Я почувствовала острый горячий укол в груди. Жестоко. «Помимо них, – подумалось мне, – какие у меня еще друзья?» Положим, есть Ники, но разве это дружба, просто знакомство. Тон у него, конечно, поучительный, но – к стыду своему вынуждена признать – в его словах есть доля правды. Без подруг я совсем одна. Я вспомнила, как мечтала попасть в их круг, а теперь, выходит, отталкиваю их? И отчего? Оттого, что Робин хочет отомстить типу, который меня…
– Вайолет, – снова заговорил декан, делая шаг в мою сторону; он прикусил губу – эту привычку я замечала у него бесчисленное количество раз, что-то вроде нервного тика. Я отпрянула в сторону, чувствуя, как бешено колотится сердце, и попятилась к двери.
– Не надо, – почти всхлипывала я. – Не подходите.
Он так и застыл у стола, пораженный; медленно поднял руки, затем наклонился и поднял с пола мои сумку и пальто. Осторожно сделал шаг вперед, передал их мне и потянулся к дверной ручке, едва не коснувшись моего бедра. Замер, не двигаясь, этот момент показался мне бесконечным. От волос тянет сигаретным дымом, острый запах лосьона после бритья, смешанный с запахом тела.
– Вайолет, – снова проговорил он.
Я закрыла глаза, наполненные слезами, почувствовала его дыхание, слишком близко, слишком остро.
Он открыл дверь, и, не говоря ни слова, я выбежала под благодатный покров ночи.
– Я передумала, – сказала я, задыхаясь, с трудом сдерживая хлынувшие потоком слова. – Это надо сделать. Мы должны заставить его…
Я услышала стук закрывающейся двери, гул голосов, доносившийся из дома Робин, стал глуше. Это был мой первый после долгого перерыва звонок Робин. Раньше я бы принялась расспрашивать, как дела у месье, в надежде разузнать маленькие домашние тайны – о близких она говорила мало, лишь закатывала глаза да постанывала.
– Уверена? – тихо спросила она с несвойственной ей нервозностью и даже оттенком чего-то похожего на страх.
Я помолчала.
– Ты тоже передумала?
– Мам! – крикнула она; я вздрогнула, отвела трубку от уха. – Положи вторую трубку, это всего лишь Грейс. – Послышался негромкий щелчок, повисла мертвая тишина. – Не обижайся, просто Грейс она знает, а тебя нет.
Я пробормотала что-то, чувствуя, как из-за этого комментария моя решимость убывает.
– Что ж, если ты и впрямь готова, – едва слышно продолжила Робин, – я с тобой. Только тебе придется уговорить остальных. Они не откажутся, но должны быть уверены, что это все ради тебя.
Я услышала, как в гостиной мама поднялась с дивана и зашлепала на кухню, придерживаясь по дороге за мебель, которая дребезжала и скрипела от ее прикосновений. Я посмотрела на свои руки: от царапин и порезов не осталось и следа; услышала дыхание Робин в трубке.
– Я готова, да, – сказала я, и от этих слов мне стало легче, словно бремя с плеч свалилось. – Давай сделаем это.
Глава 9
Воспоминания об этой бухточке на берегу окутаны теплом и сладостью детства: я играла в развалинах старой кирпичной кладки, залезая в крохотные щели на поверхности ноздреватых утесов. Морская вода плескалась о разрушенные стены, проникала в окна – может, когда-то это был сказочный замок со множеством шпилей и башен.
Я воображала себя потерявшейся принцессой, пока заглядывала в щели в покрытых водорослями стенах, вытаскивала из трещин крошечных крабов и морских звезд. После рождения сестры мы больше сюда не приходили – по тропинке, ведущей к утесам, детскую коляску не протащишь. А к тому времени, когда она научилась ходить, это место стало известно как пристанище бродяг, хиппи, приходящих, чтобы встретить рассвет (по какому-то своему особому расписанию), и подростков, ищущих, где бы выкурить косячок.
Или, может, я просто достаточно повзрослела для того, чтобы видеть вещи такими, какие они есть.
Так или иначе, несколько лет я не отваживалась, тем более в темное время суток, ступать на эту поросшую с обеих сторон вязами узкую тропинку, ведущую к утесу. Да и вообще не поднималась туда с самого детства, хотя картинки тех вечеров все еще мелькают в моей памяти – четкие, цветные, отпечатавшиеся в сознании, – которые я не забуду никогда. Старый шпиль стонет на ветру, развалившиеся кирпичи беспорядочно валяются у подножия утеса, и чайки, подобно стервятникам, описывают круги высоко в небе. Под ногами скрипит песок, налипший на камни, крабы шмыгают между камней, лисы шипят и тявкают посреди руин.
В пустом окне мелькнул огонек. По бухте эхом раскатились голоса; где-то радостно вопили мальчишки, а наверху утеса сидели двое стариков в одежде со въевшейся в нее грязью, равнодушные к начавшемуся дождю и усиливавшемуся ветру. Вглядевшись, через арочный проем я увидела девушек (одетых, как и я, в черное по указанию Робин); они сидели вокруг костра, разведенного посредине комнаты и постреливавшего в них искрами.
Вокруг огня громоздились охапки цветов и кустиков, выдернутых из земли: голубоватого морского остролиста, морской капусты, горько-сладкого паслена и румянки. А еще свечи разных размеров и форм, стеклянные бусы, отшлифованные морем стеклышки. А вокруг костра – четыре позолоченных факела, испещренных резьбой, и четыре ножа, воткнутые лезвиями в землю.
