктор внимательно посмотрел на близнецов, – она не выступит в открытую против Дедала.