Ох, мама, мама… Но разве я сама не засияла от счастья, когда Диего назвал меня своей девочкой? Они с моим отцом, конечно, разные, но ведь у них много общего – этого не отнимешь. Оба красавцы, профессиональные футболисты, от обоих девушки без ума.
Мама продолжала:
– Ему открывалось великолепное будущее, и если бы не тот…
– Парагвайский сукин сын, – машинально закончила я.
Мама посмотрела на меня укоризненно. Забавно, конечно: мы с ней вполне можем разговаривать о внебрачном сексе, лжи и предательстве, но ругаться – это у нее ни-ни, недопустимо. И все же я промолчала.
– Просто… если бы мой папа был жив, я бы не стала встречаться с твоим отцом. А если бы судьба нас все-таки свела и я бы забеременела, папа не заставил бы меня выйти за Андреса.
– Почему?
Мама впервые открыто признала, что брак с отцом был величайшей ошибкой в ее жизни. Но тогда что такое мы с Пабло?
– Потому что мой папа любил меня, всегда любил и хорошо видел, каким со временем станет твой отец.
…Или каким он всегда был, но ты, мама, не хотела этого видеть.
Я молча пила свой кофе с молоком.
– Папа был бы разочарован, что мне пришлось бросить школу – монашки не позволили доучиться. – Мамины глаза наполнились слезами, и она дрожащими руками взяла кухонное полотенце и утерлась. – Но он не сделал бы мне еще хуже – не связал бы браком с мужчиной, который вовсе не любил… не любит… меня.
Да, а мой папаша вцепился бы в малейшую возможность выжать как можно больше выгоды из влюбленности Диего – и использовал бы ее, пока она не рассыплется в прах, разбив нам сердца.
Нравится мне это или нет, а нужно признать – у нас с мамой много общего. Может, я и хочу считать, что мы разные, но нет – я ничуть не лучше нее. Наша семейка попала в замкнутый круг, и, как белки в колесе, мы все крутимся и крутимся, повторяя одни и те же ошибки, те же слова, получая те же раны, – и так поколение за поколением, а все из-за токсичной любви. Но я не желала играть роль в этой трагедии ошибок. Как-никак, я – Фурия! Я разорву этот проклятый круг.
Но вот как помочь маме, я не представляла.
– Мамочка, папа любит тебя. – Я похлопала ее по руке, и мама болезненно вздрогнула.
Не знаю, солгала я ей сейчас или нет. Отец ведь от нее так и не ушел. И, насколько мне известно, на разрыв никогда не намекал. Родители старательно изображали, что все прекрасно, даже когда проблем было столько, что нормальные люди давно бы уже разбежались не оглядываясь.
Мама снова промокнула глаза полотенцем.
– Прости, что я расплакалась. Наверное, у меня менопауза начинается, а?
Я не удержалась и хмыкнула.
– Мам, да в Голливуде дамы в твои года только детей заводят! Погляди хоть на Дженнифер Лопес. А она постарше тебя, мамуля.
Мама грустно улыбнулась.
– Куда мне до нее? Посмотри на меня. Я по сравнению с ней корова. – Мама жестом обрисовала свой силуэт. На ней были джинсы и черная блузка, но даже темная одежда не скрывала, какая она фигуристая.
– Мамуся, если ты накрасишься да заведешь личного стилиста, как у Джей Ло, будешь выглядеть еще и помоложе нее.
Мама просияла, глядя на меня блестящими от слез глазами, и совсем забыла попрекнуть меня за простецкое «мамуся». Потом она вдруг спросила:
– Как твоя подготовка к поступлению?
Я даже не сразу сообразила, о чем она. Ну да, мама же считает, будто я собираюсь на подготовительные курсы, на которые все идут в феврале. Однако я быстро перегруппировалась в прыжке.
– Прекрасно. Кстати, я сегодня после уроков пойду к Роксане заниматься. И буду поздно.
– Доченька, почему вы ни разу не пришли заниматься сюда, домой? Ты все у нее да у нее.
– У них дома вай-фай, мамочка.
Мамины уши способны были уловить любую ложь, однако сердце свое она приучила игнорировать то, с чем ей было не справиться. Поэтому мама кивнула и погладила меня по руке.
– Береги себя, деточка. Я тобой так горжусь. Ты у нас первая в семье закончишь школу и пойдешь в университет. Я-то хотела выучиться на врача, ну а потом… сама знаешь. Доктор Камила Хассан – звучит замечательно, верно? У Пабло не было возможности учиться, а у тебя она есть.
– Да, доктор Камила Хассан – это звучит, мам.
Я чмокнула маму в щеку, подхватила рюкзак и вышла из квартиры.
На остановке заняла очередь на автобус, дрожа от холода. Пропавшие девочки и девушки с плакатов пристально смотрели на меня. Как только из-за угла показался автобус и покатил к нам, сонная толпа на остановке оживилась. Водитель затормозил, и все, толкаясь, полезли внутрь, спеша занять места.
– Прошу, сеньорита. – От этого грубоватого мужского голоса я подпрыгнула. Какой-то парень в синей рабочей спецовке вежливо пропустил меня в автобус.
