Не отрывая взгляда, Китаи подняла руку и коснулась его груди, крепко прижав пальцы, чтобы услышать его сердце. Несколько бесконечных, застывших секунд понадобилось Тави, чтобы отличить биение своего сердца, гул крови в своих ушах, от ее. Их сердца бились вместе, абсолютно в унисон. И стоило ему понять это, как его сердцебиение участилось и ее тоже, а кровь бросилась ему в лицо, да и она покраснела в ответ на это. Он смотрел в ее удивленные глаза и понимал, что это отражение его собственного взгляда.
Запах ее – свежий, дикий – обволакивал его, настойчиво лез в ноздри, словно живое существо. И ее глаза, ее щеки, ее губы…
В это мгновение он увидел в ней обещание будущей красоты, силы, которой предстоит еще вызреть, отваги и безудержной изобретательности, по части которых она не уступала ему.
Столь силен был этот шквал эмоций, что взгляд его затуманился, и он заморгал, отгоняя слезы, и сразу же увидел, что и она моргает ресницами, с глазами, полными слез. И когда взгляд Тави прояснился окончательно, то же случилось и с ней, и глаза их снова встретились – и он увидел в них не прежний вихрь сменяющих друг друга оттенков; нет, теперь они превратились в два бездонных изумрудно-зеленых озера.
Таких же зеленых, как его собственные.
– О нет, – прошептала Китаи слабым от потрясения голосом. – О нет.
Она открыла рот, попыталась сесть – и без сил рухнула обратно ему на руки.
Застывшее мгновение миновало.
Тави, очнувшись, поднял голову и увидел, что первый Хранитель миновал уже горящие одеяло и ветку. Тави вскочил, поднял Китаи и, шатаясь, вернулся к веревкам. Он продел ступню в петлю на конце одной веревки, дотянулся до другой и привязал ею Китаи к себе. Дорога начал тянуть веревку наверх, не дожидаясь, пока он закончит вязать узел. Вторая веревка тоже дернулась вверх – должно быть, ее тянула по команде Дороги Хашат.
Тави изо всех сил держался за веревку и – едва ли не крепче – за Китаи. Он обессиленно закрыл глаза и не открывал их до тех пор, пока они с Китаи не оказались на ровной земле, на холодном, свежем, чистом снегу. Когда он наконец открыл глаза, оказалось, что он сидит, привалившись спиной к валуну, а рядом с ним темнеет пятно земли в месте, откуда Дорога вырвал камень.
В следующую секунду до него дошло, что Китаи лежит рядом с ним, под его рукой, – теплая, живая, хоть и почти без чувств. Смутившись, он осторожно убрал руку – впрочем, ему хотелось, чтобы она оставалась там, где лежит.
Тави заметил, что над ними стоит и смотрит на них, широко открыв глаза, Хашат. Медленно-медленно ее удивленный взгляд сменился негодующим.
– И что ты собираешься делать с этим? – спросила она, повернувшись к Дороге.
Вождь, вены на руках которого вздулись от усилия, запрокинул голову и расхохотался:
– Ты знаешь это не хуже меня, Хашат. Дело сделано.
Вождь клана Лошади нахмурилась и скрестила руки на груди.
– Никогда не слышала ни о чем подобном, – заявила она. – Это невозможно.
– Вовсе нет, – пророкотал Дорога. – Нам теперь предстоят другие дела.
Хашат раздраженно мотнула головой, отбрасывая упавшую ей на глаза гриву.
– Не нравится мне это, – буркнула она. – Это подвох. Ты меня провел.
Глаза Дороги озорно блеснули, а на губах мелькнула улыбка, но голос его звучал серьезно, даже резко.
– Не забывай, зачем мы здесь, Хашат.
– Ради Испытания, – кивнула та и повернулась обратно к Тави. – Ну, алеранец? Ты принес Благословение?
Тави вздрогнул и вдруг ощутил себя дурак дураком. Он ведь и забыл. Со всеми этими страстями он совсем забыл про Испытание. Он забыл, что использовал тот гриб, который был нужен ему, чтобы одержать победу над Китаи. И хоть он и спас девушке жизнь, Испытание он проиграл. Жизни его теперь цена – ломаный грош. И мараты – все их кланы – навалятся теперь на его народ.
– Я… – начал Тави.
Он машинально сунул руку в сумку – и наткнулся там на теплые пальцы. Тави увидел, что Китаи осторожно убирает руку из его сумки. Взгляды их на мгновение снова встретились, и он скорее ощутил, чем увидел, в ее глазах безмолвную признательность, восхищение его смелостью.
– Глупо все-таки, – шепнула она и снова закрыла глаза.
Не в силах вымолвить ни слова, Тави снова полез в сумку и нащупал там подсунутое Китаи второе Благословение Ночи. Разумеется, он снова укололся о шипы. Окровавленными пальцами достал он его из сумки и протянул Дороге.
Дорога опустился на колени и торжественно принял у Тави Благословение. Он посмотрел на гриб, потом перевел взгляд на бедро Китаи, на подсыхающую на нем корку желтого яда. Глаза его вдруг расширились: он понял. Он повернулся к Тави и, склонив голову, внимательно посмотрел на него. Почему-то Тави не сомневался, что вождю гаргантов известно все, что произошло внизу. Дорога протянул руку и положил свою огромную ладонь на голову Тави.
– Я очень любил ее мать. Китаи – все, что осталось у меня от нее. Ты смелый, алеранец. Ты рисковал своей жизнью, чтобы спасти ее. И, сделав это, ты спас не одну, а двух моих любимых. Всю мою семью.
