е-то на полпути вниз желудок Фиделиаса свело судорогой, и ему пришлось остановиться, низко опустив голову и покачиваясь на больных ногах.
– Ты что? – негромко спросил Олдрик.
– Ноги разболелись, – солгал Фиделиас.
– Ноги у него разболелись, – все так же тихо буркнул Олдрик. – Фурии, да ты ведь убил эту девочку.
Фиделиас все еще боролся со своим желудком.
– Да.
– И тебя это ни капельки не трогает?
– Ни капельки, – снова солгал тот.
Олдрик покачал головой.
Фиделиас сделал вдох. Потом еще один. Приступ тошноты вроде бы прошел.
– Она была уже мертва, Олдрик, – устало произнес он. – Скорее всего, ее родных и друзей сожрали заживо у нее на глазах. Она просто была последняя в очереди. Даже если бы нам удалось вытащить ее отсюда невредимой, она видела слишком много. Нам все равно пришлось бы самим убрать ее.
– Но это ты убил ее.
– Это самое милосердное, что я мог для нее сделать. – Фиделиас выпрямился. В голове постепенно прояснилось.
Какое-то время Олдрик молчал.
– Великие фурии, – произнес он наконец. – На такое вот убийство у меня бы духу не хватило.
Фиделиас кивнул:
– Главное, чтобы это не мешало тебе исполнять свой долг.
Олдрик хмыкнул:
– Ты как, готов?
– Готов, – сказал Фиделиас. Они двинулись дальше по склону. – По крайней мере, мы заставили маратов шевелиться. – Ноги болели отчаянно, но спускаться с холма было все же легче, чем подниматься на него. – Готовь своих людей. Рыцарей гарнизона будем атаковать так, как планировали по дороге сюда.
– Значит, без боя все-таки не обойтись, – буркнул Олдрик.
Фиделиас кивнул:
– Не думаю, чтобы операции что-либо помешало.
Глава 32
Тави отчаянно лязгал зубами, кутаясь в плащ, когда их с Линялым вытолкали из шатра, в котором они провели ночь. Сам он, впрочем, не знал точно, от холода он дрожит или от переполнявшего его возбуждения, не дававшего ему усидеть на месте и гнавшего прочь холод вступающей в свои права зимы.
– С-снега еще больше в-выпало, – пробормотал Тави, шагая за неразговорчивым Дорогой.
Большие белые хлопья, кружась, завесили небо белой пеленой. За день снежный покров превратился из тонкой обледеневшей корки в мягкий, толстый ковер, в котором Тави утопал по щиколотки. Правда, даже так он ухитрился поскользнуться там, где лед оказался едва припорошенным, но Линялый бросился вперед и успел подхватить его.
– Здорово.
Не убавляя шага, Дорога обернулся к нему.
– Это и правда хорошо, – сказал он. – Снег и темнота – возможно, большинство Хранителей будут спать.
Тави нахмурился:
– Каких еще Хранителей?
– Хранителей Безмолвия, – объяснил Дорога.
– Кто это?
– Увидишь, – сказал Дорога.
Он продолжал шагать по снегу, направляясь к огромному старому гарганту, тупо жевавшему свою жвачку. Дорога подошел к нему и вроде бы не подал никакого видимого сигнала, однако тот опустился на колени. Использовав согнутую ногу животного в качестве ступени, Дорога ухватился за свисавшую с седла плетеную веревку и легко взобрался на него, а потом помог Тави и Линялому.
Когда все трое оказались в седле, гаргант неспешно поднялся на ноги, повернулся и зашагал по снегу. Некоторое время они ехали молча, и, хотя от спины гарганта исходило тепло, а с обеих сторон Тави прикрывали от ветра соседи, он все же продолжал дрожать. Значит, все-таки от возбуждения, решил он, и губы его невольно растянулись в улыбке.
– Так что за штуку мы должны принести? – поинтересовался он.
– Благословение Ночи, – отозвался Дорога.
– А что это такое?
– Растение. Гриб. Растет в самом сердце долины Безмолвия. В большом дереве.
– Угу… – сказал Тави. – А для чего он нужен?
Дорога даже зажмурился от подобного невежества.
– Для чего он нужен, мальчик из долины? Для всего нужен.
– Ценный, значит?
Дорога тряхнул головой:
– Одним словом этого не передать. Лихорадка. Отрава. Раны. Боль. Даже возраст. Он властен над всем этим. Для нашего народа нет ничего более ценного.
Тави присвистнул:
– А сейчас у вас есть такой?
Дорога поколебался. Потом отрицательно мотнул головой.
– Почему?
– Он растет только здесь, мальчик из долины. И очень медленно. Если повезет, один человек в год возвращается, принося с собой немного Благословения.
– Тогда почему вы не посылаете больше людей?
С минуту Дорога молча смотрел на него.
– Посылаем, – сказал он наконец.
Тави зажмурился:
– Значит… гм… значит, я правильно понимаю: с теми, кто не вернулся, что-то случилось?
– Хранители, – кивнул Дорога. – Их укус смертельно ядовит. Но есть и у них слабое место.
– Какое же?
– Когда падает кто-то один, Хранители набрасываются на него. Все до единого. И не преследуют никого другого до тех пор, пока не сожрут без остатка первого. – (Тави ахнул.) – Таково Испытание моего народа перед Единственным, мальчик из долины. Ночь только начинается. Ты пойдешь в долину Безмолвия и вернешься до рассвета.
