– Неважно, – сказала она, появляясь на пороге. В руках Робин сжимала нож с черной рукояткой, на лезвии играли серебряные и золотые блики – отсвет уличных фонарей. Я замерла. Она улыбнулась и прошла мимо, задев меня плечом.
Выделяясь при тусклом свете комнаты нечетким силуэтом, она медленно склонилась над Майком и осторожно села ему на колени. Все это странным образом казалось отрепетированным действом, с некоторым переигрыванием, как на сцене – макабр, ирреальность. Она повернулась ко мне.
– Ты и вправду веришь, что я убила свою лучшую подругу?
Слово, тяжелое, бесповоротное, как свернувшаяся кровь, откровенное, не имеющее эвфемизмов, на миг повисло в воздухе. Убила. Это слово прозвучало в нашем кругу впервые.
– Я не… – едва слышно выговорила я.
Она посмотрела на Майка, перевела взгляд на меня.
– Неужели ты действительно считаешь, что я этого хотела? Что я оказалась такой дерьмовой подругой?
– Я не говорю, что ты этого хотела. Я вообще не знаю, что там произошло. И он не знал. Я не…
– Что ты «не»?
– Я не дочитала до этого места.
Она безучастно посмотрела на меня.
– И много там было написано?
– Целая книга. В ней все. Все, начиная с тех, кто убил Маргарет, и кончая…
Робин глубоко вздохнула, собралась.
– Верно. Ты не знаешь, что случилось. Ты вообще ничего не знаешь.
– Так расскажи мне.
– Если все это время ты верила в то, о чем прочитала… – Она вытерла нож о юбку. – Почему же ты продолжаешь дружить со мной?
В ее голосе прозвучала обида маленькой девочки, и я почувствовала себя настолько виноватой, что даже сердце сжалось.
– Робин, я вовсе не хотела…
– Потому что тоже замешана в одном деле? Потому что боишься, что я выдам тебя, скажу, что ты была в доме, когда мы убили его?
– Да не в этом…
– Не бойся, не скажу. Если хочешь уйти – уходи. Я никому ничего не скажу.
– Да нет же! – Мой голос дрожал. – Не в этом дело. Я хочу быть твоим другом. Да я и есть твой друг.
– Или, может, тебе понравилось? – Робин помолчала. – Может, тебе хотелось, чтобы это оказалось правдой, потому что тогда твоя скучная, жалкая жизнь станет хоть чуть-чуть интереснее? – Сказав это, она прижала лезвие к шее Майкла, кожа сразу побелела вокруг острия. – Да, может, дело именно в этом, – задумчиво повторила она. – И поэтому мы друзья. Может, как раз это тебе и нужно.
– Робин, ну пожалуйста… Я не… Прошу тебя. Пожалуйста, не надо.
И все же, сколько бы я ни спорила и как бы жалобно, умоляюще, раболепно ни звучал мой голос, в глубине души я соглашалась, что отчасти она права. Да, мне хотелось, чтобы так оно и было, хотелось узнать, что дальше. Хотелось заглянуть в перерезанное горло, увидеть тугие струи крови, застывший в широко открытых глазах ужас, абсолютную неподвижность.
Я понимала, что во всем этом нет никакой логики. Что все это неправильно. И тем не менее начиная с того самого вечера в доме декана ощущала некое упоение – подъем, какой, видимо, испытывает убийца, чувство, отдаленно родственное тому, что переживают бегун или влюбленный, которых, увы, ждет разочарование. Текстура слишком хрупкая, цвета слишком яркие, дуновение морского бриза насыщено дерзким, сладким ароматом цветения. Была во всем этом какая-то избыточность, какая-то расплывающаяся безмерность.
Конечно, выраженное словами, все это представляется чистым безумием. И, разумеется, мне стыдно в этом признаваться. Но тогда, в тот момент, когда все казалось возможным, это была страсть, ощущавшаяся нутром.
– Робин, – не выдержала я наконец, – пойдем. Пожалуйста.
Она повернулась ко мне.
– Ступай и осмотри дом. Бери все, что приглянется.
– Что?!
– Пошарься тут, говорю. Загляни под кровать или куда там еще. Может, где деньги спрятаны.
– Ты же не…
– О господи, Вайолет, хватит ныть. Действуй.
При тусклом свете ее вспотевшая кожа казалась раскалившейся добела. Я нарочито глубоко вздохнула и приступила к поискам, начав со спальни. Чтобы удержать равновесие, я хваталась за любую поверхность.
Щелкнув выключателем, я увидела унылую квадратную комнату. Кровать была не застелена, от нестираных простыней исходил, наполняя всю комнату, едкий запах. На стенах висели три плаката, два с изображением женщин разной степени обнаженности, один – с мчащейся на размытом фоне гор машиной. На прикроватной тумбочке высилась стопка порнографических журналов, рядом – раскрытый посредине детектив с переломленным корешком, тут же – настольная лампа без абажура. Над кроватью – декоративный меч. Я открыла гардероб. В нем рядом с дешевыми спортивными куртками и выцветшими футболками висело несколько совершенно одинаковых плохо выглаженных костюмов. Тут же я обнаружила множество видеокассет с портретами футболистов былых времен, неисправный плеер, коробки из-под обуви, набитые старыми колодами карт. Все это я оставила на месте.
Под кроватью тоже валялся разный хлам – тайное достояние подростка, который никак не мог повзрослеть, – а под матрасом опять порнография: фотографии девушек, на вид моложе меня. Я брезгливо опустила матрас на место и вернулась в гостиную.
