– Да, – просто ответила Исана.
– Это два, – продолжал Раукус. – А когда я понял, что вы нарочно все так устроили, чтобы ледовики увидели – и, во́роны побери, почувствовали, что происходит, – я убедился, как вы умны. Закат в одиночку явился в мои покои после того, как мы затянули вам рану, и рукой и словом поручился, что его народ не нарушит перемирия, пока мы не вернемся с войны против ворда. – Раукус покачал головой – впервые в его голос закралось что-то похожее на удивление. – И он не кривил душой. Это еще не конец. Может, до конца я не доживу, но…
– Начало положено, – сказала Исана.
– Начало положено, госпожа, – повторил Раукус. – Мой друг Септимус выбрал вас, и он не ошибся в выборе. – Консул поклонился ей и просто сказал: – Приказывайте.
– Сиятельный, – произнесла Исана.
– Владетельная?
– Эти существа губят наши земли. Убивают наш народ. – Исана вскинула голову. – Отплатите им!
Аттикус Раукус поднял голову, взглянул твердо, холодно, ясно:
– Сейчас!
Глава 42
Едва удалились госпожа Аквитейн и царица со свитой, на площади стало удивительно тихо. Осталась лишь горстка созданий ворда и так же сократившаяся стража в ошейниках – и, разумеется, пленники.
Из которых, как остро предчувствовала Амара, ей придется хуже всех.
Она дрожала на холоде, ныли усталые мышцы, едва хватило сил свернуться калачиком, чтобы не совсем окоченеть.
– Ты и твой муж покалечили моего отца, – холодно чеканя слова, заговорил Калар Бренсис Младший. Он шел к ней с серебристой полоской ошейника в руке. – Не то чтобы я питал к отцу большую любовь, но с тех пор, как старый слайв прикован к постели, мне стало труднее жить. Ты хоть немного представляешь, как надо было изломать ему позвоночник, чтобы он таким и остался?
– Ему нельзя было шевелиться, – выговорила Амара. – Я бы с радостью его добила.
Бренсис ухмыльнулся:
– Мой отец всегда любил строптивых женщин. Я его вкусов не разделял, но начинаю понимать. – Он присел над Амарой, повертел ошейник у нее перед глазами. – Знаешь, Ладья у меня была первая. Мне, помнится, было лет тринадцать. А она парой лет старше. – Он покачал головой. – Я думал, что нравлюсь ей. Только потом сообразил, что ей могли приказать. – Его жуткий оскал и близко не походил на улыбку. – Как и сегодня.
Амара долго молча смотрела на него. Потом заговорила:
– Не твоя вина, что тебя растило чудовище, Бренсис. М-может быть, ты нич-чего не мог изменить. И за желание выжить я тебя упрекнуть не могу. – Она улыбнулась ему в лицо. – Поэтому я дам тебе еще один шанс поступить правильно, прежде чем уб-бью.
В устремленном на нее взгляде Бренсиса что-то дрогнуло. Затем он издал лающий смешок.
– Убьете меня, графиня? – сказал он. – Я сейчас отправлюсь в постель. И вы будете счастливы оказаться там со мной. – Он обвел площадь глазами. – Пожалуй, захвачу одну из своих девушек, чтобы она вас искупала. Посмотрим, не удастся ли открыть вам кое-что новое.
– Подумай головой, дурень, – сказала Амара. – Ты хоть на минуту веришь, что ворд оставит тебя в живых?
– Жизнь коротка, графиня, – с горечью ответил он. – Надо брать от нее все возможное. Вот сейчас я возьму вас.
Она не заметила, когда он мазнул по ошейнику окровавленной подушечкой пальца, но полоса металла сковала ей горло, как лед.
И наслаждение обратило мир в одно сплошное белое сияние.
Она чувствовала, как выгибается ее связанное веревками тело, и не могла этому помешать. Наслаждение было не просто телесным – хотя и телесное блаженство оказалось немыслимо острым. Но поверх этого восторга наслоилось много других ощущений. Простое удовольствие – выпить горячий кофе в холодное утро. Трепещущее волнение, с каким она смотрела на Бернарда после многодневной или многонедельной разлуки. Радость от взлета сквозь темные тяжелые облака в чистое голубое небо. Жаркая радость победы юной студентки в первых Ветряных испытаниях. Бурлящее веселье от третьей или четвертой удачной шутки на вечеринке… и тысячи других неповторимых радостей – каждый счастливый миг, все чудеса ее жизни, каждая маленькая радость тела, ума, сердца слились в одно изумительное целое.
Перед этим чувством все утратило смысл.
Она поняла бы, что плачет, если бы еще могла замечать такие пустяки.
Кто-то нашептывал ей в ухо. Кто – она не знала. И не хотела знать. Шепот ничего не значил. Все прежнее утонуло в блаженстве.
Она очнулась в залитой теплым светом комнате. Такие бывают в гостиницах, и недурных. Задрапированные чем-то мягким стены, огромная кровать. И тепло – блаженное тепло после страшного холода площади. Пальцы рук и ног покалывали, это было бы больно, если бы она еще способна была воспринимать что-либо иначе как чистое наслаждение.
Она стояла в ванне, и полунагая девушка стягивала с нее испачканную дорожную одежду. Амара покорялась ей в блаженном равнодушии. Потом девушка принялась обмывать ей лицо, шею, плечи, и Амара упивалась теплом, прикосновением мягкой тряпицы к коже, запахом мыла…
Она заметила, что Бренсис медленно кружит вокруг ванны, расстегивая на ходу рубашку.
