– Сомневаюсь, что ждать дольше было бы безопаснее. Лучше вернуться в твой домен, пока гроза не началась снова.
– А ты полагаешь, она вернется?
Амара кивнула:
– Похоже на то.
– Ладно. Ты как, идти сможешь? – Он покосился на ее ногу: колено вокруг ссадины заметно распухло.
Амара поморщилась:
– Ну, это всего лишь колено. Болит, конечно, но, если идти осторожно, терпеть можно.
Тави вздохнул и поднялся на ноги. Все царапины и синяки протестующе взвыли, мускулы тоже отозвались на это движение болью. Ему пришлось опереться рукой о стену, чтобы не упасть.
– Вряд ли будет легче.
– Вряд ли, – согласилась Амара и тоже охнула, вставая. – Хорошенькая из нас вышла парочка. Ладно, веди.
Тави вышел из мавзолея на холодный северный ветер с гор и лежавшего за ними Ледового моря. Даже в алом плаще, взятом у каменного часового, он с трудом преодолел соблазн вернуться обратно, в теплый уют мавзолея. Замерзшие травинки с хрустом ломались у него под ногами, и их тут же уносил ветер. Сомнений не оставалось: в долину Кальдерона вторглась зима и ждать первого снега осталось совсем недолго.
Он оглянулся на ковылявшую следом за ним рабыню. Лицо Амары хранило отсутствующее выражение, но шагала она решительно, несмотря на хромоту и побелевшие от холода босые ноги. Тави невольно поежился.
– Придется остановиться через некоторое время – надо же тебе согреть ноги. Я могу отдать тебе плащ: если его разорвать, может, ты сумеешь хотя бы замотать их?
– Обмотки промокнут и заледенеют, – возразила она, немного подумав. – Босиком будет теплее. Тут важно не останавливаться. Отогреемся, когда доберемся до домена.
Тави нахмурился, но не потому, что ему не понравился ее ответ, а потому, что мысли ее витали где-то далеко. Он решил не оставлять ее без внимания: обмороженные ноги не шутка, а если она из городских, то может просто не понимать, насколько это опасно здесь, в приграничной глуши. Холод способен запросто лишить ее ног, а может, и жизни. Он чуть замедлил шаг и пошел с нею рядом.
Они вышли на тракт и зашагали дальше по брусчатке, однако не прошло и часа, как Тави ощутил содрогание земли – такое слабое, что он на всякий случай пригнулся и приложил ладонь к камню.
– Погоди-ка, – сказал он. – Мне кажется, кто-то идет.
Лицо у Амары сразу застыло, и Тави заметил, как она плотнее запахнулась в плащ, спрятав под ним руки. Взгляд ее настороженно шарил по сторонам.
– Ты можешь определить, кто это?
Тави прикусил губу:
– Похоже на Брутуса. На фурию моего дяди. Должно быть, это он.
Рабыня помолчала мгновение, прикрыв глаза:
– Да, теперь и я чувствую. Земляная фурия, и она приближается.
Не прошло и минуты, как из-за поворота показался Бернард. Брусчатка под его ногами колыхалась волной, и земля несла его вперед, как листок по океанской глади. На нем был зимний охотничий наряд – плащ из шкуры танадента, покрытый черными, похожими на шерсть перьями, не позволявшими холоду забраться внутрь даже в самую морозную ночь. В руке он держал самый тяжелый лук с наложенной на тетиву стрелой, а глаза, запавшие сильнее обычного на потемневшем лице, настороженно обшаривали взглядом окрестность.
Доминус приближался к ним со скоростью бегущего человека. Только когда он подошел к двум путникам, земля под его ногами улеглась и последние несколько шагов он проделал сам.
– Дядя! – крикнул Тави и бросился к нему, раскинув руки для объятия. – Благодарение фуриям! Я так боялся за тебя!
Бернард положил руку Тави на плечо, и пареньку показалось, будто дядя немного успокоился. Потом тот мягко, но решительно отстранил Тави от себя.
Тави уставился на него, и в животе его неприятно похолодело.
– Дядя? С тобой все в порядке?
– Нет, – негромко буркнул Бернард, не сводя взгляда с лица Тави. – Я был ранен. И еще несколько человек пострадало – все из-за того, что я гонялся с тобой за овцами.
– Но, дядя… – начал было Тави.
Бернард взмахом руки остановил его, и голос его стал жестким, почти сердитым.
– Я знаю, ты не нарочно. Однако из-за твоей оплошности пострадали мои люди. Твоя тетя чуть не умерла. Мы возвращаемся домой.
– Да, дядя, – подавленно пробормотал Тави.
– Мне жаль поступать так, но про тех овец, Тави, можешь забыть. Похоже, кое-каким вещам ты так пока и не научился.
– Но я же… – сделал еще одну попытку Тави.
– Помолчи, – угрожающе рявкнул рослый доминус, и Тави ссутулился, стараясь сдержать слезы. – Все решено. – Бернард отвел наконец взгляд от Тави. – Это еще кто, во`роны меня побери?
Тави услышал шелест платья – рабыня присела в почтительном реверансе.
– Меня зовут Амара, господин. Я спешила из Ривы в гарнизон с посланием от моего господина и заблудилась в грозу. Мальчик нашел меня. Он спас мне жизнь.
Тави испытал короткий прилив благодарности к рабыне и с надеждой посмотрел на дядю.
