– Он мертв? – Бесполезный вопрос, я и так это знала – конечно, мертв, – но слова вырвались сами собой.
– Наверное. – Алекс посмотрела на меня, между нами повисла тяжелая, физически ощутимая тишина. – Он пришел за нами. Мерзавец. – Она со свистом выдохнула сквозь зубы. – Псих.
«У него не было времени, – подумала я. – Он не знал, что вы здесь».
– Он бы прикончил нас всех, – сказала она, не отрывая от меня взгляда. – Мы бы уже были покойницами.
Тишина сгустилась еще плотнее; я почувствовала на себе их взгляды, всех трех. Увидела лезвие ножа, слегка покачивающегося в руках Алекс; блик от лезвия падал на стену. Они ждали, что я заговорю, скажу что-нибудь, но у меня просто не было слов.
Алекс посмотрела на Робин, снова перевела взгляд на меня.
– Пульс у него можешь пощупать?
Даже при тусклом свете в помещении глаза ее горели, на губах играло слабое подобие улыбки.
Я почувствовала спазм в животе, стеснение в груди. Я не могла себя заставить посмотреть на него. Посмотреть на содеянное ими.
– Я… нет, не могу, – пролепетала я. Стыд, слабость.
– Да брось ты, – презрительно усмехнулась она. – Это самое малое, что от тебя требуется.
Я понимала, что ей нужно, понимала, что нужно им троим. В поисках поддержки я посмотрела на Робин, но та отвернулась, избегая моего взгляда. Они делали меня соучастницей. Хотя сейчас, восстанавливая на бумаге события тех лет, я отдаю себе отчет в том, что в глазах закона я уже и без того, скорее всего, была соучастницей убийства, холодного и заранее спланированного. То, что я представляла себе его смерть иначе: оккультные заклинания, старинная магия – никакое вменяемое жюри присяжных не назовет сколько-нибудь существенным смягчающим обстоятельством.
Я закрыла глаза, напряглась, глубоко вздохнула. Шаг за шагом – вот единственный выход, иначе сам беспощадный факт смерти не пережить.
Глаза все еще открыты, расширены от ужаса, из раны на шее, поднимаясь наверх, к уху, к растрепанным волосам, струится кровь. Рана настолько широкая, что внутри кажется черной, зубы оскалены в страшной ухмылке, окровавлены, губы обветрены. Руки, заляпанные кровью, вскинуты – он защищался. Ковер на глазах чернеет, пропитываясь кровью, запах танина и мочи. Меня смущает, что я вижу его таким. Что пережил он в последний момент – страх или, может, стыд за то, что смерть приходит в таком недостойном обличье?
Я осторожно потянулась к его запястью, испытывая усиливающееся ощущение абсурдности происходящего. Если не считать уроков по анатомии в начальной школе, мне не приходилось искать пульс, чтобы убедиться в том, что человек жив. Да и то был опыт на самой себе, и опыт отталкивающий: чувствуя механический, как при работе насоса, стук в запястье, я затаила дыхание, лишь бы он прекратился, и страшно испугалась, когда в результате это отозвалось еще большим шумом в ушах. Всю ночь после этого я не могла заснуть, чувствуя, как внутренности бьются о кожу изнутри.
Пока я искала пульс (запястье все еще оставалось теплым, что меня тогда удивило, хотя чему удивляться-то – всего несколько минут прошло), тишину нарушил донесшийся из кухни шум. Грейс отступила и схватилась за дверной косяк; Робин впилась в меня взглядом, можно сказать умоляющим; лишь Алекс сохраняла полное хладнокровие. Глухой стук, шорох, пронзительное мяуканье.
– Поппет, – сказала я, увидев кота с круглой мордочкой («Домашние животные похожи на своих хозяев», – с горечью подумала я). Он потерся о ноги Алекс, подошел к Грейс в ожидании ласки, распростертое на полу коридора тело его явно не интересовало.
Робин нервно захихикала.
– Я думала, у меня инфаркт случится.
– Тихо! – Алекс метнула на нее предупреждающий взгляд.
– Он мертв, – сказала я и тут же поперхнулась: слишком громко прозвучало, слишком по-настоящему, а ведь я все еще ощущала тепло человеческой плоти кончиками пальцев. (Это ощущение и сейчас время от времени возвращается, и эта память не позволяет мне есть мясо без содрогания. Немного неприятно, конечно. Другое дело, что в романизированных описаниях убийств совсем не говорится о том, что блюда вегетарианские, как правило, безвкусны и пресны.)
– Алекс, – сказала я, помолчав немного, – что будем делать?
– Я… не знаю. – Она посмотрела на Грейс.
– То есть как это не знаешь? – срывающимся голосом спросила я.
– А вот так, не знаю, и все… – Она холодно посмотрела на меня. – Просто… просто заткнись, помолчи немного и дай мне подумать.
Я посмотрела на Робин; она пожала плечами и перевела взгляд вниз, на тело. Ужас, мелькнувший в ее глазах всего мгновение назад, исчез, они вновь обретали, хоть и медленно, свой обычный блеск. Я проследила за ее взглядом. Все верно: судя по всему, чем дольше мы находились рядом с трупом, тем слабее становилось чувство ужаса. Поппет прошелся по коридору, вылизал лужицу крови; ему явно понравилось, он продолжил свое занятие; довольное мяуканье оставалось единственным, что нарушало тишину. Чувство отвращения усилилось, затем вновь пошло на убыль.