Робин все еще сидела верхом на Майке, едва не касаясь щекой его щеки и поигрывая ножом.
– Ничего у него нет, – сказала я, присаживаясь рядом на ручку кресла.
– Да нет, кое-что все же имеется, – возразила она с легкой улыбкой.
– Да? И что же? – Я бегло огляделась и снова посмотрела на Робин. Ее волосы свешивались, точно струи пролитых чернил.
Она медленно прижала лезвие ножа к его шее, как будто собиралась сделать надрез. Я затаила дыхание, горячей волной накатило предчувствие, защипало кожу, по телу пробежала дрожь, мышцы расслабились. Робин наклонилась и что-то прошептала ему на ухо. Я почувствовала слабость в ногах, руки невольно потянулись в их сторону, жаждая прикосновения; укол зависти, желание потворствовать собственной прихоти и горечь вины одновременно.
– Глянь, он во всеоружии, – фыркнула она. – Вот гады эти мужики.
Уличные фонари мигнули – секундный перебой электричества. Я услышала чьи-то шаги, визгливый смех проходившей мимо женщины. «Сделай это, – взывала я каким-то чужим голосом. – Сделай это, Робин. Смелее».
– Ты все еще хочешь уйти? – спросила она.
– Что?
– Если ты и впрямь думаешь, что я убийца, и все равно хочешь оставаться моим другом, то, может, и в тебе есть жажда крови? – Она слегка подвинулась и пошевелила пальцами, чтобы размять затекшие ноги. Затем, по-прежнему не выпуская из рук ножа, слезла с Майка, небрежно вытерла о юбку сверкнувшее на свету лезвие и протянула его мне. – Действуй.
– Не могу.
– Можешь. Это нетрудно.
Я опустила глаза на нож; в воздухе сгустилась угроза.
«Возьми, – говорила я себе, – возьми – и ты в безопасности».
– Вот так-то, хорошая девочка, – ухмыльнулась Робин. Ручка была влажная, пластиковая, как игрушка. Трудно представить себе, что таким орудием можно навредить: обыкновенный кухонный нож с затупленным от частого употребления лезвием. Робин кивнула в сторону Майка – его грудь слабо поднималась и опадала. – Действуй.
Наверное, в этот момент я еще могла сказать «нет». Могла сказать Робин, что не буду (четкий, твердый отказ) или не могу (нервный, боязливый, что было бы ближе к истине). Но охватившая меня несколько секунд назад дрожь ожидания еще не прошла – а что, если? «В конце концов, – говорила я себе, – он извращенец. Он привел нас сюда, хотя должен был понимать, что мы…» Я остановилась. Что мы девочки. Всего лишь девочки.
Сердце у меня прыгало, как бешеная лягушка. Я выпрямилась, голова по-прежнему болела, глаза были сухие и словно припорошенные мелом. Расставив ноги, я вскарабкалась на него, склонилась над этой затвердевшей мужской штукой – чуднóй, комичной, бесполезной, захихикала; Робин эхом откликнулась на мой смех. Я стиснула в ладони теплую, мягкую на ощупь ручку ножа и, подражая Робин, подняла его. Прижала, как и она, лезвие к шее, около адамова яблока, кожа в этом месте побелела. «Я могу, – уговаривала я себя, и успокаиваясь, и невероятно возбуждаясь одновременно. – Это так просто».
– Ты можешь. – Робин словно прочитала мои мысли. – Это нетрудно.
Я вгляделась в его лицо: пузырьки на губе, пробивающаяся щетина, черные поры. Подергивающиеся под прикрытыми веками глазные яблоки, дрожь. Я надавила на лезвие, по нему лениво поползла большая капля крови.
Что так взбудоражило меня в тот момент? Оглядываясь назад, я все еще не нахожу ясного ответа: был ли то страх перед разоблачением? Или стремление к забвению? Или ощущение силы моих – наших – возможностей? Или тень Эмили Фрост, ее провалившиеся черные, направленные куда-то поверх нас глаза – Эмили Фрост, лучшей подруги Робин, красивой трагической жертвы?
Тишину разорвал телефонный звонок. Я мгновенно дернулась назад, вскочила на ноги.
– Черт!
Я повернулась к Робин: согнувшись пополам, она держалась за живот.
– О господи, – не поднимая головы, проговорила Робин, шумно дыша сквозь зубы. – Я уж подумала, ты и впрямь готова сделать это.
– Так и есть, – слегка уязвленно ответила я. – Собиралась…
Робин встала, в ее взгляде мелькнуло нечто, чего я никогда прежде не видела и не поняла теперь. Какой-то огонь, рвущийся наружу. Был ли то страх? Испугалась ли она того, что я вот-вот совершу?
– Робин, – нервно сказала я, – послушай…
Она шагнула вперед, отняла у меня нож. Одежда Майка быстро пропитывалась его кровью.
– Идем, – сказала она и бросила нож в раковину.
Я пустила воду и дождалась, пока он скроется под ней (вроде как следы смывала, хотя, – подумала я, обернувшись на секунду посмотреть, как он дышит, – мы не совершили никакого преступления. По крайней мере, серьезного). Мы ушли, с негромким щелчком закрыв за собой дверь, сбежали вниз по бетонным ступеням и двинулись по тихим улицам. Назад, всегда назад, в ночь.
Глава 15
– Ruinenlust, – сказала Аннабел, побарабанив пальцами по пыльной поверхности. – Красота руин; восторг распада.