Я кивнула. По свечке потекла и упала мне на руку горячая капля воска.
Алекс набрала в грудь воздуха и закрыла глаза.
– О богиня, выслушай нас. Мы четверо собрались здесь этой летней ночью, чтобы предать тебе свои души. Мы пришли к тебе с открытым и спокойным сердцем. – Сухие цветы затрещали, по комнате начал распространяться запах – успокаивающий, горько-сладкий. – Мы молим тебя помочь сохранить нашу тайну и нас самих и заставить для этого замолчать ту, что может нас выдать.
Я посмотрела на Робин – она не сводила взгляда с пламени свечи; я чувствовала, как раскаленный воск заливает мой большой палец.
– Мы благодарим тебя, о богиня, за то, что ты прислала нам своих фурий, и за то, что они содеяли, и… – Она остановилась и закашлялась; букет начал дымить.
Ее взгляд метнулся к двери. На пороге стояла Аннабел, не сводившая глаз с масок и дымящейся на столе чаши. Она прикрыла глаза, словно призывая на помощь все свое терпение.
– Только не говорите, что вы собираетесь сделать то, что я думаю.
– Мы не…
Она вскинула руку.
– Робин, не надо. Не надо. Погаси свечи. – Аннабел покачала головой. – Я думала о вас лучше, девочки. Право слово, лучше.
– Но послушайте, Аннабел, – нервно заговорила Робин. – Ники узнала. Она была здесь.
Аннабел не сводила с нее потемневших глаз, взгляд ее был холоден.
– И поэтому вы решились на это? Просто представить себе не могу, как это вы…
– Не только про эту комнату, – напряженным голосом, едва выговаривая слова, – сказала Алекс. – Она узнала про то, что мы сделали… Про декана.
«Она все знает?» Я посмотрела на Алекс, представила себе, как они разговаривают, ощутила укол зависти, которая – стоило мне посмотреть ей в глаза – сразу прошла. В глазах этих читались отчаяние, и надежда, и обращенная к Аннабел мольба согласиться с тем, что мы сделали. Сказать, что ей давно уже все известно, что она нас понимает.
Аннабел снова закрыла глаза. Глубоко вздохнула, остановилась, снова медленно набрала в грудь воздуха. Обычный порыв ветра, разбившийся о циферблат, шелест крыльев воронов и летучих мышей под потолком – все, казалось, застыло в ожидании ее слов: бесконечное, исполненное боли молчание, грозно повисшая в воздухе правда о содеянном нами.
– Знаете что, девушки, – вздохнула Аннабел. – Уходите отсюда.
– Но… – попыталась заговорить Робин.
– Ничего больше не хочу слышать. Ни единого слова. Уходите, говорю. Убирайтесь.
Мы шли через двор, не говоря ни слова, сбивая головки цветов; маски отбрасывали на траву длинные тени. Робин прикоснулась к моей ладони, и, держась за руки, мы зашагали к актовому залу. Небо рассекали лучи заходящего солнца, вдалеке желтели поля, точно не желая мириться с наступающей темнотой; наш кампус был, как всегда, живописен. Мы прошли мимо вяза: Эмили все еще улыбалась с портрета, стоявшего среди выцветших открыток и брелоков, в последний раз в ее честь горели свечи. Как нам сказали на последнем школьном собрании, к концу лета вяз спилят. Но пока надо было принести последнюю дань памяти.
Одетые в белое девушки прогуливались перед залом, позируя для фотографий, смахивая платками капельки пота со лба и щек, покрытых ставшей липкой пудрой. Парни из ближайшей школы, получившие строгие указания насчет приличного поведения на территории «Элм Холлоу», глазели по сторонам. Когда мы, не оглядываясь, прошли мимо, они дружно посмотрели в нашу сторону. При нашем появлении в холле все разговоры сделались приглушенными, а взгляды холодными. Никогда еще мне не было так приятно чувствовать себя в центре общего внимания, а именно такое ощущение у меня возникло, когда мы с Робин, а следом за нами Алекс и Грейс открыли дверь и вошли в зал. Купол освещался кремовыми лучами прожекторов, установленных в арках, и мерно раскачивающимися подвесными лампами; стены были задрапированы органзой, статуи ангелов и демонов взирали на нас с высоты. Все собравшиеся в зале разом повернулись и на миг уставились на нас. Мы медленно пересекли зал и остановились в противоположном конце, наблюдая за танцующими, в ушах отдавался ритм шаркающих по полу ног, в кончиках зубов – пульс оркестровых басов.
Оркестр заиграл медляк, приторно сентиментальную мелодию песни «Я люблю тебя, люблю, буду любить» с ее тошнотворными повторами одних и тех же слов; мы смотрели, как пары неторопливо движутся в такт музыке.
– Какое позорище. – Из-под маски голос Робин был едва слышен.
– А по-моему, нормально.
Я взглянула на мерно раскачивавшиеся парочки в центре зала, под подвесными светильниками, поднимавшие клубы пыли с пола и разгонявшие волны паров сухого льда. На потолке по-новому оживали в необычной атмосфере фрески: изображение всех трех мойр – сомнительная копия сюжета Сикстинской капеллы, – казалось, обрело истинную красоту, избавившись от погрешностей, которые так хорошо видны при свете дня. Можно было ясно разглядеть Клото[19], плетущую нить из сусального золота, связывающую воедино позолоченные границы фрагментов изображения; Лахесис[20], прищурившую глаза, внимательно и сосредоточенно разглядывающую эту нить, читающую на ней знаки судьбы; Антропу[21] с высоко поднятыми ножницами, готовую перерезать тонкую нить жизни, – и все это прямо у нас над головами.
