Я ничего не ответила, делая вид, что поглощена изучением клочка бумаги, прилипшего к моему ботинку.
– Ну ты же и правда все понимаешь!
Проходившие мимо две девушки посмотрели в нашу сторону, явно почуяв запах сплетни.
– Тихо! – шикнула я. – Да, я ничего я не понимаю.
Даже в собственных ушах слова прозвучали фальшиво.
– Ну, ну, ну! – Робин схватила меня за руку. – Брось, Ви, не ври самой себе. Будет классно.
– Классно? Как в прошлый раз? Когда ты полоснула меня?
– Да ничего я тебя не полоснула, – засмеялась Робин. – Это была клятва дружбы, связавшая нас навеки.
– Да? Я бы предпочла парные браслеты.
– Подольше побудем вместе, я тебе и браслет подарю. – Робин распустила тугой узел и дала волосам свободно упасть на плечи. – Слушай, ты подумай. А пока… – Она подхватила сумочку и перебросила ремень через плечо. – Надо купить кое-каких продуктов к субботе. Если решишь, что… немного поразвлечься все же не повредит, я буду здесь в одиннадцать.
– Зачем продукты? – бросила я ей вслед, но она даже не обернулась.
«Таким образом, Посейдон наказал красавицу Горгону, и она сделалась чудовищем – существом, которое в отместку за богохульство отныне обречено превращать в камень любого, кто на него посмотрит. – Я завороженно перевернула страницу. – Этот образ вдохновлял Леонардо, Караваджо и многих других художников разных эпох: блеск в глазах, добыча, оборачивающаяся хищником, и наоборот. Женщина, которая бежит с предназначенного ей места, которую возвращают на него: ее отсеченная голова – предупреждение нам всем».
Я погладила пальцами глянцевую бумагу, на которой была напечатана книга, и слова Аннабел отразились в свете ламп приемной, куда меня вызвали, чтобы забрать – так мне сказали – кое-какие документы, связанные с посещением занятий, на которых я снова подделаю подпись матери.
– Вайолет, на два слова, пожалуйста.
В проеме двери, ведущей в кабинет, стоял декан, улыбаясь и точно клешнями вцепившись шишковатыми пальцами в ручку. Неприятный сюрприз. Я перехватывала отправляемые по моему домашнему адресу письма, запечатанные в конверты с эмблемой «Элм Холлоу», в содержании которых у меня не было никаких сомнений. «У нас есть основания для беспокойства» – наверняка начинались они примерно так, а заканчивались приглашением маме «побеседовать» с деканом.
Взрослые привычны к разного рода бессодержательным встречам; бесконечные «присаживайтесь» и «давайте поговорим», в конце которых ничего не меняется. Но в ту пору, да и наверняка сейчас, с точки зрения моих собственных студентов, свидание родителей и учителей представлялись тяжелейшим испытанием – позором, который я лично пережить бы не смогла.
Встреча декана с мамой, в ее запачканной толстовке поверх грязных джинсов, это стало бы моим позором. Но если на месте декана окажется Аннабел и увидит, кто я, откуда и в кого, стало быть, могу превратиться, – об этом было даже подумать страшно. Такого мне точно не выдержать: вида Аннабел, которая, побледнев, отворачивается от меня и уходит прочь. Страшная картина. Чтобы предотвратить такую встречу, я на что угодно готова была пойти.
Я присела на краешек старого кресла, глядя, как декан устраивается за столом: сквозь рукава рубашки проглядывали пухлые руки, под мышками проступали пятна пота. Он улыбнулся, мягко, с привычным дружелюбием, которое я не раз наблюдала в поведении санитаров, врачей, полицейских: ни к чему не обязывающее сочувствие со стороны профессионалов, обученных опекать других. Что-то во всем этом было неуютное, а в сложившихся обстоятельствах даже несправедливое: перед зимними каникулами мне выставили оценки, пусть и не выдающиеся, но вполне приличные. Посещаемость занятий, правда, оставляла желать лучшего, соблазнам уличных прогулок с Робин противостоять было нелегко. Тем не менее у меня все, на мой взгляд, было более или менее в порядке – по крайней мере, до последнего времени.
– Ну, как вам у нас, Вайолет?
– Все хорошо, сэр, – твердо ответила я, разглядывая свои сложенные на коленях руки.
– Что ж, рад слышать. Очень рад. – Он поцокал языком и наклонился ко мне. – И все же, Вайолет, кое-что меня немного беспокоит. Я видел ваши оценки, и вы немного не оправдываете наших ожиданий. – Он помолчал, пытаясь перехватить мой взгляд. – Я знаю, вы привыкли к другим методам обучения, так что я решил разобраться. Вам трудно привыкнуть к нашим порядкам?
Я почувствовала, как уязвленная гордость разбухает у меня в груди, и подняла голову.
– Нет, сэр.
Он облизнулся, словно котенок.
– Стало быть, с пониманием заданий у вас затруднений нет.
– Именно так, сэр. – Я выдавила из себя слабую улыбку, скорее походящую на гримасу.
– В таком случае, Вайолет… хотелось бы спросить… может, есть что-то еще, мешающее вам в полной мере проявить свои способности?