– Ты оказалась в лесу в эту грозу? Что ж, судьба милостива к дуракам и детям, – заметил Бернард. Потом хмыкнул и посмотрел на нее внимательнее. – Ты у нас, случайно, не из беглых, нет?
– Нет, господин.
– Ладно, там видно будет, – буркнул Бернард. – Ступай со мной, красотка. И не вздумай бежать. Я могу стать очень неприятным и раздражительным, если мне еще и тебя придется выслеживать.
– Да, господин.
Бернард кивнул и снова повернулся к Тави. Голос его стал суровее.
– Как только вернемся домой, парень, марш к себе в комнату и сиди там, пока я не решу, что с тобой делать. Ясно?
Тави потрясенно уставился на дядю. Тот никогда еще не вел себя так. Даже когда он задавал Тави порку, в голосе его не звучало такой ярости. Бернард всегда полностью владел собой. Глядя на него снизу вверх, Тави невольно испытывал трепет перед его фигурой, перед жестким сердитым блеском в глазах, перед силой его здоровенных лапищ. Он не осмелился говорить, но не прекращал молча молить дядю о прощении, всем своим видом показывая, как раскаивается, как хочет, чтобы все было по-прежнему. Он смутно понимал, что плачет, но теперь ему было все равно.
Лицо Бернарда оставалось жестким, словно высеченным из гранита – и таким же беспощадным.
– Ты понял, парень?
Все надежды, которые еще оставались у Тави, рухнули под этим взглядом, испарились от жара, излучаемого дядиным гневом.
– Понял, дядя, – пролепетал он.
Бернард отвернулся и зашагал по тракту обратно к дому.
– И пошевеливайся, – бросил он, не оборачиваясь. – Я и так слишком много времени потратил на всю эту чепуху.
Тави понуро поплелся за ним. Накануне, поймав пытавшегося удрать на поиски овец Тави, дядя и вполовину не был так зол. Что случилось с тех пор? Что могло так разъярить дядю? Ответ пришел почти мгновенно. Кто-то, кто был ему дорог, тоже пострадал из-за этой истории. Его сестра Исана. Неужели она и впрямь чуть не умерла? Ох, фурии, неужели все так ужасно?
Только тут до Тави начало доходить, что он лишился чего-то куда более важного, чем овцы или статус опытного подпаска. Он лишился дядиного уважения. Бернард никогда не обращался с ним так, как остальные: он не выказывал к нему жалости из-за отсутствия у него фурий, никогда не презирал его за неопытность. Особенно заметно это стало в последние месяцы. Их отношения превратились в своеобразную дружбу, какой у Тави не было ни с кем другим, в ненавязчивую взаимную привязанность двух почти равных людей. Это не были отношения взрослого и ребенка. Это медленно, исподволь складывалось несколько последних лет – с тех пор, как Тави стал подпаском.
И это ушло. Тави и не задумывался о том, что это у него было, – и оно ушло.
И овцы тоже.
Как и его шансы на будущее, на жизнь где-нибудь вдали от этой долины, от положения лишенного фурий урода, ублюдка, плода случайной связи с солдатом из легиона…
Слезы слепили его; ему удавалось, правда, не всхлипывать громко. Он не видел дяди, хотя услышал его нетерпеливый окрик:
– Тави!
Он не слышал, как Амара тоже двинулась за ними. Он переставлял ноги, и боль в душе терзала его куда сильнее, чем полученные накануне синяки и царапины.
Тави брел, не поднимая глаз. Ему было все равно, куда несут его ноги.
Все равно он не попадет никуда.
Глава 15
Для Амары дорога в домен Бернарда превратилась в долгое и изощренное испытание на способность переносить боль. Что бы она там ни говорила Тави утром, колено, разбитое в ночную грозу при безумном приземлении, распухло, болело, как фурии знают что, и почти полностью отказывалось выдерживать ее вес. Да и порез на плече, полученный от Олдрика в лагере мятежников, тоже добавлял острых ощущений. При этом одна боль не заглушала другую; обе лишь складывались в едва переносимую пытку, отнимавшую почти все ее силы и внимание, – и даже так у нее еще оставались силы испытывать боль за ковылявшего перед ней паренька.
Сначала она решила, что его дядя реагировал на происшедшее еще довольно мягко. Многие на его месте начали бы с порки и лишь потом снизошли бы до объяснений – за что, если вообще снизошли бы. Однако чем дольше они шли, тем яснее становилось ей, как глубоко ранили мальчика дядины слова… или отсутствие слов. Он привык к мягкому обращению, даже к своего рода уважению. Выказанная доминусом холодная отстраненность застала Тави врасплох и причинила ему гораздо больше боли, чем любое другое наказание. К тому же это похоронило его надежды на будущее, на Академию, на жизнь без постоянных напоминаний о его неполноценности. «Он снова превратился в беспомощное дитя, – подумала она. – В угрозу для себя и окружающих. Как знать, может, здесь – на дальних рубежах государства и цивилизации, где жизнь или смерть каждый день зависят от борьбы с враждебными фуриями и зверьем, – так оно и есть?»
Амара тряхнула головой и снова уставилась на брусчатку под ногами. Конечно, она испытывала сострадание к этому мальчику, но не могла позволить, чтобы это отвлекло ее от главной задачи: выяснить, что происходит в долине, и в зависимости от этого предпринять те или иные действия, всё, что в ее силах для защиты страны. Кое-что она уже узнала, и это кое-что нужно собрать воедино и обдумать хорошенько – вот этим ей и стоило бы заняться.