– Да?! – прошипела Элиза. – И где же был Дедал несколько часов назад?! В прошлую среду?! Год назад?!
– Вы правы. Это вопиющая манипуляция, рассчитанная на непонимание контекста. Мы непременно истрактуем ее в нашу пользу. Но, ребят, послушайте, вы не жертвы госпожи-старшего-председателя. Вы – жертвы ее конфликта с Хольдом. Здесь тонкая грань, но она есть. А значит, достаточно снять с Хольда маркер Минотавра, чтобы лабиринт перестал иметь к этому какое-либо отношение.
Я был рад, что сидел.
– Что?.. – прохрипел Фиц. – Ты… Вы… Вы хотите бросить его там…
– Мы не предадим его! – завопила Элиза. – Мы лучше умрем, прямо сейчас, слышите?! Сдохнем, забрав контрфункцию с собой, но никогда от него не откажемся!
Сорвавшись с дивана, она грохнула бокал о ближайшую тумбу. Шампанское брызнуло вместе с осколками, заливая халат, но в руке ее еще оставалась сверкающая, щерившаяся сколами ножка. Я машинально дернулся, но Русалка успела первой и перехватила руку с бокалом, за ней вторую, все еще с отдернутым рукавом. Элиза зарыдала, расцепляя пальцы.
– Видишь?! Им плевать! Они лучше убьют его, чем сделают что-то против правил!
Я перевел взгляд на профессионально спокойный профиль Виктора, и до него вдруг оказалась не одна вытянутая рука, а километры километров. Тамара смотрела в пол.
– Тише, малыш, тише. – Голос Русалки тонко вплетался в рыдания Элизы. – Они не стоят того… Никто не стоит…
– Он стоит! – провыла та. – Как нам теперь его вытащить?!
– Малыш, ох… До чего ты хрупкая нежная крошка…
Впав в ступор, Фиц смотрел сквозь них обеих.
Когда слезы иссякли, и Элизу стало только сухо, бесплодно трясти, Русалка подала знак феям. Периметр комнаты пришел в движение. Большая часть присутствующих развернулась и ушла. Оставшиеся подобрались к дивану и принялись убирать осколки, затирать пятна шампанского. Затем ушли и они. Фиц с Элизой угрюмо забились вглубь дивана. Для шестерых комната была огромной, как аэродром.
– Красиво сыграно. – Русалка встала у витрины. – Я почти поверила, что все серьезно. Но потом вспомнила, что ты больше не тот человек, который подсчитывал прибыль, пока трудных детишек подсаживали на мефедрон. У тебя вроде как появилась душа. А у твоей замученной патриархатом души вроде бы появилась смелость возражать бездушным. По всему выходит, что это блеф.
– Или теория игр, – пожал плечами Виктор. – Вы с госпожей-старшим-председателем слишком откровенны в своих выгодах, чтобы ваши угрозы воспринимались как критические. Я даже не уверен, что Хольду на самом деле грозит что-то страшнее пожизненного заключения в лабораториях Эс-Эйта. А это, с учетом его пожизненного заключения в лабиринте, – кармическое повышение.
Русалка хрипло рассмеялась:
– Наблюдательное замечание. Однако кто бы из нас ни выиграл, вы проигрываете в обоих случаях. Вам все равно придется выбирать, кого и кому отдать.
– Нюанс в том, что мы будем знать результат всех переговоров, а вы с госпожой-старшим-председателем, в силу изолированности друг от друга, – только своих с нами. И тут определенно скрыто пространство для маневра.
Русалка помолчала. Виктор подождал. Я едва понимал, что значили их лица – особенно ее, с чертами нескольких.
– Если бы вы оставили офелий мне, я помогла бы вам выступить против Эс-Эйта. Но поскольку вы не собираетесь бороться за Хольда – постольку я вроде как удерживаю при себе функции Дедала, да? Браво. Ты ровно такой, как он описывал, – адвокат дьявола. В твоей жизни нет ничего с постоянной ценой. И даже та красотка, которая пришла вместе с вами…
– Ты не тронешь ее. И никого не тронешь. Это огромный риск для репутации, а она вас кормит.
– Если только бабло, которое мы с Хольдом нарубили с этих лицемеров, не дало нам шанс на принципиально новый образ жизни. Попробуй взглянуть на нашу партию с новыми вводными. Например, что мне нечего терять. Что здание перепродано, деньги надежно спрятаны, девочки прямо сейчас грузят чемоданы в минивэны, а значит, минут через десять, – Русалка демонстративно сверилась с запястьем, на котором не было часов, – я брошу первую спичку на танцпол. Потому что, если я неясно выразилась, мне нужны эти двое. А я нужна им, и вы с Дедалом нам мешаете.
Рука Виктора дернулась к пиджаку, но почти сразу вернулась на колено. Я видел все как в замедленной съемке.
– Бросай, – сказал он.
– Вик! – охнула Тамара.
Русалка усмехнулась. Виктор дернул плечом:
– Она блефует.
– Да-да, – охотно согласилась фея. – Перепроверь за счет сотен людей. Я еще могу рассказать, как хитро у нас устроена вентиляция.
– Не молчите! – воскликнула Тамара, обратившись к близнецам. – Пожалуйста! Неужели вы считаете правильным то, что она говорит?!