Я молчала, продолжая пристально смотреть на него, в надежде, что моя твердость заставит его переменить тему. Он ответил таким же взглядом; по спине пробежал холодок, мне вдруг стало страшно, непонятно почему. Сильно заколотилось, перекатываясь в груди, сердце.
– Сэр, – робко начала, я, – если я что-то натворила…
– Ничего вы не натворили, – перебил декан и откинулся на спинку заскрипевшего под ним кресла. – Мне просто хотелось немного поговорить, посмотреть, что можно сделать, чтобы помочь вам вернуться на правильную дорогу. Насколько я понимаю, вы хотите поступить в университет?
– Да, сэр.
Это было не совсем так, хоть и нельзя сказать, будто я солгала. Я, конечно, иногда думала об этом, но ни с кем не делилась. Для учащихся «Элм Холлоу» университет был путеводной звездой, целью, которой стремились достичь все. В чем, пожалуй, был некоторый смысл, ибо кому в здравом уме захочется похоронить себя в таком жалком городишке, как наш.
– Это хорошо. Очень хорошо. Но буду с вами откровенен, Вайолет. Ведущие университеты начинают прием заявлений в октябре. К ним прилагается копия аттестата, а тут, честно говоря, вам пока особенно нечем похвастать. – Он вздохнул, и его живот еще больше навис над ремнем. – Понимаю, дело это нудное, но вам придется более четко планировать свое расписание, чтобы подтянуть успеваемость, если вы, конечно, думаете о поступлении в один из ведущих университетов. Что, учитывая ваши прежние, до нынешнего семестра, оценки, представляется более чем возможным.
Я почувствовала першение в горле, краска прилила к щекам. Он осторожно положил ладонь мне на руку, я отвернулась. Я злилась на себя за такое жалкое поведение, за слезы, особенно в присутствии учителя, особенно декана, известного своей готовностью прийти на помощь в любой момент. Кто из нас не слышал рассказов про то, как он «сделал для Эмили все от него зависящее», как пожертвовал неделей отпуска, чтобы принять участие в ее поисках. Но мне не хотелось быть очередным объектом его благотворительности. Стоило выкатиться из краешка глаза одной слезе, как за ней последовала другая, третья, и вот уже мои плечи затряслись от рыданий.
Он протянул мне бумажную салфетку.
– Ничего страшного, Вайолет, оступиться может каждый. И с каждым это случается. Вы же сейчас в таком положении, когда все можно исправить и никто ничего не узнает. – Я почувствовала на своей руке его жаркую влажную ладонь, узловатые, жесткие, как канат, пальцы, и подняла голову. – Можно придумать план, как очень быстро вернуть вас на верную дорогу.
Я неуверенно пожала плечами, не зная, как еще ответить на подобное участие, и опасаясь, что расплачусь еще сильнее, если только открою рот. «Оставь меня в покое», – взмолилась я про себя, думая о Томе, содрогаясь от одного воспоминания о прикосновении его отвратительно потных ладоней. В конце концов он отстранился. Я поспешно вытерла руки о юбку.
– Итак, что мы можем сделать? – сказал он, делая вид, что ничего не заметил, и неторопливо листая толстую книгу с перечнем университетов и их программ. – Кое-кто из наших учениц записывается на дополнительные занятия, демонстрируя таким образом свой интерес к предметам. Как у вас с факультативами?
– Никак. – Он выжидательно молчал. – Спорт меня не интересует.
– А как насчет музыки? В каком-нибудь оркестре не участвуете?
– Я ни на чем не умею играть, – вздохнула я.
Он откинулся на стуле и постучал носком ботинка по ножке стола.
– А как насчет… Гм-м.
– Насчет чего?
– Видите ли, я сейчас работаю над книгой, и мне нужен помощник-библиограф. Имейте в виду, это не обычный факультатив. Но я мог бы, когда университеты начнут принимать заявления, написать самый лестный отзыв – если, конечно, вы его заслужите.
Я помолчала.
– Что за книга?
– История «Элм Холлоу» и связанных со школой легенд. – Он постучал карандашом по крышке стола. – Если это вам неинтересно, ничего страшного. Уверен, мы сможем подобрать вам что-нибудь более…
– Нет-нет. – Я не дала ему закончить. – Очень интересно.
Я смяла салфетку и еще раз промокнула глаза.
– Прекрасно, – заключил он. – Будем встречаться по вторникам, вечерами – то есть если мама позволит вам задерживаться.
Я воспользовалась случаем и встала.
– Да она и не заметит, даже не переживайте.
Он прищурился, но решил пропустить мою реплику мимо ушей.
– Только об одном хочу вас попросить, Вайолет, – сказал он, провожая меня до дверей. – Буду признателен, если все это останется между нами.
– Конечно, сэр.
Он улыбнулся, обнажив десны, – на губах выступила узкая полоска слюны, – и закрыл дверь. Я вздрогнула, пытаясь скинуть с себя его взгляд: липкий, приторно-участливый взгляд, намекающий на то, что он каким-то образом понял, что будет, если я позволю ему хотя бы попробовать. Наконец я смогла уйти. Сумки с книгами набивала синяки на моих бедрах.
Алекс и Грейс я застала в курилке; на обеих были теплые пальто, но голые ноги посинели на зимнем ветру. Пока я разговаривала с деканом, пошел дождь, по стеклянной крыше колотили тяжелые капли.