«При всех его недостатках, – подумала она, – он очень даже красив». Она стала поворачиваться ему вслед, хотя голова с трудом держалась на шее. Она следила за ним глазами сквозь ресницы, хотя нехитрое удовольствие – быть чистой после недель в грязи – нестерпимо слепило глаза.
– Хороша графиня, – сказал Бренсис. – Вы хороши собой.
Она вздрогнула от звука его голоса, и глаза совсем закрылись.
– Волосы не забудь, – приказал Бренсис.
– Да, господин, – пробормотала девушка. Теплая вода полилась Амаре на голову, и в волосах вспенилось нежное, тонко пахнущее мыло. Амара купалась в блаженстве.
– Право, очень жаль, – рассуждал Бренсис. – Я надеялся, что вы немного побрыкаетесь, графиня. А вы оказались хрупкой. Те, кто погружаются так быстро и так глубоко, уже не возвращаются. Верно, малютка Лисса?
Амара ощутила дрожь стоявшей рядом девушки.
– Да, господин. Они не хотят возвращаться.
Бренсис остановился перед Амарой, слегка улыбнулся:
– Бьюсь об заклад, у нее недурные ножки. Очень длинные, очень стройные, очень сильные.
– Да, господин, – согласилась Лисса.
Амара почувствовала, что сонно улыбается в ответ Бренсису.
– Снимай и штаны, Амара, – с тихим рыкающим обещанием в голосе распорядился он.
– Да, господин, – сонливо протянула Амара. Мокрая кожа брюк липла к онемевшим от наслаждения ногам. – Я… они очень тесные, господин.
– Тогда замри, – с усмешкой приказал Бренсис. – Совсем замри. – В его руке блеснул кинжал со зловеще, завораживающе острым кончиком, и Бренсис встал на колени перед ванной. – Скажите, графиня, – пробормотал он, – вы здесь по приказу Гая?
– Да, господин, – так же тихо ответила Амара.
Она смотрела, как острие кинжала, несомненно усиленное фуриями Бренсиса, легко разрезает края ее кожаных штанов над щиколотками. Он медленно повел лезвие вверх, срезая с нее одежду, как мальчишка – кожуру с яблока.
– А ваш муж? – спрашивал Бренсис. – Он ведь не умер, а?
– Нет, господин, – сонно отозвалась Амара. Нож скользнул по ее икре. Она задумалась, почувствует ли, если такое острое лезвие вскроет ей кожу. И не покажется ли ей это в нынешнем состоянии приятным.
– Где он? – продолжал Бренсис.
– Где-то поблизости, господин, – ответила Амара, чувствуя, как нож проходит у колена. – Точно не знаю.
– Очень хорошо, – одобрил Бренсис и поцеловал ее в обнажившуюся подколенную ямку.
Амара содрогнулась, предвкушая.
– Что он намерен делать? – спросил Бренсис, продвигаясь выше по ее ляжке.
– Ждать моего сигнала. – Бренсис угрюмо улыбнулся, когда нож, вскрыв обтянувшую бедро штанину, двинулся выше.
– К чему?
– К освобождению пленников, господин.
Бренсис рассмеялся:
– Большие замыслы! И каким будет сигнал к началу? От тебя, я вижу, немного осталось, но, когда возьмем и его, я позабочусь, чтобы тебе разрешили шептать ему при вербовке.
Металл скрежетнул по металлу, и Бренсис, озадаченно насупившись, придержал руку.
Амара опустила глаза к обнажившемуся бедру, на белой коже которого в самой верхней части блестел ошейник, несколько часов назад надетый мужем.
Бренсис выпучил глаза – понял.
Амара вызвала Цирруса и выбросила вперед руки. Перехватив руку с ножом, она вывернула Бренсису запястье в сторону большого пальца – рывок застал его врасплох, он не успел ответить на него даже с обычной мужской силой, тем более усилить сопротивление фуриями. Нож вывалился у него из пальцев, и Амара тут же его подхватила – движением, которое в ее ускоренном восприятии выглядело ленивым и точным.
Бренсис к тому времени вцепился в своих фурий ветра, попробовал заслониться ладонью, но скорости ему не хватило. Амара ладонью шлепнула его по руке – и мгновенным движением рассекла заостренным фуриями кинжалом обе артерии на горле.
Кровь хлынула потоком, облаком. Она горячо расплескалась по обнаженному бедру и туловищу Амары, та пошатнулась, выбитая из равновесия стремительностью собственного удара, и выпала из ванны на ту сторону, куда Бренсису было не дотянуться.
Молодой алеранский патриций выгнулся назад, забил руками. Один сжатый кулак, попав по краю деревянной ванны, разбил ее, и мыльная пена с пятнами крови растеклась по полу. Развернувшись, он замахнулся на Амару, случайно задел плечом Лиссу, отшвырнул ее, как куклу.
– Сигнал? – зашипела Амара, чувствуя, как поет все тело, подожженное яростью и вытекающим из ошейника на бедре, пронзающим насквозь блаженством. – Сигналом будет твой труп, предатель. До моего мужа тебе не дотянуться.
Он пытался что-то сказать, но не издал ни звука – кинжал рассек ему и дыхательное горло.
Такого могущественного заклинателя фурий, как Бренсис, почти невозможно достать без помощи фурий сравнимой силы.
Но только почти.