– Буковски – истинный гений. «Почтамт» читала?
– Нет. – Я покачала головой, хотя как-то полистала эту книгу в библиотеке, и она показалась мне скучной и полной авторского самолюбования.
– Что? Не может быть! Это же потрясающе.
Он остановился и огляделся, бросил куртку на землю и плюхнулся на нее. Я опустилась рядом, не снимая пальто. Трава была мокрой, пальцы мерзли.
– Ладно, попробуем еще, – сказал он, открывая бутылку сидра о подошву ботинка и протягивая ее мне. – «Бойня номер пять»?
Я пожала плечами. Держала в руках. Прочитала аннотацию – белиберда какая-то. Чтиво для мальчишек. Тоска зеленая.
– О господи. Чему только вас учат в этой школе – вышивать крестиком?
– Типа того, – улыбнулась я, инстинктивно почувствовав, чего от меня ждут. Следует восхищаться его знаниями и скромно отзываться о своих делах (неинтересных, неважных, не имеющих значения). Я была сплошное внимание, ловила каждое слово, выказывала уважение к его мнению. Не знаю, как я это поняла. Наверное, это врожденное знание любой девушки.
Но чем больше он разливался соловьем, тем отчетливее становились одна за другой мои собственные мысли. Мне не хотелось здесь оставаться. Мне было скучно. Мне не хотелось целоваться с ним, хотя до этого казалось, что хочется, не хотелось слушать его бесконечный монолог. Я сделала глоток, придумывая, как бы отделаться от Тома. Скажу, что ужинаю с родителями, решила я, с родителями во множественном числе. «Спасибо за хороший вечер», – скажу я и загадочно исчезну, чтобы больше никогда не появиться. Он, если даже и будет слегка обижен, скоро обо всем забудет, а я пойду домой и больше не повторю той же ошибки. Просто один потерянный день, ничего больше.
На самом деле через два часа я окажусь в тускло-голубом свете неоновых ламп туалета на автобусной станции, провонявшего химическим цитрусом и блевотиной, обвешенного липучками от мух. Я вымою руки, сяду, оправлю юбку, проверю, не осталось ли в швах каких-нибудь следов – листьев, крови. Искусственный свет все обесцвечивал; я закрыла глаза, вытащила из волос засохший лист, растерла его между пальцами. Хруст показался мне громче, чем был на самом деле. В общем, рассуждала я, все обернулось довольно банально. В таком состоянии идти домой было нельзя, хотя впервые за последнее время мне хотелось вернуться именно туда.
– Какие планы дальше? – спросил он, приподнимаясь на локтях. Спросил как бы между прочим. Небрежно. Немного рассеянно.
– С родителями ужинаю. – Я посмотрела на часы. – Не отвертеться.
– Ясно.
Наступило молчание.
– Ну? – сказала я наконец.
– Все нормально.
Очередная пауза.
– Ладно.
– Ладно – что? – Он слегка усмехнулся, обнажив пожелтевшие зубы.
– Ладно, ничего.
– Ладно.
– Ну и козел же ты.
– Большое спасибо.
– Всегда пожалуйста.
– Только не сегодня.
– Только не сегодня.
Я почувствовала, что земля уходит из-под ног, и не могла понять, что происходит и к чему все идет. Это что, флирт? Немного похоже. Сердце у меня трепетало где-то в горле. И все же было что-то еще, не только флирт, но и смутное ощущение вины, и я никак не могла понять почему. Я чувствовала, что подвела его. Разочаровала. Не была той крутой девчонкой, какой прикидывалась. Не оправдала его ожиданий.
Надо, впрочем, признать, что все это плод ретроспективного анализа. А в тот момент это было просто чувство, внутреннее знание, что я сделала что-то не так.
– Что ж, мне, наверное, пора, – сказала я наконец.
– Пора так пора. – Он не пошевелился.
Я поднялась и стряхнула прилипшие листья и травинки. Бросив на меня быстрый взгляд, он последовал моему примеру, тяжело вздохнув, поднял с земли куртку.
Летающая тарелка, планирующая между орущими детьми, матери, склонившиеся над колясками, секретничавшие друг с другом. Мы прошли через дендрарий – всего лишь несколько рядов деревьев рядом с забором строительной площадки, глянцевые вывески на котором рекламировали новый отель. Том снова заговорил, как если бы ничего не произошло. Так ведь, сказала я себе, и впрямь ничего не произошло. Я слушала, соглашаясь с ним с энтузиазмом, большей готовностью, более живым откликом, чем раньше, – словно стараясь компенсировать прежнее небрежение.
– В общем, я подумываю о том, чтобы провести лето, занявшись чем-нибудь полезным. Правда, не знаю еще, чем именно. Может, в «Гринпис» вступлю или еще что-нибудь в этом роде.
– Звучит отлично.
Он остановился, приобнял меня за плечи, чмокнул в затылок и ненадолго застыл, уткнувшись носом и губами в мои волосы. Я хихикнула и постаралась высвободиться. Она взял меня за руку.
– Иди сюда.
– Мне надо…
Он чуть крепче стиснул руку. И я пошла за ним – руки одеревеневшие, плечи напряжены, тело негнущееся. «Все нормально, – твердила я себе. Кричать, звать на помощь, отталкивать его было бы глупо, мелодраматично. – Ничего страшного. Все нормально».
