– Ну и вид у него.
Судя по сдавленному голосу, Грейс едва сдерживала смех.
Я молча кивнула. Были на фотографии и другие, неизвестные мне люди, все с фирменным знаком молнии Дэвида Боуи, с блестками на одежде, высокие, с высоко зачесанными назад волосами. Парни и девушки, смеющиеся, беззаботные. Точь-в-точь как мы.
Мое внимание привлекла красноватая тень на заднем плане. Я взяла фотографию у Грейс, подошла к окну и немного отдернула занавеску: на картинку лег солнечный луч. Я пригляделась. Локоны, легкая улыбка на губах, из-под поднятой руки какого-то парня выглядывает один зеленый глаз.
– Смотри-ка, – позвала я Грейс; другие все еще хихикали в углу. – Это не Аннабел?
– О господи! – Она взяла у меня фотографию, еще раз вгляделась в нее. – Так странно.
Робин, рывшаяся в шкафчике с запыленными бутылками и старыми потрепанными книгами, обернулась и посмотрела на нас.
– Что странно?
– Смотри, Аннабел, – сказала Грейс. – Кто они? Студенты, наверное?
– А я и не знала, что они были друзьями, – вставила я.
– Неужели ты не видишь, как они смотрят друг на друга? – фыркнула Робин. – Да она ж прямо скалится. Может, мы и ей оказываем услугу, избавляясь от него?
Слова эти словно на мгновение повисли в воздухе – и взорвались. Впервые то, что мы собрались сделать, было сказано вслух, без эвфемизмов.
– Пойду поищу его расческу для волос, – после ненадолго молчания произнесла я в надежде, что девушки не увидят проступившие на моем лбу мелкие капли пота, я была признательна темноте за то, что она не позволяла увидеть, как я побледнела, как задрожала всем телом, едва удерживая тошноту.
– Только не тормози, – бросила Алекс, глядя на часы, тикающие на каминной доске; мы здесь уже больше часа.
Я вышла в темный, без окон, холл и вслепую направилась к лестнице. Нащупала сморщенные, пропитавшиеся влагой по краям обои, какие-то куртки, от которых исходил слабый запах дыма и высохшего пота. Наконец мои пальцы коснулись дверной ручки, и я подумала об отпечатках, вещественных доказательствах, свидетельствах того, что мы здесь были, но отогнала эти мысли (слишком поздно, нервно напомнила я себе) и заглянула внутрь.
Пошарила по стене в поисках выключателя, комната озарилась ярким светом. С потолка свисала покрывшаяся тонким слоем пыли, без абажура, лампочка. Не ванная, как я надеялась, а гараж, превращенный в некое подобие рабочего кабинета. Посреди канистр и разбросанных повсюду инструментов заваленный бумагами стол, на нем – пишущая машинка со вставленным листом. Я окинула взглядом все помещение: чемодан, клюшки для гольфа, сломанные книжные полки; пропахшие кроссовки, упаковки крысиного яда в вощеных голубых обертках, пустая клетка.
Я вошла и закрыла за собой дверь. Тихо, если не считать доносящегося снаружи шума ветра, и холодно, вспотевшую кожу начало покалывать. Я вытерла ладонь о рубашку и взяла со стола лист бумаги.
«Уважаемый мистер Холмсворт, – гласило письмо, – благодарю за присланную Вами рукопись „Ведьмы Элм Холлоу: мифы и убийства, 1604–1984“. Тема интересная, но содержание представляется слишком академичным для широкой публики. В любом случае еще раз выражаю признательность за внимание и время, которые Вы нам уделили, и желаю удачи в поисках издателя Вашей книги».
Я отложила письмо, под ним оказалось еще одно.
«Ваши расследования представляют интерес, однако мне кажется маловероятным, что они будут всерьез восприняты в научном сообществе, – быть может, Вам лучше подумать о романе, нежели о монографии?»
И еще:
«Нельзя не отметить, что последняя „тайна“ десятилетней давности во многим лишает данную работу актуальности. Учитывая, что дело давно закрыто (и нет никаких признаков того, что оно будет возобновлено), представляется вероятным, что Вами движет (нельзя не признать, объяснимый) личный интерес, которому трудно будет найти отклик на нынешнем довольно-таки переменчивом рынке».
Снизу донесся и тут же оборвался очередной взрыв смеха. Я положила письма на место в том же порядке, вернее, беспорядке, в каком они лежали, и взяла со стола покоившуюся рядом с машинкой плотную стопку бумаг, покрытых записями, сделанными рукой декана, его привычными зелеными чернилами.
У входа в дом притормозила машина. Я застыла на месте. Неужели он вернулся? Не может быть. Он должен быть не раньше, чем через час. Уроки еще не закончились. Он должен быть в школе.
Я быстро выключила свет и прижалась спиной к двери, по-прежнему сжимая бумаги в дрожащих руках. Медленно сползла на пол – скорее рефлекторно, нежели сознательно, словно таким образом могла сделаться меньше или вообще исчезнуть. Раньше, в детстве, я часто так поступала, забиваясь дома в угол или сворачиваясь калачиком между книжными шкафами и ножками стола, покуда родители делали вид, что не могут меня найти. Но когда Анна начала учиться ходить, этой игре пришел конец; увидев меня, она не могла не пропищать моего имени либо, вырвавшись из рук взрослых, маленькими пальчиками потрогать мою ладонь или подергать меня за волосы.
