Диего отвел взгляд. Ой, да он покраснел! А потом прикусил губу, чтобы сдержать улыбку.
– Да, есть кое-кто. Свой первый гол сегодня я посвящу ей.
– Кое-кто! – повторил Эктор и поглядел на меня.
Я сделала вид, что не заметила.
– Ну так назови нам ее имя! – не отставал репортер.
Но Диего посмотрел куда-то ему за плечо. Похоже, его позвали. Он пожал плечами и убежал.
Я все горела. Если шевельнусь – вспыхну, взорвусь от счастья. Он сказал: «Свой первый гол сегодня я посвящу ей»!
Мама объявила:
– Ужин готов. Отбивные по-милански, картофельное пюре и яичница.
– Рад за Диего, – заметил Сезар.
Я пошла в кухню положить себе еды, а в голове у меня все пело: «Свой первый гол я посвящу ей».
Папаша вскинул руки:
– Ну и зазнался этот говнюк!
– Перемотай, – предложил Эктор. – Посмотрим на его голы.
Я села с тарелкой в гостиной. Хотелось посмотреть весь матч целиком. Ведь футбол не сводится только к голам! Но благоразумнее было не подавать голос и не привлекать внимание папаши. Поэтому я молча ждала, пока он перемотает запись к первому голу Диего и всеобщему ликованию. Стадион взорвался овациями, но Диего, ах, Диего! Он поцеловал белую ленточку на своем запястье и вскинул кулак к небу.
Я вдруг ощутила жар его губ на коже, и меня как огнем обдало.
– Он все тот же прежний Диего, – сказал Сезар с улыбкой. – Ну ты глянь. В нем такая искра… это не подделаешь. Он играет так, будто до сих пор гоняет мяч на пустыре.
– А не так, будто ему в задницу палку воткнули, как Пабло, – сердито добавил папаша.
И все трое затеяли горячий спор о плюсах и минусах для футболистов в Европе, о том, как напрягает семья и как напрягает миллионная зарплата.
Мама скрылась в своей комнате, а я тихонько ушла к себе, чтобы написать своему парню и поблагодарить за посвященный мне гол.
28
За три дня до турнира Роксана написала в чате нашей команды:
«Пропала Эда, сестра Марисы. В семь часов вечера семья и соседи собираются на марш к полицейскому участку, потребовать, чтобы ее искали. Кто со мной?»
Меня так и прибило к месту.
Девчонки отвечали наперебой – все были потрясены, все предлагали поддержку:
«Господи боже!»
«Эда?! Только не она!»
«Да, я приду».
«Да, я буду».
«Я с вами».
«Посчитайте и меня», – добавила сеньора Алисия.
Каждая из нас знала хотя бы одну пропавшую девочку или девушку. Чаще всего их потом находили мертвыми.
«Я тоже приду», – набрала я трясущимися пальцами.
С тяжелым сердцем включила телевизор.
Во весь экран была зернистая – потому что ее увеличили – фотография Эды, которая несет флаг на математической олимпиаде.
Двенадцать лет. Ушла в школу и не вернулась. За день до окончания седьмого класса. Причин сбежать из дома у нее не было.
Мне не хотелось идти на марш в одиночку, и я постучалась к маме. Она целыми днями сидела у себя взаперти, выходила только приготовить ужин отцу. Мама не ответила, поэтому я робко приоткрыла дверь и вошла.
– Мамуля, – позвала я.
Она не ответила.
Сквозь щели в ставнях просачивалось яркое солнце, но от этих лучиков комната казалась еще темнее. Жаркий и спертый воздух был плотным, как стена.
Я села на край постели и легонько потрясла маму за плечо. Она медленно открыла глаза и, едва поняла, что это я, резко села, вскрикнув от ужаса:
– Что случилось? Что-то с Пабло?
Я чуть не ответила: «Да плевать на Пабло. У него все в ажуре, играет в семейного человека». Но такое ляпнешь – маме будет еще хуже. Поэтому я взяла на вооружение тон, каким сестра Крус всегда унимала Лаутаро, когда он закатывал свою обычную истерику.
– Все хорошо, – прошептала я, думая о маленькой сестренке Марисы. В голове у меня вместо ее лица всплывало лицо то Карины, то Паолы, то других девочек из Доброго Пастыря. И даже лицо Роксаны. И даже мое. И мамино!
Мама успокоилась, ресницы ее затрепетали как крылья бабочки, и вот она уже снова спит – я даже не успела сказать ей правду.
Все было плохо. Мне хотелось прижаться к ней, как в детстве, и чувствовать, как от нее исходят тепло и защита. Но сейчас спящая мама казалась такой хрупкой, уязвимой, что мне самой впору было ее защищать.