– Отпустите нас, – простонал Фиц. – Пожалуйста… Мы больше не выдержим…
Элиза запричитала, путаясь в языках. Эти стенания меня убивали. Я с трудом поднялся на ноги и, пошатываясь, отвернулся. Пол плыл. Раньше я только слышал о панической атаке, но, кажется, сейчас со мной случилась именно она. Меня трясло. Сердце колотилось в ушах. Близнецы снова ревели, и, слушая этот жестяной звук, этот отпустите-нас-вой, я вдруг почувствовал, как они меня задрали. Их замашки. Их шмотки. Их трепыхания агнцев по поводу и без.
– Да сколько можно?! – рявкнул я, обернувшись. – Сначала вы сбежали с Хольдом! Теперь собираетесь с ней! Вы не пробовали решать проблемы, а не удирать, забив на все?! Так, для разнообразия?!
Близнецы заткнулись и уставились на меня большими, полноводными глазами.
– Ты ничего не знаешь о наших проблемах… – просипел Фиц.
– Да все я знаю! Господи!
И я действительно знал. Я был внимательным слушателем, пока Минотавр с Мару не стали закрывать дверь.
– Я знаю, чем занималась ваша семья! И какое место в этих вещах занимают кровные связи с другими такими семьями! И как ее ради этих связей выдали замуж за какого-то психа! И что по факту ты был в этом замужестве вместо нее! Вот знаю, прикиньте, и всегда знал! А вы что-нибудь знаете? Обо мне? Тамаре?! По-вашему, вы единственные страдальцы в мире, а мы все с небес сюда попадали?! Каким образом то, что вам больно или плохо, оправдывает вашу трусость?!
Я понимал, что срываюсь. Что можно было сказать то же самое, не повышая голоса. Но стоило мне подумать об их чувствах, минуя свои, и меня снова закатывало в ярость.
– Как только он попал в больницу, вы могли поговорить с любым из нас! С кем угодно! Тогда у нас было бы больше времени подумать, как вытащить его оттуда! Но нет: сначала вы сами предпочли оказаться в безопасности! Где вас никто ни в чем не упрекнет! И теперь, один раз услышав, что мы не собираемся его спасать, – один чертов раз! – вы даже не попытались переубедить нас! Поплакали и спрятались за чужой спиной, откуда, конечно, легко кричать про предательство, попивая шампанское!
– Нет… – Элиза задыхалась. – Погоди… Это неправда…
– Да ты что?! – мстительно удивился я. – А мне четко увиделась черта, за которую вы ни ногой. Ведь ваши страдания так невыносимы, вас надо простить и отпустить! А все, что за эти дни пережили мы?! И не только за эти! И не только за дни! Там, где места живого не осталось, уже и не больно, да?! Боже! Да вы реально из другого мира!
Я выкрикнул это – и все сразу встало на свои места. Они не совершали перестановку функций. За них это сделал Хольд. Дедал помог ему – им – провести точную, взвешенную ампутацию прошлого, а вовсе не будущего. Даже со всеми наворотами, дубль-функцией, со способностью копаться в знаниях существа, превосходящего всех нас разом, близнецы по-прежнему считали себя обычными людьми. Они думали, что свободны.
– Господи… – прохрипел я в каком-то предынфарктном состоянии.
– Так мы собираемся его… Спасти?.. – выдавил Фиц на грани моего восприятия.
Меня передернуло от незаслуженного «мы»:
– А как, по-вашему, я собираюсь жить дальше?
Отвернувшись, я зашарил взглядом по стенам. Я хотел уйти. Хотел утра и воздуха. Но за спиной послышались хлопки – сухие и громкие, как залпы пробок. Едва соображая, я обернулся на звук. Русалка аплодировала, стоя у витрины, с отвлеченным, почти зрительским восторгом:
– Там, где не работает холодный расчет, на помощь приходит жаркая искренность. Слукавлю, если скажу, что не чувствую, какое впечатление она произвела.
Я перевел взгляд на близнецов. Слезы размыли их лица, не пожалев ни черточки, но именно сейчас, впервые за вечер, эти честно некрасивые, распозолоченные люди показались мне небезнадежными. Они по-прежнему смотрели его именем. Но теперь – куда надо.
Я повернулся к Виктору и сказал:
– Мне надо подышать. Пожалуйста.
– Ты никуда не пойдешь, – молвила фея.
Мне в жизни не хотелось никого так послать, как ее.
– По правде, – добавила Русалка, – ты – единственный, кто точно не выйдет из этой комнаты еще пару часов.
Виктор устало выдохнул:
– Это еще к чему?
– Надоело игнорировать подарки системы, – прошипела она, сбросив всю манерность и ласковость.
У меня не было сил на новый раунд, поэтому я отвернулся и упрямо пошел к выходу.
– Твоя контрфункция здесь, – догнало меня.
Я даже не споткнулся. Ага, щас.
– Хольд, конечно, видное трепло, – процедил я, не оборачиваясь, – но он даже нам не рассказывает про контрфункции друг друга. Вы знать не знаете, о ком говорите.
И тогда Русалка бросила:
– Криста.
И повторила, неприятно растягивая гласные:
– Криста, как-то ее там по батюшке, Верлибр.
Я остановился и подумал… Громко так, с чувством подумал: чтоб в системе все закоротило на хрен и обвалилось мешаниной слов. Еще я подумал: Романовна. Романовна, твою мать, она.
– О контрфункциях он правда ни-ни, – почуяв, как растрескалось, полила Русалка. – Зато нередко упоминал тебя. А когда двое людей, не зная друг друга, описывают очень похожего человека, я предпочитаю не усложнять и думаю, что у них есть общий знакомый. В конце концов, гетерохромия встречается не так часто, как Хольду кажется, – с его-то выборкой.