Хлопнула входная дверь: пронзительный скрип ключа в замке – зов смерти – нарушил тишину дома. В холле загорелся свет, его луч проник под дверью в глухую тьму гаража. На первой странице рукописи проступили слова, начертанные неуверенной рукой: «Ведьмы Элм Холлоу: история убийств от Маргарет Баучер до Эмили Фрост».
Шаги приблизились и замолкли. У противоположной стены кто-то снимал туфли, сначала одну, за ней другую. Шуршание одежды – это он вешает пальто рядом с куртками. Сердце колотится, молит, чтобы он ушел, я думаю о троице, оставшейся в гостиной. «Ну, иди же, иди наверх, – взываю я к нему, словно могу заставить уйти одной лишь силой мысли. – Ступай наверх, и мы уйдем, и ты никогда не узнаешь, что мы были здесь».
Возможно, тишина длилась не так долго, как казалось. А возможно, наоборот, дольше. Помню только – или, во всяком случае, мне кажется, что помню, – что все это время я не дышала, хотя разум отказывается признать, что такое возможно. Так или иначе, тогда казалось, что время остановилось. Мне стало плохо, страшно, я вся вспотела. Снова перевела взгляд на рукопись: «То, на что способны эти девушки, – говорилось там, – почти не поддается пониманию…» Слова пылали, наползали одно на другое.
Мне показалось, что за дверью прозвучали легкие шаги, донесся шорох – это декан отошел от стены.
«Что они способны убить одну из своих, – читала я, и в какой-то момент моя голова откинулась назад, я стукнулась затылком о дверь: грохот от удара отозвался снаружи. – Такое предположение может показаться смешным, – говорилось далее. Раздался холодный звук, с каким сталь рвет живую плоть; затем – стон, непонятно чей, не мужской, не женский, вообще не человеческий. – Я утверждаю, без малейших колебаний, хоть и не имея тому доказательств, что они будут убивать снова. Более того, вполне вероятно, они уже совершили еще одно убийство».
Я почувствовала под ногами липкое тепло, струйку крови, черной в черноте комнаты, пробивающейся под отчаянно заскрипевшей дверью, – это чья-то рука колотила по ней, и каждый удар был слабее предыдущего.
«И все равно никто не поверил бы, если бы я сказал это вслух. Череда смертей длиною в столетия, лежащих на совести тех, кто слишком юн и невинен, чтобы любая вменяемая власть могла их в этом заподозрить».
Тишину нарушил смех Алекс; этот звук подбросил меня, вконец окоченевшую, с пола гаража. Я вытерла измазанную в крови ладонь о джинсы и выругалась: предательское пятно.
– Вайолет? – тихо позвала Робин. – Ты где?
– Здесь, – хрипло откликнулась я. – В гараже.
Я запихала бумаги в коробку, стоявшую на полке рядом с дверью, и потянула за ручку, замок негромко щелкнул.
Рука декана с глухим стуком выпала из образовавшейся щели; я резко отпрянула и, не в силах оторвать взгляд от пальцев, покрытых чернеющей кровью, ухватилась за полку, чтобы сохранить равновесие. Я вспомнила птичку, ночь ритуального действа, вспомнила, как удивилась, увидев, сколько крови в таком крошечном существе. А теперь по ту сторону двери лежал взрослый мужчина, в нем-то крови, думала я, река, океан. Некоторое время я не шевелилась, стояла, закрыв глаза, как будто, если не смотреть, все исчезнет.
Дверь со скрипом приотворилась чуть шире: от страха у меня перехватило дыхание, бешено заколотилось сердце.
– Вайолет! – послышался голос Робин. – Все в порядке. Выходи.
В порядке?! Я хватала ртом воздух, пальцы, вцепившиеся в стальные прутья полок, побелели. Я принялась озираться в поисках другого выхода, чтобы уйти, не видя тела, не почувствовав всего ужаса того, что они – мы – совершили; но на двери гаража не было внутренней ручки, войти можно было только снаружи. Я схватила нож для бумаг – лезвие от старости проржавело и затупилось – и сунула его в карман. В ход я его никогда не пущу, это мне было понятно, просто само его наличие придавало хоть какую-то, пусть малую, но столь желанную уверенность.
«Не смотри под ноги», – говорила я себе, делая шаг к двери. Если удастся отвернуться, я ничего не увижу: ночью меня не будут преследовать кошмары, а при пробуждении не встретит взгляд мертвых глаз. Но вид стоявших напротив девушек с огромными глазами и залитыми кровью руками был ничуть не менее страшен – волосы свисали мокрыми прядями, одежда, черная, лоснящаяся, блестящая, как алмаз. Робин казалась ниже ростом, чем обычно, подавленная, несчастная. Прямо смотрела на меня только Грейс – на мгновение в ее взгляде мелькнуло смущение; от брови к глазу тянулась струйка крови, она спокойно вытерла ее рукавом.
Алекс подняла голову, словно только что заметила мое присутствие.
– Я думала, ты в ванной, – нахмурилась она.
– Я услышала его шаги… и спряталась. Потом дверь…
Я указала на тело, все еще не глядя на пол. Я просто не могла заставить себя опустить голову, осознать то, что, как мне казалось, я теперь знала: девушки собирались убить его не потому, что он убил Эмили Фрост. Они убили его, потому что он знал: это их рук дело.