– Можно попробовать сделать так, чтобы это походило на несчастный случай, – сказала Грейс, стирая рукавом смазанный отпечаток пальца на дверном косяке. – Скажем, пожар? – Мы молча, без всякого выражения смотрели на нее. Она пожала плечами. – Ну да, пожар. Не нравится – придумайте что-нибудь еще.
Мы молча переглядывались в поисках лучшего предложения.
– Ладно, – наконец сказала Алекс. – Грейс права. – Она ткнула пальцем в сторону гостиной. – Там есть камин. Разожжем его, а после сделаем так, чтобы выглядело, будто огонь перекинулся на комнату.
У Поппета загорелись глаза, словно он что-то или кого-то заметил. Запах от тела усиливался, в воздухе и под ногами чувствовалась сырость, становилось трудно дышать. Я покачала головой. Алекс повернулась и отошла, Грейс следом за ней. Робин, мертвенно-бледная, осталась стоять на месте.
Про себя я молилась, чтобы она последовала за ними и я смогла взять в гараже рукопись декана и сунуть в свою сумку. Может, я все это выдумала, неправильно его поняла? Или он говорил правду и Эмили Фрост действительно убили эти девушки, а перед учителями, родителями… и передо мной просто разыгрывали спектакль?
– Пойдем, – сказала Робин, делая шаг к гостиной. Я заколебалась, и она повернулась ко мне. – Все будет хорошо. – Она протянула мне руку. – Не дрейфь. Все в порядке.
Осторожно переступив через тело (Поппет, следуя в нескольких футах позади, настороженно поглядывал на нас), я последовала за ней в темную комнату. Она обернулась, и, на мгновение перехватив ее взгляд, я догадалась: проверяет, что тело остается неподвижным, что этот человек уже не цепляется отчаянно за жизнь. Пораженная этой мыслью, я тоже обернулась, и меня потрясла какая-то сверхъестественная неподвижность широкоплечего мужчины, из которого вытекла вся кровь, все соки жизни.
Негромко переговариваясь, Алекс и Грейс возились у камина; их голоса заглушал треск вырываемых из книг страниц. Робин потянулась к шкафчику и передала мне липкую от старости бутылку виски.
– Боюсь, не хватит, – повернулась она к Алекс.
Кажется, у меня появляется шанс.
– По-моему, видела в гараже канистру с бензином.
– Забудь, – оборвала меня Алекс. – Если где-нибудь найдутся следы бензина, в нечастный случай никто не поверит. – Она помолчала. – Как насчет газовой плиты?
Мы молча работали, в небе носились, оглашая криками округу, чайки, Поппет, небрежно отставив лапку в сторону, устроился на диване. Написанное деканом все никак не давало мне покоя, и я дважды делала шаг в сторону двери, ведущей в коридор, и оба раза останавливалась на полпути, чувствуя, что за мной наблюдают.
Алекс вытерла руки о джинсы, на которых были заметны быстро высыхающие пятна крови.
– Наверное, стоило бы переодеться, – мрачно ухмыльнулась она.
– У него есть дочь, – сказала я. – Ее комната наверху. Первая дверь.
Алекс посмотрела на Робин – мгновенный взгляд. Они видели: что-то идет не так, но что именно, было непонятно.
– Может, принесешь нам, во что переодеться? – любезно поинтересовалась она. – Ты среди нас единственная, у кого туфли чистые.
«Могла бы свои снять», – сердито подумала я, но промолчала, вышла в коридор и осторожно, так чтобы не ступить в черную лужу крови, обошла тело, чувствуя на себе взгляды девушек. Руки и ноги мои отяжелели, сделались свинцовыми, пока я поднималась по лестнице, не держась за перила (хотя раньше, точно помню, к ним прикасалась – когда задуманное нами убийство не должно было оставить следов). Я чувствовала слабость и, добравшись до верхней площадки, дрожала как осенний лист. Села на край кровати Софи и опустила голову на колени. «Этого не может быть, – говорила я себе. – Они бы ни за что не убили Эмили. Она была лучшей подругой Робин».
И тут же подумала – сначала собственнически, а затем с чувством липкого страха: «Это я лучшая подруга Робин».
Но как бы отчаянно ни хотелось мне верить, что ничего дурного они ей не сделали – никак, ни при каких обстоятельствах не могли убить свою подругу, – тело, лежавшее в коридоре, окровавленные руки девушек, мои окровавленные руки – все это служило обвинением и доказательством.
«Неважно, правда это или нет», – думала я, вставая с кровати. Еще одно тело, еще одна смерть – еще одно убийство, более реальное, чем все остальные, доказательство, проникающее в нашу кожу и становящееся частью нас. Нас как стаи, нас как единого целого.
«Если только, – подумала я, – они не убьют теперь и меня».
– Какого черта ты там копаешься? – донеслось снизу сердитое шипение Робин.
– Иду! – Я отбросила свои мысли. Поппет, сообразивший наконец, что в доме что-то не так, подал голос: ровное жалобное мяуканье, за которым последовал глухой стук, скрип и шипение. Войдя в столовую, я увидела, что кот забился в угол и, яростно размахивая хвостом, не сводит с девушек широко раскрытых желтых глаз.
Алекс перехватила мой взгляд и засмеялась.