– Привет, доченька.
Я чмокнула ее в щеку.
– Голодная?
– Я всегда голодная. – В животе у меня снова заурчало, ведь монастырский свежий хлеб я только понюхала. А сострадание и благотворительность не могли удовлетворить мой аппетит. – Что в холодильнике?
– Отбивные с обеда остались. Сделать тебе сэндвич?
О-о, нежная, хорошо прожаренная отбивная, сбрызнутая лимонным соком, – это всегда был ключ к моему сердцу.
– Я еще добавлю жареное яйцо, – сказала мама, а на сковородке уже шипело масло.
– Искусительница!
Пока мама наполняла калебас для матэ заваркой, я поставила на плиту чайник.
– Как позанимались у Роксаны? – спросила она. – Ты с основной школьной программой-то успеваешь совмещать?
Рука у меня дрогнула, и я едва не ошпарилась. Вытерла со стола – хорошо хоть, пятна на скатерти не осталось, а то мама их терпеть не может: зелень не отстираешь.
– Я справлюсь, – сказала я, избегая маминого пристального взгляда. И на полном ходу, как сто сорок шестой автобус, который вылетает на Окружную, призналась: – Вообще-то я нашла работу – преподавать английский.
Мама посмотрела на меня осуждающе.
– Школа, подготовительные курсы и еще работа? Не знаю, Камила… – Она помедлила. – У нас ведь сейчас с деньгами неплохо. Я много работаю, чтобы тебе не приходилось. И как ты вообще нашла эту работу? Она того стоит?
Теперь замешкалась я.
Перед глазами у меня всплыла картинка: Карина уходит домой, торопится отнести еду своим близняшкам. Да, моя работа того стоила.
– Мамочка, я буду преподавать английский в Добром Пастыре. Ты знала, что школу снова открыли? Тамошний священник организует занятия для общины. И вот целая группа из Штатов финансирует уроки английского для детей. – Надо же, я умудрилась рассказать это вполне складно, хотя от волнения у меня перехватило горло.
Мама фыркнула.
– Лучше бы группа из Штатов финансировала твое образование! Мы потратили на него целое состояние, а мы не миллионеры.
Она придвинула ко мне тарелку – сэндвич-миланеса с отбивной и яйцом. Я нарочно жевала как можно медленнее, чтобы не сболтнуть лишнего. По крайней мере, мама не связала Доброго Пастыря, отца Уго и Диего. Она поставила передо мной матэ и сказала:
– Прямо не знаю, Камила. Может быть, тебе не стоило за это браться. Пока я в состоянии работать, я тебя прокормлю. Тебе надо сосредоточиться на учебе.
Я собралась с силами, которые таились где-то в глубине моей души, и все-таки взглянула маме в лицо.
– Там очень хорошо платят. Кроме того, такая работа украсит мое резюме. И потом, если не практиковать английский, я его забуду.
Мамино выражение лица тут же изменилось.
– Раз так, наверное, затея хорошая. Слишком уж много я работала на твой английский, чтобы ты его потеряла. – Мама сказала это так, будто не я сидела за уроками ночи напролет, чтобы сдать экзамен по английскому. Не успела я об этом напомнить, как она добавила: – И обязательно расскажи отцу про работу сама, пока он не узнал от кого-нибудь еще.
– Хорошо.
Голос у меня не дрогнул, а мама рассматривала узор на своей кружевной шали и лица моего в это мгновение не видела. Она закуталась в шаль плотнее, накрыла мою руку своей.
– А с Диего у тебя как, все в порядке?
У меня кровь прилила к лицу. Так хотелось рассказать маме обо всем! Но в прихожей зазвучали голоса, и момент был упущен.
Спорили отец и Пабло, звенел смех Марисоль.
Мама взглянула на меня и простонала:
– Только не говори, что он опять привел эту девицу!
– Мамуля, – сказала я, дожевывая сэндвич, – ужасно не хочется тебя огорчать, но наш мальчик Паблито влюбился и…
– Нет! – воскликнула мама. – Не понимаю, что он в ней нашел.
Я не успела перечислить все, что Пабло нашел в Марисоль, потому что дверь распахнулась.
Откуда-то вылетел Нико и заскакал на задних лапах, приветствуя Пабло, и отца, и даже Марисоль, которая отмахнулась от песика.
Потом Нико кинулся к тому, кто стоял за спиной у Пабло и остальных. Конечно, мне следовало догадаться, почему мой пес восторженно повизгивает!
Когда наши с Диего взгляды встретились, он не улыбнулся. Я отвела глаза.
– Добрый вечер, – хором сказали все, кроме Марисоль, которая, прислонившись к двери, стряхивала собачью шерсть с рубашки Диего и еще шепнула что-то вроде: «Дрянная псина».
– Добрый вечер, – ответила мама. – Вы все остаетесь ужинать? Тогда мне надо сбегать в магазин.
Отец с Пабло заспорили – то ли маме готовить ужин, то ли заказать доставку из гриля за углом. Диего тем временем сообщил Марисоль, что собачья шерсть на рубашке ему не помеха, и она с извинениями удалилась в ванную.
– Привет, Камила, – сказал Диего. Он стоял с поникшим видом, сунув руки глубоко в карманы. – Как дела?
– Привет.
Тут зазвонил телефон, мама поспешила снять трубку – в семье она была за секретаря.
Краем глаза я заметила, что Диего уставился в свой мобильник, пытаясь изобразить безразличие, но его выдавали покрасневшие кончики ушей.
