Она потерла руки, словно мультипликационный гангстер; снова послышался кудахтающий смех Винсента Прайса. Я закашлялась – в горло что-то попало.
Робин перешагнула через ограду, я, в нескольких шагах позади, – за ней. Я снова вгляделась в его футболку. Он заметил мой взгляд и провел по ней ладонью, словно стирая невидимое пятно, при этом из открытых бутылок полилось пиво.
– Эй, мистер, – окликнула его Робин. Голос ее был сладок, кокетливо-скромен, игрив. – Для кого пиво?
Он улыбнулся – весьма доверительно, показав при этом сломанный зуб.
– Для взрослых, кому пить разрешается.
– Отлично.
Робин потянулась за бутылками. Он высоко поднял их и издевательски осклабился. Она повернулась ко мне.
– Ладно, идем, этот только болтать горазд.
– Что характерно, – согласилась я, подыгрывая ей и надеясь, что он не услышал, как у меня дрогнул голос. – Идем же.
Он опустил бутылки и слизнул с руки пролившееся пиво.
– Ладно, берите. Только учтите: будете должны.
– Пфф! – Робин закатила глаза. – Больно нужно. Спасибо.
Она зашагала прочь. Позади поблескивало переливающимися огнями чертово колесо. Огни мигали часто, слепили. Я закрыла глаза.
– Да что вы, я же просто пошутил, – быстро сказал тип. – О господи, вы что, шуток не понимаете?
– Еще как понимаем. Я лично их просто обожаю. – Робин одним движением ловко выхватила у него две бутылки и одну протянула мне. – Ты как насчет прокатиться на этой махине?
Он посмотрел на меня, судя по всему не поняв, к кому обращается Робин, к нему или ко мне.
– Давай ты, – предложила я, делая глоток прямо из бутылки. Тепловатая, да еще отпечаток его пальца на горлышке. При одной мысли о том, что придется отрываться от земли, у меня сводило живот.
– Ладно. – Она схватила его за локоть. – Веди. Тебя как зовут-то?
– Майк. – Робин фыркнула, он покраснел. – Что-нибудь не так?
– Все нормально. Пошли.
Они принялись подниматься по железной лесенке, каждый шаг эхом отдавался у меня в зубах. Я села на нижнюю ступеньку, но меня тут же согнал служитель парка, подошла к ограде аттракциона, облокотилась, слыша позади ровный гул механизма, заставляющего колесо вращаться. Закрыла глаза, ожидая, пока пройдет приступ тошноты. Пошарила в карманах в поисках салфетки, которая вроде была там, но уже куда-то делась – наверняка Робин прибрала своими шустрыми ручками.
Когда я открыла глаза, они были уже высоко наверху. Робин, прижавшись коленями к его коленям, игриво раскачивалась в желтой кабинке взад-вперед, все время болтая о чем-то. Лицо у нее разгорелось, она была само очарование. Когда кабинка оказалась в нижней точке, они вышли, держась за руки, перешептываясь и хихикая. Смеялся он на удивление пискляво, как ребенок.
Робин жестом велела мне следовать за ней. Я почувствовала укол зависти, легкое стеснение в груди – как обычно, когда она обращала внимание на кого-то, кроме Алекс и Грейс (а иногда и в этих случаях, хотя в этом я даже себе не признавалась). Я уже привыкла (наверное, из суеверия или просто оправдывая себя) все сваливать на дружеский обет, серебристый шрам на ладони, который, случалось, заставлял меня просыпаться посреди ночи, отзываясь резкой болью, исчезавшей в тот самый момент, как я открывала глаза. «Вот поэтому мне и хочется, чтобы были только мы, – говорила я себе. – Потому что когда мы одни, мы – одно». И задним числом, избавившись от неотвязной девичьей зависти, думаю, так оно и было. Но тогда, следуя за ними от одного павильона к другому, я эту зависть испытывала, чувствовала, как она свивается тяжелыми кольцами в моей груди.
– Мне, наверное, пора, – сказала я, когда он в третий раз промахнулся по мишени – кокосовому ореху. Хотелось, чтобы прозвучало спокойно, непринужденно, но я сама слышала в своем голосе хныканье ребенка, которого бросили на детской площадке.
– Что? – Она резко повернулась ко мне.
– Пора, говорю. К тому же мне совершенно не хочется быть свидетельницей того, как ты крутишь шашни за спиной Энди.
Она подняла бровь.
– Ты же ненавидишь его.
– Да, но все же… Я устала. Пойду.
– Никуда ты не пойдешь. Тебе просто нужно второе дыхание. И во-первых, – она подняла палец, – у нас с Энди все кончено.
– В самом деле? В какой уж раз?
– Спасибо за сочувствие.
– Я просто хотела сказать…
– И во-вторых, – не дала мне договорить она, бросая быстрый взгляд через плечо и лукаво улыбаясь Майку, который покупал три очередных жетона, чтобы выиграть наконец для нее приз – мягкую игрушку, – во-вторых, ты ведь не всерьез думаешь, что я собираюсь с ним спать?
– Ведешь ты себя именно так.
– После его слов? Ты в своем уме?
– А что он такого сказал?
Робин закатила глаза и прогундосила низким голосом:
– «Эй, дамочки, не желаете покататься на моем члене?»
– А я тебе говорила, ну его к черту. Но тебе взбрело в голову…
– Взбрело в голову что?