– А что, если мы не вернемся до рассвета?
– Значит, вы не вернетесь.
– Хранители?
Дорога кивнул:
– Ночью они медлительны. Бесшумны. Никто из них не покидает пределов долины Безмолвия, когда Единственный заполняет небо своим светом.
– Здорово, – повторил Тави и глубоко вздохнул. – А где твой сын?
Дорога посмотрел куда-то в небо, потом снова на Тави:
– Мой… что?
– Китаи. Твой сын.
– А… Мой щенок, – кивнул Дорога и опустил взгляд на землю перед ними. – Хашат приведет Китаи.
– Так он едет не с тобой?
Дорога промолчал.
– Что? – спросил Тави. – Он в ссоре с тобой? Шатается с кланом Лошади?
Дорога прорычал что-то, и гаргант под ними взревел так, что у Тави лязгнули зубы.
– Ладно, ничего, – поспешно произнес Тави. – Далеко еще до этого твоего большого дерева?
Дорога направил гарганта вниз по длинному пологому склону и ткнул пальцем вперед.
– Сам посмотри.
Тави вытянул шею, пытаясь взглянуть поверх широких плеч Дороги, потом осмелел настолько, что привстал на спине гарганта; Линялый, правда, придерживал его за пояс.
Там, далеко впереди, склон, изборожденный длинными полосами теней на снегу, резко обрывался вниз, словно чья-то исполинская рука выдолбила в земле перевернутый купол. По верху круглой пропасти шел низкий гребень; окружность была так велика, что Тави не видел дальнего ее края. Неяркий зеленоватый свет струился из провала, и, когда гаргант подошел поближе, Тави увидел, откуда свет исходит.
Дно провала – огромной, утопленной в землю чаши – сплошь поросло деревьями. Ничего подобного Тави еще не видел. Искривленные, скрученные стволы тянули к небу множество ветвей, напоминавших поднятые в отчаянии руки утопающих.
Свет сочился откуда-то из крон деревьев. Тави хмурился и щурился, пытаясь разобраться в том, что же он видит. Деревья сплошь покрывала какая-то странная поросль, и это от нее исходило слабое зловещее свечение. Она напоминала лишай или мох, но вместо того, чтобы лепиться к деревьям пятнами или тонким слоем, как это обычно бывает, она покрывала их толстой желеобразной массой. Когда гаргант подошел еще ближе к краю обрыва, Тави увидел, что в ее толще имеются протоки и места, под которыми, похоже, остались воздушные пузыри. Казалось, какой-то великан слой за слоем лил на лес, на протянутые в мольбе ветви расплавленный воск, пока все это не начало походить на какую-то причудливую картину.
И в самом центре этого безумного леса стояло древнее дерево – высокий, корявый ствол, бóльшую часть ветвей которого обломало время. Расстояние мешало определить его истинные размеры, но Тави решил, что высота его, должно быть, изрядна.
– Восковой лес, – прошептал Тави. – Ух ты. А я и не знал, что он такой красивый.
– Опасный, – тихо пробормотал Линялый. – Он опасный, Тави. Линялый пойдет туда.
– Нет, – возмутился Тави. – Я сам вызвался. Мне и проходить Испытание. – Он покосился на Дорогу. – Так ведь?
Дорога посмотрел на Тави, потом перевел взгляд на Линялого.
– Слишком тяжелый, – сказал он.
– Что? – не понял Тави.
– Слишком тяжелый, – повторил Дорога. – Его вес пробьет поверхность кроуча. Воск. Это разбудит Хранителей, стоит ему ступить на нее. Только наши щенки или маленькие самки могут войти в долину Безмолвия и остаться живыми.
Тави сглотнул.
– Ну, – хрипло сказал он, – значит, тем более это должен быть я.
Линялый насупился, но промолчал.
Медлительная на первый взгляд поступь гарганта не мешала ему быстро одолевать расстояние, так что они очень скоро оказались на самом краю обрыва. Здесь стояла рядом с крупным светло-серым жеребцом Хашат; ветер сбивал белые гривы обоих на одну сторону, и длинноногая маратка казалась своего рода отражением коня. Холодный зимний свет играл на украшавших ее пояс трофейных бляхах с орлом.
Чуть в стороне, рядом с двумя сугробами сидел, свесив ноги с края обрыва, Китаи все в той же куртке. Ветер сдувал волосы с его узкого, резко очерченного лица, и он щурился от бьющего в глаза снега.
При виде соперника Тави нахмурился, и на мгновение его порезанную щеку снова защипало.
Дорога молча кивнул Хашат и гаркнул что-то своему гарганту. Тот фыркнул, плавно остановился и с довольным видом улегся. Дорога скинул с седла веревку и первым, держась за нее одной рукой, соскользнул на землю. За ним последовал Тави, последним на землю спустился Линялый.
– Дорога! – Хашат, хмурясь, подошла к ним. – Вы готовы?
Дорога коротко кивнул.
– Уже известно, – сказала Хашат. – Волки выступали, когда я уезжала сюда с Китаи. Они нападут на рассвете.
Тави с трудом удержался, чтобы не охнуть, и покосился на Линялого. Вид у раба был встревоженный, хотя взгляд продолжал блуждать в пространстве поверх Воскового леса.
– Что ж, – хмыкнул Дорога. – Значит, тут все и решится. Если одолеет алеранец, мы избежим сражения.