согласился отдать им искру, а на деле побежал собирать чемоданы. А чтобы в Эс-Эйте все равно обломились, ты… Ну, дай-ка подумать… Может, даже подстроил это гребаное похищение! В конце концов, ты собирался увести госпожу М., внутри которой последняя искра! А Шарлотта забрала обе искры, считая ту, что все это время была у Нимау! Но что-то пошло не так – Влад, наверное! Или ты плохо договорился с Шарлоттой! Или она договорилась с кем-то еще! Может даже, с Русалкой! Почему нет?!
– Не… Это уж совсем бред…
– Да я тебя, мать твою, не знаю!!!
У меня свело челюсть. Я потер лицо руками.
– Я не знаю человека, который так нас подставил. У которого есть этот секретный телефон. Это дурацкий счет в банке! Я… Я думал, что знаю, что… Что ты повзрослел, Хольд! Почему из нас двоих расту только я?!
Он подпер голову и скучающе ответил:
– Потому что я мудак. А Влад – это симбионт? В пальтишке который?
Я издал нечленораздельный, насквозь матерный звук.
– Понял-понял. Продолжай.
– А толку?! Собрался валить – скатертью дорога! Прихвати с собой искры и это… тело троицы – да плевать! Но я тут причем? Зачем тащить меня в Бари? Зачем ты втягиваешь меня в это?!
– Формально, – Хольд отнял руку от лица, – это ты меня втянул.
– ЧЕГО?! – Я вскочил. – ДА ТЫ ОХРЕНЕЛ!
Поняв, что перегнул, он вскочил тоже:
– Я не трогал искры!
– ААА!
Я вообще перестал понимать, что́ слышу.
– Но да… – задумчиво продолжил Хольд. – Если девчуля забрала искру у Нимау… С большой вероятностью это кто-то из местных.
Я отвернулся и спрятал лицо в ладонях:
– Но ты об этой искре знал?
– Конечно. Нимау сама рассказала, как только я стал Минотавром. За возможность погулять она сдаст кого угодно кому угодно. У нее любимчиков нет.
Я стоял в кромешной темноте и не желал возвращаться. В горле застрял ком. Он был как винт мясорубки. Я знал, что каждое мое слово будет проворачивать его режущие лезвия, и скоро дойдет до того, что станет больно молчать.
– Кто-то украл две искры, – прохрипел я. – Кто-то хочет украсть еще две.
– План явно с перегибами. – Хольд фыркнул. – Но это не я. Вы везли искру по-настоящему, и к смерти Обержина я не имею отношения. Ребенок, посмотри на меня. Да, я плохой человек. Но я не убийца. Эти искры мне не сдались. Да, я собирался валить, до среды не категорично, но потом эта сука не оставила мне выбора. И я не оправдываюсь! За свою жизнь я принял много решений. Часть из них была далека от взвешенных, но они были моими, и никто никогда не заставит меня убивать людей, делая вид, что я их так спасаю. Да и просто – просто, черт возьми, убивать.
Я опустил руки и послушно посмотрел на него.
– Тогда кто это может быть?
– Сейчас это неважно.
– Для меня – важно! Это то, что происходит со мной! Тебе совсем плевать?!
Хольд уперся ладонями в стол и ничего не ответил. Я сделал шаг, надеясь различить его лицо.
– Михаэль, – глухо обронил он, хотя никогда меня так не звал. – На самом деле, с тобой происходит кое-что другое.
Он опустился на стул, вероятно, стиснув зубы. Я услышал злой свистящий выдох, сдерживающий стон.
– Дай мне рассказать. И на этот раз не перебивай. Я никогда не был так серьезен как сейчас. И никогда уже, по объективным причинам, не буду.
Я вернулся, пошатываясь, тоже сел.
– Госпожа М. Ты знаешь, где она сейчас?
Я молча кивнул.
– Отлично. Как только выйдешь отсюда, перепроверь и перепрячь. Конечно, ее невозможно найти через систему, только глазами, но… – Минотавр прокашлялся. – Давай по порядку. Первый раз я увидел ее в хранилищах лет девять назад, когда оцифровывал атрибуты для атласа. В записях Дедала она значилась как «женщина, облеченная в солнце». Откровения не твоя любимая часть, но там есть такой персонаж – Женщина Апокалипсиса. Рюшечка не в духе синтропов, согласен, они бы никогда не назвали атрибут метафорой…
– …по-моему, это не метафора…
– Еще раз перебьешь меня…
– Прости. Извини.
– Короче, я был молод и незамотивирован, и не обратил внимания на письмо, подшитое к инвентарной книге. Отцифровал, как есть, забыл на много лет. Потом увидел ту картину Дескарсена. Госпожа М., расшивающая покров для Змееносца. Сходство, признаться, фотографическое. Знаешь, кто такой Змееносец? В мифическом смысле.
– Мне отвечать?.. Не засчитается за…
– Асклепий, – невозмутимо перебил меня Хольд. – Он же Эскулап. Человек, долечивший людей до того, что они стали воскресать. У него на посохе жила змея, из яда которой он изготавливал противоядия. Отсюда и прозвище. Зевс убил Асклепия, потому что, победив смерть, тот откусил от божественной монополии на чудеса, и это сюжет первой картины. Доктора пропускаем, это не к нашей части. На третьей картине госпожа М. готовит Змееносцу с первой погребальный покров.