– Дать ему то, что он хочет. – Я пожала плечами.
– Ты действительно так думаешь? – Робин застонала. Проходивший мимо малыш указал на нее пальцем и засмеялся. Робин состроила гримасу и оттопырила нижнюю губу, обнажив багрово-красные десны. – О господи, Вайолет, – продолжала она, глядя, как мать тянет ребенка за собой, – неужели у тебя совсем мозгов нет?
– Что ты хочешь этим сказать?..
– Сейчас сама увидишь. Просто… – Она взяла меня за запястья, подсунув указательный палец под браслет. – Просто не уходи, будь умницей.
Я знала, что буду, однако же сделала вид, будто колеблюсь, поглядывая при этом через плечо на Майка, который старался уговорить служителя павильона просто продать ему игрушку.
– Ладно, договорились, – сказала я. – Но если снова начнешь свои игры со мной, уйду.
Она наклонилась и чмокнула меня в щеку.
– Идет. А пока давай уведем отсюда этого болвана, пока он чего-нибудь не натворил. – Она повернулась к нему. – Ты что, жульничать собираешься? – насмешливо бросила она, выделяя каждое слово. – Чертов неудачник.
Она взяла его под руку и хорошо знакомым мне движением склонилась к его плечу, рассыпав по нему свои волосы. Сколько уж раз я попадалась на этот прием, когда она переписывала у меня домашнее задание или пыталась уговорить выкинуть какую-нибудь дурацкую шутку. И всегда срабатывало. Сработало и сейчас.
– Пошли к тебе, – сказала она, глядя прямо в глаза Майку.
– С чего это? – спросил он, подаваясь немного назад.
– С того, что мне совершенно не хочется проводить весь вечер в компании орущих детей.
Он поднял бровь, потоптался на месте.
– Лет-то тебе сколько?
– Достаточно, чтобы понимать, что к чему.
Я засмеялась против воли – прозвучало действительно смешно, утрированно, искусственно, как в дурном фильме. Это заставило обоих обернуться ко мне, словно они удивились, что здесь есть еще кто-то.
– Ладно, пошли, – сказала я, чувствуя, что у меня розовеют щеки. – Чего стоим?
Он посмотрел на меня, затем перевел взгляд на Робин; глаза у него заблестели.
– Ну что ж, – произнес он наконец, и они направились вперед, сбиваясь с шага, спотыкаясь и стараясь идти в ногу.
Я копалась в карманах в надежде, что Робин сунула туда пакетик с порошком или чем-нибудь в этом роде. Пальто она никогда не носила, разве что совсем уж в сильный мороз, когда надевала потрепанную, видавшую виды шубку, так что использовала мои карманы как хранилище для предметов, слишком мелких для ее сумки или слишком больших, чтобы заткнуть их в лифчик. Случалось, просыпаясь утром, я находила частички ее – всякие побрякушки с налипшим на них песком или клочки бумаги, из которых она любила складывать разные фигурки. Робин никогда не требовала их назад, так что ящики моего туалетного столика были забиты всяким хламом и представляли собой галерею напоминаний о полузабытых ночах.
Но сегодня в карманах оказалось пусто.
С каждым шагом, отдаляющим нас от сверкающий огнями ярмарки, я вроде как опускалась немного ниже, по мере того как становилось темнее, глаза глубже западали в глазницы черепа.
– Далеко еще? – негромко спросила я. Они либо не услышали, либо решили не отвечать.
Когда мы дошли до его квартиры (находившейся в старом облупленном доме, где лестница со скользкими ступеньками воняет мочой), парочка, казалось, целиком погрузилась в свой мир. Его ладонь неустанно блуждала по ее спине, спускаясь от плеч к копчику и ниже. Она не отталкивала его, лишь делала вид, что спотыкается, и тогда он обнимал ее за плечи. При виде этих танцевальных па меня буквально выворачивало наизнанку. Он отпер темно-зеленую дверь, на которой облупилась краска, а дерматиновая обивка порвалась, и пропустил нас внутрь. Я затопталась на пороге, считая про себя секунды и гоня подступающую тошноту. Он пожал плечами и прошел следом за Робин. Я погрузилась в полузабытье, в котором воздух неприятно щипал кожу, и при каждом шаге на ней появлялись все новые пупырышки. Настал тот мрачный час, когда спрашиваешь себя, почему, собственно, кому-то это все кажется таким занятным, и на всякий случай клянешься (жизнью более или менее случайных знакомых или дальних родственников) больше никогда не прикасаться ни к какому зелью, будь то вино или наркотик, и вообще не впадать ни в какой грех. В такие моменты аскеза, или женский монастырь, или даже тюрьма представляются – на какой-то краткий миг – избавлением.
Робин обернулась.
– Пошли, – прошипела она, хватая меня за руку и втаскивая внутрь.
Я помню противный резкий запах сырости, зеленые обои, столешницы из огнеупорной пластмассы; диван, обитый коричневой тканью, драный, весь в пятнах, грязный линолеум на полу, скрипящем при каждом шаге. Скейтборд, подпиравший дверь и заваленный у основания старой обувью и рваной спортивной одеждой. Через окна, задрапированные пожелтевшими занавесками, пробивался оранжевый свет уличных фонарей.
– Славное местечко, верно? – прошептала, поворачиваясь ко мне, Робин.
– Очаровательное. Теперь-то мы можем идти?