Мы остановились среди деревьев, сквозь листву просвечивали огоньки. Он посмотрел на меня, улыбнулся и поцеловал в щеку – слабо пахнуло дрожжами. Я слегка отпрянула. Он снова поцеловал меня. «А что, – подумала я, – может, все это очень романтично. Может, я просто слишком зажата». Мимо пробежал какой-то мальчишка, он смеялся, теребил игрушку, издававшую грозное рычание. Мы зашли чуть глубже в чащу, под ногами скрипели смятые пакеты и разбитые бутылки.
– Куда мы? – спросила я, по-прежнему остро ощущая его горячую влажную ладонь у себя на плече.
– Ш-ш-ш. – Он улыбнулся.
Иногда, вспоминаю эту сцену, я порой улавливаю в этой улыбке какое-то предзнаменование, зловещий знак, но, если вдуматься, ничего подобного в ней не было. Просто улыбка, хотя она заставила сердце биться быстрее, а по коже от страха побежали мурашки.
– Мне надо…
– Ш-ш-ш… пять минут. – Он с новой силой впился мне в плечо.
Мы дошли до неприметной поляны и остановились. Он привлек меня к себе, снова поцеловал, сначала в одну щеку, потом в другую.
– Ты как?
– Мне надо идти.
– Ладно.
Она обнял меня за талию, другой рукой проник под рюкзак и стал гладить мою спину. Я почувствовала, что у меня подгибаются колени и я опускаюсь на землю, на шуршащую палую листву.
– Я не…
– Ш-ш-ш.
Я никогда не забуду этот звук. Наверное, можно было закричать, начать царапаться, кусаться, толкаться, визжать – словом, делать все то, что, по идее, делают девушки в подобных ситуациях. Но я ничего не сделала. Замолчала, как было велено, не сказала ни слова.
– Все нормально?
Одной рукой он задрал мне юбку, а другой рукой придавил меня к земле. Я снова ничего не сказала и закрыла глаза. В ответ он поцеловал меня в лоб.
Все остальное вспоминается отрывочно.
Его нос мягко утыкается в мою шею; горячее дыхание рядом с ухом; спина чувствует каждый камешек, каждый прутик, впивающийся в кожу. Поцелуй в обе щеки, рука убирает волосы с лица, с ладони сыплется земля и пыль. Сырой желтый запах его тела, кислого пота. Острая боль, свивающийся внутри узел, стон, и снова мягкое:
– Ш-ш-ш…
Закрываю глаза, чувствую нежные руки. Его лицо, капли пота, падающие со лба мне на шею, искаженные черты, словно череп проступает через кожу. Мы как уродливые животные, худшее в нас. Неужели это то, чего я хотела, спрашивала я себя, и ответ был утвердительный, хотя и утешалась мыслью, что в тот день я думала только о поцелуе. Возможно, это была моя вина. Может быть, я хотела слишком многого. Сама все запутала. И его запутала.
И тут он закончил. Последний тяжелый выдох и вздох, и он весь обмяк, подбородок вдавился мне в шею. Я слышала, как он дышит, считала секунды. Он отстранился, встал, протянул руку, помогая подняться.
Я молча оправила одежду, и мы двинулись обратно той же дорогой, какой пришли сюда. Он снова принялся болтать, будто ничего не произошло. А я не сделала ничего, чтобы убедить его в обратном. Пока мы шли, протискиваясь через толпу, назад к автостанции, я смеялась, кивала, соглашалась. Дойдя до остановки, свет пучками падал на пластмассовые скамейки, я села и стала ждать автобуса.
Подошел автобус в сторону университета; Том посмотрел на него, потом перевел взгляд на меня.
– Садись, – сказала я.
Я знала, о чем он думал. Что должен подождать. Проводить меня.
– Уверена?
– Уверена. Мой тоже скоро подойдет.
– Ладно. Отлично. – Он улыбнулся, наклонился, поцеловал меня в щеку. От его дыхания меня затошнило. – Увидимся.
– Конечно.
Я смотрела ему вслед, изо всех сил впившись ногтями в живот. Потом встала и пошла в туалет, привести себя в порядок. Потом все-таки села в автобус.
– Привет, мам, – крикнула я в сторону гостиной, где был выключен свет, задернуты шторы и лишь слабо мерцал экран телевизора.
– Привет, детка, – откликнулась она, не поворачиваясь в мою сторону. – Как твой день?
Ответила я не сразу. Провела ладонью по голове – в волосах колтун, опустила руку.
– Все хорошо, – сказал я наконец и улыбнулась, хоть улыбки моей видеть она не могла, но, может, так эти слова прозвучат правдоподобнее.
– Ну и славно, – сказала она, не отрываясь от телевизора.
Поднявшись наверх, я скомкала одежду и засунула ее в наволочку, тщательно избегая смотреть на пятна крови. Я не могла засунуть ее в корзину для белья – вдруг мама заметит, но ее вид – само их присутствие – вызывал у меня отвращение. Я туго завязала наволочку и засунула ее в нижний ящик шкафа, плотно его задвинув. Потом пустила горячую воду, залезла в ванну, сразу почувствовав, как обжигает ноги, потом легла, брезгливо оглядывая себя, и так лежала, пока не наступила ночь и не стало холодно.
«Ничего», – уговаривала я себя, глядя, как по потолку ползет паук. «Все нормально», – говорила я себе, чертя пальцами какие-то линии; веревка вокруг свернутого листа вощеной бумаги, кусок мяса из лавки мясника. «Право, ерунда», – повторяла я, опускаясь в воду, слыша, как наверху гремят, перекатываясь, удары грома, благодарная грозе. Дождь начал бить по окнам, отзываясь стуком моего утомленного сердца.