Секундой позже тишину нарушил мамин голос.
– Да, привет, Роксана. Да, Камила дома. Камила! – крикнула она так громко, будто я была от нее в десятке кварталов, а не в двух шагах.
– Извините, – сказала я в пространство.
Взяла у мамы телефон и вышла, чувствуя, как Диего провожает меня глазами до самых дверей моей комнаты.
– Слушаю, – я прислонилась к двери и сползла на пол.
– Камила? – Роксана всхлипывала.
Я тут же забыла о своих проблемах.
– Мариса ушла из команды. Ее парень ни в какую не пускает ее на турнир и… – Роксана умолкла, и, хотя она прикрывала трубку рукой, я услышала сдавленные рыдания.
Мне страстно захотелось просочиться в трубку и помочь Роксане успокоиться, а потом как следует врезать дружку Марисы. Но и то и другое было не в моей власти, поэтому я помогла Роксане тем, чем располагала, – временем. Подождала, пока она высморкается и заговорит снова.
– Мариса заехала к нам вместе с Микаэлой, оставила мне свою форму и бутсы. Сказала – ей они больше ни к чему. Я заметила, что у нее синяк замазан косметикой. Спросила – а она и говорит: это мне урок, нечего было рот открывать. Ками, ты бы видела, какое у нее было выражение лица! Как у побитой собаки, которая думает, что заслужила наказание. Как Мариса может так поступать сама с собой? Со своей дочкой?
В младших классах Мариса и Роксана были не разлей вода, но потом, когда Мариса за год до выпускного забеременела и ничего не сказала Роксане, отношения у них испортились. Впрочем, слушая, как возмущается Роксана, я подумала, что Марису нельзя винить в скрытности. Есть тайны, которыми слишком тягостно делиться.
Я подождала, пока Роксана выплачется и выговорится, и, когда ее ярость стихла и остались лишь разочарование и уныние, она спросила:
– Как нам теперь ее вернуть?
Поделать ничего было нельзя, но Роксана пока еще этого не поняла.
– Ты говорила с сеньорой Алисией? Что она сказала? – спросила я.
Роксана цокнула языком.
– Сеньора тренер сказала не дергать Марису, потому что у той и так проблем по горло, а это всего лишь игра. Нет, ты представляешь? Мы должны хоть что-то предпринять, нельзя же сидеть сложа руки. Этот турнир мог бы стать для Марисы шансом вырваться. Другой такой возможности у нее не будет.
Тут я снова поняла Марису.
У Роксаны прекрасные любящие родители, которые на нее не надышатся. Да, они много работают, но им не приходится ежемесячно волноваться, как оплатить счета. А у Марисы все деньги и время уходят на маленькую дочь. И далеко не каждая женщина способна вырваться из отношений с абьюзером. Все не так просто.
– Послушай, Роксана, лучшее, что мы можем, – поискать замену.
– Замену Марисе? Ты что, плохо меня расслышала? Мы ей нужны. И турнир нужен.
– Да, нужны, Роксана, но я не знаю, что нам предпринять. Завтра соберемся и посмотрим, что да как – и не ушел ли из команды кто-нибудь еще. И тогда уже будем решать, как помочь Марисе.
15
Всю ночь меня преследовали слова Роксаны и несчастные глаза Диего. Беспокоиться о дальнейшей судьбе команды было бессмысленно, а вот позвонить Диего хотелось отчаянно.
Я устояла перед искушением, но с большим скрипом. Утром я нашла свою любимую детскую книжку, «Путешествие на воздушном шаре» Альмы Маритано, и сунула ее в рюкзак вместе с учебниками и припрятанной на самом дне спортивной формой, включая шиповки. Поэтесса Альфонсина Сторни, конечно, классик и национальное достояние, но Карине в ее возрасте нужны свет и надежда. Для ярости и сердечного горя, которыми пронизаны стихи Альфонсины, еще настанет время.
День пролетел незаметно, и я даже не успела забеспокоиться, как пройдет встреча команды, а школьный колокол уже пробил шесть. Солнце быстро опускалось за стены монастырского дворика, окутывая сад и статуи бархатным покровом сумерек.
Карина на урок не пришла, но я оставила книжку сестре Крус, и та заверила меня, что Карина совершенно точно явится к ужину.
У ворот монастыря меня уже ждали Роксана с отцом – в «Тойоте-Хайлакс» цвета слоновой кости.
– Да я бы пешком дошла, – сказала я, забираясь на заднее сиденье, и поспешно добавила: – Спасибо, что подбросите, папа Фонг.
Папа Роксаны молча кивнул, но не улыбнулся. Наверное, Роксана заметила, какое у меня встревоженное лицо, потому что ответила за него:
– Ну что ты так испугалась? Папа только что от зубного. Ему чистили канал. Он говорить не может.
Я подняла брови, и Роксана добавила:
– А вести машину может – на этот счет не волнуйся.
Если бы не то обстоятельство, что сеньор Фонг терпеть не мог обниматься, я бы его обязательно обняла – ну правда, так мило с его стороны! Ничего не поделаешь, пришлось лишь похлопать его по плечу, дотянувшись с заднего сиденья. Он посмотрел на меня в зеркало заднего вида, и его темные глаза сощурились в ласковой улыбке. Улыбнуться он мог только глазами – правая щека была раздутой и красной. Потом сеньор Фонг полностью сосредоточился на дороге, увозя нас прочь от парка Иригойен.