– Виви. – Робин с широкой улыбкой повернулась ко мне; при свете костра волосы у нее полыхали. – Вот и ты.
– Мы ведь договорились на половину девятого, разве не так? – Я посмотрела на часы.
– Невтерпеж ждать. – Она пожала плечами. – Решили прийти пораньше и все приготовить до темноты.
Я мрачно улыбнулась. Вряд ли Алекс и Грейс было так уж невтерпеж. Алекс, например, долго пыталась избежать участия в нашей авантюре и только в самом конце недели с многозначительной улыбкой сказала: «До завтра». Хотя Робин сразу говорила, что она знает Алекс и, сколько бы та ни возражала, в конце концов не устоит.
В углу началось какое-то движение, шевелились тени. Я повернулась и увидела, что Грейс постукивает по прутьям старой позеленевшей клетки для птиц.
– Это еще что такое? – Я подошла поближе.
Послышался скрежет когтей, легкий звон проволоки; она бережно подняла и поднесла клетку к огню. Внутри сидел голубь с гладкими серебристыми крыльями и серовато-зеленой грудкой.
– Удалось поймать только такого, – улыбнулась Грейс. – Похоже, охотницы из нас те еще. Стоило птичке подойти поближе, как Алекс бросалась бежать в испуге.
Робин фыркнула; Алекс, покраснев, покачала головой.
– Просто не люблю птиц. Они… как бы это сказать… – Она невольно вздрогнула. – Они разносят заразу. Они противные.
Я вгляделась в голубя: глазки янтарно-черные, с золотым ободком. Прижав ладонь к дверце, Грейс подтолкнула клетку поближе ко мне.
– Присмотри за ним. Главное, чтобы не улетел.
Всякий раз, как огонь разгорался сильнее, птица начинала беспокойно хлопать крыльями; наверное, огонь слепил ее, а языки пламени опасно подбирались к кончикам крыльев и хвосту. Последний раз я была в такой же вот близости к птице, когда сидела забившись в угол гостиной нашего дома, пока отец вытаскивал воробья, залетевшего в дымоход. Мы с Анной хихикали и визжали от восторга.
Когда ему наконец удалось вытащить птичку из дымохода, он дал нам погладить ее; шелковистые перышки и пуховая шейка трепетали, в больших папиных ладонях к воробышку возвращалась жизнь. Я хотела рассказать эту историю подругам, но в пересказе она звучала глупо и по-детски. Я заметила, что Алекс и Грейс обменялись взглядами, но смысла их понять не смогла; они повернулись к мне с одинаково бледными улыбками.
– Ну что, паршивки, – Робин величественно поднялась и простерла над огнем руки, словно проповедник, – пора за дело.
Она села у костра, мы последовали ее примеру, каждая рядом с факелом и ножом: Алекс и Грейс по бокам от нее, я напротив. В языках пламени, в дыму и летящих на ветру искрах огня она походила на горгону Медузу из дешевого сувенирного магазина.
Дождь усилился, он молотил теперь по крыше с такой силой, что казалось, будто это не дождь, а само море бросает ревущие волны. Робин вытащила пробку из бутылки красного вина и плеснула немного в костер, в ответ тот вспыхнул оранжевым пламенем и, раскидывая искры, покрыл песок вокруг пятнами ржавчины.
– Во имя наших богинь!
Она отпила прямо из горлышка и передала бутылку по кругу. Алекс протянула бутылку мне, я сделала глоток, задержав на языке горьковато-сладкую жидкость.
– Надеюсь, все вы сделали домашнее задание, – Робин пугающе точно подражала интонациям Аннабел. Я кивнула, перебирая в памяти мутные фотографии, которые вручила нам Робин, когда мы уходили с последнего занятия в Колокольне. «Фурии и парки», – гласила выцветшая надпись, внизу – бледная фотокопия картины Бугро «Орест, преследуемый фуриями».
Особенно мне запомнилось одно пояснение: «Призвав фурий, вы уже не можете отослать их обратно, они уходят лишь по собственной воле. Потому призвать их беспричинно – значит подвергнуться риску прожить всю жизнь в муках, в невыносимых страданиях души человеческой. Они и судьи, и присяжные, и палачи, и их слово – последнее слово».
Я остановилась и подумала о Томе; вспомнила острую боль внутри, холод земли под спиной, его потное тело. «Вот вам и причина», – подумала я и продолжила чтение.
– Ну что, начинаем? – повторила Робин, потирая руки и приближая их к огню. – У тебя все с собой?..
Я кивнула и передала ей юбку и нижнее белье, которые были на мне в тот день, – они, все в засохших пятнах, так и валялись с тех пор среди других вещей в недрах моего гардероба. Робин бережно взяла одежду и положила рядом с собой. Затем медленно поднесла факел к огню; резко запахло керосином, и почти в тот же момент пламя взметнулось вверх. Мы трое, окружив костер и дрожа от возбуждения, проделали то же самое. Птица бешено забила крыльями и отчаянно-нервно заворковала. Я прижала колено к дверце клетки, чувствуя прикосновение перьев рвущегося наружу голубя.
– Повторяйте за мной.
Робин откашлялась и высоко подняла над головой факел. Я увидела, как в другой ее руке блеснуло лезвие ножа, и наклонилась за своим. Она закрыла глаза и медленно, глубоко вдохнула. Никогда не забуду выражения на лицах моих подруг, пока мы тревожно ожидали, когда она наконец выдохнет. Глаза Грейс, обычно задумчиво, робко опущенные, сейчас расширились от страха. Алекс застыла с приоткрытым ртом.