Где-то в глубине этажа хлопнула дверь. Хольд всмотрелся в темноту, из которой я пришел, и глухо резюмировал:
– Все еще не сигареты.
На грани с воображением я услышал тихие прогулочные шаги.
– Так, о чем?.. Ах да. Вернувшись к госпоже М., я обнаружил следующее. Во-первых, что это не просто атрибут, а так называемая вещь-в-себе. Редчайшая, непознаваемая извне штуковина. Ни бита информации. Во-вторых, что за прошедшие годы у нее был еще один посетитель, и он как раз со своими замашками пиромана умел познавать изнутри.
– Стефан, – прошептал я. – Ариадна вспомнила о нем, когда увидела срезанную прядь.
– О… Про письмо она ничего не вспомнила? А то, может, зря распинаюсь.
Я покачал головой.
– О письме рассказала госпожа-старший-председатель. Она пыталась получить его от нас, а до этого от него – когда он приходил к ней, как преемник. И она… показала мне кое-что.
– Кое-что?
– Другую вероятность. Где он стал Минотавром, а ты нет.
Хольд медленно откинулся на стул, отдаляясь от меня, и не только физически.
– Ну-ну, – услышал я ровный голос, надтреснутое безразличие в нем. – И как у тебя сложилось? Поступил в университет?
Не знаю, как я это вынес бы, если бы мы видели друг друга.
– В той вероятности он принес ей письмо, – продолжил я. – Я помню там какие-то имена. Имя Стефана было среди них, и госпожа-старший-председатель хотела знать, на одной ли они стороне.
– На одной?
– Да вроде…
– Очень в его стиле – убить нас всех.
Хольд фыркнул. Я промолчал, устав быть частью их наполовину посмертных отношений.
– Там правда имена, – продолжил он. – Из разных вероятностей. Восемь лет назад, будучи преемниками, мы со Стефаном определили точку бифуркации, по крайней мере, у двух. Это однозначные маркеры времени. Все происходит здесь и сейчас.
– И что эти люди должны были сделать?
– Вернуть тело троицы тому, кто убил ее.
Я недоуменно качнул головой, и Хольд изобразил сухое, злопамятное удивление:
– Ну как же? Нашему новому общему другу. Фальсификатору из Вандеи.
Я моргнул и подумал: ого. Вспомнил Эдлену, которая рассказывала все как-то иначе. Талантливый художник, убеждала она. Просто человек, раз пять повторила.
– Его зовут Адам. Но, может, и нет. Может, это ирония такая, не знаю. Я скакал по Европе несколько месяцев, разбрасываясь именами из письма и неприличными теориями, чтобы он заметил меня. И он заметил. Меня трижды пытались убить. Последний раз – в Бари, в день нашей с ним встречи. Он отравил меня, и я умирал весь разговор, но узнал об этом самым последним.
– Так он, что… Правда человек?
Хольд выразительно хмыкнул.
– Но… Как? Как ему удалось?..
– Что конкретно? Убить троицу? Или прожить лет восемьсот уже, хотя это бред какой-то? Не знаю. Когда-то он действительно был человеком. Каким-то французским крестьянином. Затем его изъяли из системы, и он перестал существовать. Тоже самое случилось и с тобой – в момент перестановки функций. Дедал разрушил все связи, уничтожил чужие воспоминания, выполол тебя из реальности, как сорняк, а в пустоту, оставшуюся от твоей прежней жизни, вложил, будто в кармашек, Кристу. Последним шагом Дедал присвоил тебя, тем самым вернув присутствие в мире, но это прагматизм. Да, он спасает пассионариев, только это не значит, что он любит человечество, а сам механизм, обкатанный тысячелетиями, нельзя использовать иначе. Например, истреблять массово без единого убийства. Изымать неугодных из самого явления жизни.
Я взялся за голову. У меня рассудок тек от противоречий.
– Не понимаю… Зачем Дедалу или госпоже-старшему-председателю так поступать? Пассионариев в Эс-Эйте на руках носят. Помогают им менять мир, двигать прогресс, вот это все!
Хольд усмехнулся:
– Ты принципиально забыл, что я тебе когда-то рассказывал? Это фикция, Миш. Всем кажется, что Эс-Эйт трясется над гениальными людьми, которые делают гениальные вещи, но в действительности все наоборот. Какой-нибудь Бернкастель ходит по школам, университетам, приглашает на стажировки одаренный молодняк – лишь для того, чтобы из всех путей, которыми могла пойти их блистательная карьера, навязать самый холостой вариант. Эс-Эйт громко поощряет одни таланты и незаметно гасит другие – те самые, которые раскрываются в риске, на грани фола, которые могут дать качественный скачок в непрогнозируемое будущее. Наблюдательные советы восхищаются пассионариями так громко и платят так много, чтобы никому в голову не пришло заняться чем-то за меньшие восторги и выплаты. Лишь единицам позволяют реализовать истинный потенциал. Как Обержину. Но и на него нашлись свои соглашения о неразглашении. Ради близких он отказывался смотреть против солнца и спрашивать себя, а что вообще происходит с человеческим видом под контролем синтропов и энтропов. Потому что жопа – вот что происходит. Они ненавидят нас так же, как пятьдесят, пятьсот, тысячу лет назад, и выпалывают, выпалывают, выпалывают. Сейчас – более-менее фигурально, но когда-то – буквально. Адам – не один такой. Несуществующих пассионариев, которых