– Ты ее видишь? – прошептала Грейс, приподнимая маску, чтобы лучше разглядеть присутствующих, среди которых она надеялась обнаружить Ники. Я покачала головой.
Робин взяла меня под руку.
– Пошли, хочется выпить пунша.
– А мне бы чего покрепче. – Маска приглушила мой голос.
Мы двинулись вдоль стен бального зала; позади, чуть в стороне шли занятые каким-то своим разговором Алекс и Грейс.
– Как думаешь, она действительно может проболтаться? – спросила Робин, поблескивая глазами через узкие разрезы в маске.
– Не знаю. Может, объяснить ей как-то, сказать, что это была шутка…
– Да уж, смешная шутка, ничего не скажешь, – фыркнула Робин.
– Обхохочешься, – подтвердила я. – Но ведь все знают, какое у тебя своеобразное чувство юмора.
Она ударила меня ладонью по руке, оставив на коже след от ногтей.
– По крайней мере, оно у меня есть.
Я закатила глаза, чего, впрочем, она не могла увидеть.
– Ладно, проехали. – Я взялась за ставшую уже липкой ручку черпака, лежавшего поверх чаши с пуншем, и наполнила два стакана.
Робин взяла у меня стакан, свободной рукой сдвинула маску и приветственно подняла руку с чашей.
– Будем надеяться, что пронесет.
– За надежду. – Я сделала глоток, чувствуя, как по всему телу разливается сладкое тепло.
Подошла Алекс с маской в руке.
– Мы уходим, – холодно объявила она.
– Как, мы же только что пришли! – Робин протянула ей стакан. – Выпей хотя бы.
– Не хочу. – Алекс отвела ее руку. – Мне и без того хорошо. Спасибо.
– Да брось ты, Алекс, – сказала я, поворачиваясь за поддержкой к Грейс. – Нельзя позволить Ники…
Из центра зала донесся громкий крик. Мы повернулись; преподаватели разом обеспокоенно шагнули вперед.
– Отпусти меня! – завизжала Мелани Баркер, извиваясь в руках парня, смокинг которого был испачкан чем-то пунцово-красным. – Немедленно убери руки!
Я повернулась к девушкам.
– Не уходите. Пожалуйста. Побудьте еще немного. Пожалуйста.
– Вот вы, девочки, и побудьте, – едва заметно улыбнулась Грейс. – Развлекитесь. А нам завтра рано вставать. Даже если останемся, толку от нас немного.
– Ну что ж, – кивнула Робин, – валите. Дело ваше.
Я виновато посмотрела на Алекс и Грейс, мы неловко обнялись – я задела свежую царапину на шее у Грейс, она поморщилась.
– Хорошего лета, – пожелала она, сжимая мне ладонь. – Мы будем скучать по вас.
Они снова нацепили маски – оленьи рога устремились вверх, к потолку, – и принялись пробираться через толпу. Я легонько подтолкнула Робин.
– Пошли повеселимся.
– Ну да, – вздохнула она, – если завтра придется ночевать в тюрьме, давай хоть сегодня оттянемся.
– Вот-вот.
И несмотря ни на жуткую музыку, косые взгляды соучениц, несмотря на Ники и все, что ей известно (или, твердила я себе, неизвестно, потому что если убедить себя в чем-то, то все так и будет), несмотря на Аннабел, Алекс и Грейс – мы пошли танцевать. Мы танцевали на цыпочках, танцевали так, словно могли уловить музыку одними лишь обнаженными руками, безумно кружились, не обращая ни малейшего внимания на сердитые взгляды девиц, которых мы сметали со своего пути. Мы танцевали до изнеможения, и воздух сделался тяжелым от запаха пота. Мы никак не могли остановиться, даже когда другие школьницы уже потянулись к выходу, лучи прожекторов шарили в темноте, вырываясь наружу через стеклянный центр купола.
– Ну что, девушки, – сказал профессор Малколм, – пора по домам.
– Я пока не хочу уходить, – захныкала Робин.
Он улыбнулся.
– Идите, идите. Быстренько. На будущий год увидимся.
– Не хочу никуда уходить, – повторила Робин, усаживаясь на ступеньки. Снаружи выстроились вереницей автобусы, школьницы семенили к ним, спотыкаясь и стирая с лица явно избыточные слезы, – подумаешь, драма.
– Я тоже. Про крайней мере, не с ними.
– Можно вернуться в башню. – Робин откинулась назад и оперлась на локти. – И спрятаться там на все лето.
На нее упал свет фар первого из отъезжающих автобусов.
– Там и вино есть. – Я посмотрела на Робин и вздрогнула, чувствуя, как на моих обнаженных руках высыхает холодный пот. – И, кстати, моя куртка.
– Да ты, подруга, гений. – Робин протянула мне руку.
Я помогла ей подняться, и мы зашагали к башне, пересекая лужицы света от фар отъезжающих один за другим автобусов. На землю упала тьма, стерев с неба диск луны. Воздух был прохладен и сух, в коротко подстриженной траве копошились какие-то букашки. Мы шли рука об руку, нарушая тишину звуком шагов.