Марат поднялся с колен и протянул Тави руку.
– Ты защитил мою семью, мой дом. И Единственному угодно, чтобы я вернул тебе этот долг, алеранец.
Тави глубоко вздохнул и покосился на Хашат. Глаза воительницы возбужденно вспыхнули, и она положила руку на эфес своей сабли.
– Идем, юноша, – негромко произнес Дорога. – Моей дочери нужно отдохнуть. И если ты хочешь, чтобы я вернул тебе долг, мне нужно многое сделать. Ты пойдешь со мной?
Тави набрал воздуха в грудь, и собственный голос показался ему сочнее, увереннее, чем прежде. По крайней мере, он не дрогнул и не сорвался.
– Я иду с тобой.
Он принял руку Дороги. Огромный марат блеснул зубами в свирепой улыбке и рывком поднял Тави на ноги.
Глава 35
Амара в отчаянии сняла свой ремень и изо всех сил заколотила пряжкой о прутья решетки, которой было забрано крошечное окошко их камеры.
– Часовой! – крикнула она, надеясь, что голос ее звучит достаточно властно. – Часовой, а ну, немедленно иди сюда!
– Зря стараешься, – заметил Бернард, растянувшись на матрасе у дальней стены. – Они все равно ничего отсюда не услышат.
– Так ведь несколько часов прошло! – возмутилась Амара, беспокойно расхаживая взад-вперед перед дверью. – Чего ждет этот идиот Плювус?
Бернард потеребил бороду:
– Это зависит от того, насколько он трус.
Она остановилась и посмотрела на него:
– Что вы имеете в виду?
Бернард пожал плечами:
– Если он честолюбив, он пошлет своих доверенных людей узнать, что происходит. Он попытается использовать ситуацию себе на пользу.
– Но вы в этом сомневаетесь?
– Ну, непохоже, чтобы он действовал таким образом. Гораздо вероятнее, он приказал уложить Грэма в постель, а сам послал курьера в Риву сообщить им о сложившейся ситуации и испросить инструкций.
Амара выругалась:
– Но ведь для этого нет времени. Он наверняка предусмотрел это. Он расставил дозоры рыцарей Воздуха по всему периметру долины, чтобы перехватить любого летающего посыльного.
– Он? Тот, у брода? Который стрелял в Тави? – Голос Бернарда почти не изменился, но в нем проскользнула жесткая нотка.
Амара сложила руки на груди и устало прислонилась к двери. Если бы это могло помочь, она бы расплакалась.
– Да. Фиделиас. – Горечь, прозвучавшая в ее голосе, удивила даже ее саму, и она повторила это имя, на этот раз тише. – Фиделиас.
Бернард повернул голову и долго внимательно смотрел на нее:
– Ты знаешь его.
Она кивнула.
– Ты не хочешь об этом говорить?
Амара кашлянула:
– Он мой… был моим наставником. Моим патрицерусом.
Бернард сел, нахмурившись:
– Он курсор?
– Был курсором, – сказала Амара. – Он спутался с заговорщиками. – Она покраснела. – Возможно, мне не стоит говорить об этом, доминус?
– Не хочешь, не надо, – успокоил он ее. – И называй меня просто Бернард. Пока мы заперты в этой каморке, мне кажется, мы можем обойтись без формальностей. Для них здесь тесновато.
Она слабо улыбнулась ему:
– Что ж, пусть будет Бернард.
– Он был твоим другом, этот Фиделиас?
Она молча кивнула, пряча от него глаза.
– Больше, чем другом?
Амара вспыхнула:
– Если бы он сам захотел этого. Когда я начала учиться у него, мне было всего тринадцать и он был для меня всем. Но он не воспользовался. Он не… – Голос ее оборвался.
– Он не воспользовался своим положением, – предположил Бернард. Амара промолчала. – Что ж, я уважаю это в мужчине.
– Он хорош, – сказала она. – Я хочу сказать, он опытен. Один из лучших. Послужной список у него больше, чем у любого из курсоров, и говорят, что многое в этом списке опущено. Некоторые из его операций вошли в учебники. Он спас жизни тысячам людей, которые даже не подозревают о его существовании. – Она помолчала. – И если бы вы спросили меня об этом неделю назад, я бы даже не сомневалась в том, что в стране невозможно найти человека, более преданного Короне. – Она снова услышала в своем голосе горечь. – Большего патриота.
– Может, в этом все дело, – неохотно заметил Бернард.
Амара нахмурилась и посмотрела на него:
– Что вы имеете в виду?
– Я хочу сказать, в мире есть две разновидности плохих людей. То есть быть плохим можно по-разному, но, если разобраться, тех, кто причиняет другим зло умышленно, можно разделить на две группы. На тех, кто считает, будто в мире нет никого и ничего важнее их самих. И тех, кто считает, будто в мире имеется что-то более важное, чем человеческая жизнь. Не исключая, кстати, их собственную. – Он покачал головой. – Первых, конечно, больше. Мелочные, ничтожные. Они повсюду. Им просто наплевать на всех остальных. Они и дохлой вороной не поделятся ни с кем. Но по большей части и зла от них не так много. Другие – вроде этого твоего патрицеруса. Те, кто ценит нечто превыше своей и любой другой жизни. Ради этого они готовы биться, готовы убивать, и каждый раз они будут убеждать себя в том, что якобы это необходимо. Что это единственный верный путь. – Бернард покосился на нее. – Вот эти опасны. Очень опасны.