О чудо, внутри еще оставалось несколько свободных мест, в том числе и справа, где сиденья были одиночные. Я устроилась поближе к переднему выходу, а парень в спецовке прошел в конец автобуса. Вот и отлично – я совершенно не намерена разговаривать с ним только потому, что он проявил любезность. Домашка по бухгалтерскому учету, которую я так и не сделала, жгла меня сквозь рюкзак. Может, я и не собиралась поступать на медицинский факультет, как считала мама, но закончить школу и получить аттестат было нужно. А я уже отставала по нескольким предметам.
Когда мы выехали за пределы нашего района, я успела полностью погрузиться в цифры, а автобус – заполниться до отказа. Пассажиры набились как сардины в банку, наступая друг другу на ноги, на вычищенную деловую обувь, и гроздьями свисали с подножки, опровергая законы физики.
– Не знаю, чему их монашки нынче учат! – сердито сказала какая-то тетка. – Ишь, расселась – что твоя королева, а бедная женщина стоит прямо перед ней, на сносях. Вот в мое время передние сиденья вообще были только для инвалидов и пожилых, а не для этих никчемных подростков. Гляньте, еще и платок зеленый! Вот из таких фемок-фашисток и вырастают настоящие убийцы!..
Я спохватилась, что из рюкзака, притулившегося у меня под ногами, торчит уголок зеленого платка, который мне дала Роксана. Потом подняла голову. На меня злобно уставилась беременная. Даже не женщина – совсем молодая девчонка, может, и моложе меня. И такая худющая – куда ей вынашивать ребенка.
Делать было нечего. Я затолкала тетрадку в рюкзак и встала. Когда я попыталась разминуться с беременной, чтобы уступить ей место, та сердито запыхтела. Я извинилась, что не заметила ее, но она даже не глянула на меня.
Пришлось протискиваться сквозь толпу в конец автобуса. Тут я снова увидела парня в фабричной спецовке.
– Школа Святого Франциска? – спросил он, скользнув взглядом по моей форме – красной клетчатой юбочке, белой рубашке и гольфам: ну прямо мечта извращенца. Работяга с ухмылкой прислонился к двери автобуса.
Ужасно хотелось послать его ко всем чертям, но вообще-то с виду он был безобидный, и лицо смутно знакомое. Да и моложе, чем мне показалось поначалу.
Я пожала плечами.
– А ты? С «Валерии»?
«Валерией» называлась фабрика по производству приправ. Она стояла на Окружной дороге, которую мы давно проехали. Когда парень улыбнулся в ответ, в уголках его глаз обозначились морщинки – рановато для его возраста.
– Первый год работаю, – ответил он добродушно. – Дядя пристроил, он знаком с управляющим. Просто я сначала на прием к врачу еду, а оттуда уже на работу.
Тут-то я его и узнала. И из тумана прошлого всплыло забытое имя.
– Лучиано Дюран? – Я надеялась, что он не услышал в моем голосе жалости.
Лучиано когда-то играл в футбол с Пабло и Диего. Был самым многообещающим игроком в «Сентрале», пока не порвал мениск. На том его карьера и кончилась.
Лучиано кивнул в ответ и посмотрел в окно.
– Вчера вечером видел свою кузину Яэль. – Он подмигнул мне, будто нас с ним связывал общий секрет. Что было правдой. – Удачи тебе на Южноамериканском кубке. Привези этот трофей в наш район, Камила.
Он нажал звонок на двери и вышел из автобуса. Когда-то журналисты прозвали его Чудодеем. Но никакое чудо не способно было исцелить его порванные связки. Бывший игрок «Сентраля» захромал прочь. Я мысленно повторила его последнюю фразу: «Привези этот трофей в наш район».
Кому еще известна моя тайна? Кто еще обсуждает меня?
13
На входе в школу я заметила Роксану – но только тогда, когда она напрыгнула на меня у самой двери.
– Эй, успокойся! Так и до инфаркта можно напугать, – сказала я.
– Диего выложил твое фото, и ты просто пропала с радаров. Если уж кто и напугался до инфаркта, так это я, – прошипела Роксана и вслед за мной вошла в школьный вестибюль. Увидев, что я в полном недоумении, она схватила меня за плечо и воскликнула: – Погоди, ты что, ничего не знаешь? Не знаешь, что случилось в выходные?
Мимо нас пробежала стайка младшеклассниц, и Роксана прикрикнула на них:
– Тише вы! Ее ж так инфаркт хватит!
Господи Боже, за какие заслуги ты послал мне Роксану? Непонятно. Я не успела еще ничего уточнить, а она уже включила мобильник и показала мне страничку Диего в Инстаграме. Я уронила рюкзак на пол и выхватила у нее телефон.
На экране красовалось наше с ним фото – старое, на снимке мне было одиннадцать, а ему тринадцать. И подпись: «Друзья». На мне был слитный голубой купальник, а на нем – старенькие форменные шорты «Сентраля». Тощие, как ящерки, загорелые до черноты, хотя лето еще только начиналось, мы сидели на дереве, уплетая мушмулу, и улыбались до ушей. Я отчетливо помнила тот день. Пабло сделал эту фотографию на свой первый смартфон.
И вот теперь я поспешно зажала рот ладонью, чтобы не выругаться рядом с невинными младшеклассницами. Диего вообще соображал, что делает? Он не имел никакого права выкладывать пост обо мне! И все-таки я ощутила прилив нежности – к этой парочке смешных тощих птенцов, которые понятия не имели, что им готовит судьба. А правда, как бы сложилась наша жизнь, если бы Диего не уехал в Турин?