На постели лежали крупные длиннющие четки из красного дерева, но больше ни одна мелочь в комнате ничего не говорила о хозяйке и о том, что здесь ее прибежище. Осторожно, чтобы не разбудить маму, я поправила одеяло и вышла. Оставила на столе записку – а то вдруг мама проснется и разволнуется, что меня нет. Перед тем как уйти, я отправила сообщение Пабло: «Мама плохо себя чувствует. Приезжай поскорее! Она не встает с постели. Сам понимаешь».
Сообщение было доставлено, но братец не ответил.
Нико внимательно наблюдал за мной.
Может, написать Диего и попросить, чтобы уговорил Пабло приехать? Но в Турине сейчас десять вечера, и мы с Диего уже пожелали друг другу спокойной ночи. В любом случае мне надо на марш.
По дороге к дому Марисы я насчитала семь мальчишек и одну девочку в футболке «Ювентус», подарке Диего. В нашем районе обычно носят футболки с эмблемами клубов «Сентраль» или «Ньюэллс», ну, иногда нет-нет, да и попадется с «Барселоной» или Лео Месси, но теперь все носили «Ювентус», двадцать первый номер. Вот интересно, настанет ли день, когда я увижу на ребятах мои цвета, номер и имя? Это казалось фантазией, которая никогда не воплотится в жизнь. Но ведь я фантазировала, как поцелую Диего и как он скажет по телевизору, что любит меня…
После того матча Диего показал мне, что белая ленточка у него на запястье – двойная, и на внутреннем слое – мое имя. «Ты – та, ради кого я делаю все, Камила. Без тебя все эти усилия были бы бессмысленны».
Часть меня таяла, как сахар над огнем, а другая – задавалась вопросом: а чего он ожидает в ответ на всю эту любовь?
Автобус подъехал к Арройито, я вышла и влилась в толпу, направлявшуюся к проспекту Хенова. Хотя прийти пообещала бóльшая часть моей команды, я увидела в людской гуще лишь Роксану. Должно быть, она уловила мой взгляд, потому что повернула голову – и лицо ее мгновенно исказилось рыданием.
Долгие месяцы молчания растаяли как дым, будто их и не было. Я подбежала к подруге и обняла ее крепко-крепко, а Роксана, плача, кричала: «Ее тело нашли». Вокруг нас тоже плакали, но, когда по толпе поползли подробности, плач стал стихать.
– Она от всех скрывала, что встречалась с этим парнем, – с трудом выговорила Роксана, судорожно всхлипывая. – Ее мобильник был разблокирован… его нашли на автобусной остановке… полиция прочла переписку. Это кошмар. Она же была совсем ребенком!
Дверь дома отворилась, вышла женщина с маленькой девочкой на руках. Секунда – и я узнала Марису.
Постепенно подтянулись остальные девочки из команды, подоспела и сеньора Алисия – у нее тушь размазалась вокруг глаз. Даже она – и то плакала! Не помню, кто дал мне свечу, но Роксана и все остальные девчонки из «Евы-Марии» влились в молчаливый марш, который требовал справедливости для Эды.
Мамы держали за руки дочерей. Отцы несли плакаты с фотографиями Эды. На одной из них она веселилась вместе с Марисой, а та была в форме нашей команды.
Жители района выходили из домов и вливались в поток разъяренных и убитых горем друзей и соседей. Кое-кто поднимал таблички с фото улыбающейся Эды, которое показали в новостях. Мириам помахала мне с крыльца, а я ей.
Роксана беззвучно плакала, и ее плечи дрожали. Внутри меня росла ярость, просыпалась Фурия, и вот наконец я уже не могла молчать. И выкрикнула:
– Queremos justicia! Требуем справедливости!
Мы требовали справедливости, но что это будет означать для Эды и других девушек и женщин, для всех жертв? В идеальном справедливом мире каждый, кто виноват в их гибели, заплатил бы сполна. Око за око. Зуб за зуб. В идеальном мире ни одной женщине ничто бы не грозило.
Но хотя я изо всех сил затыкала циничный голос в своей голове, он упорно твердил: Эда – не последняя жертва. Кто станет следующей? А кому удастся дожить до старости?
– Ni una menos! Vivas nos queremos! – скандировала я.
Лозунг распространился по толпе, как лесной пожар:
– Ни одной меньше! Мы хотим жить!
Наши голоса, наши сердца требовали, чтобы мир дал нам возможность жить.
После марша вся наша команда собралась в изысканной гостиной дома у Роксаны. Ее мама заказала несколько коробок пиццы, но есть никому не хотелось.
Я оглядела девчонок, которые сидели кто на диване, кто в креслах, обитых шелком, кто прямо на мраморном полу. Никто из новеньких не знал Марису или ее сестренку, но проняло всех. Милагрос и Каролина до сих пор были в слезах, а Руфина упрямо сжимала губы. Поймав мой взгляд, она отвела глаза. Я любила свою команду, но тут поняла: я совсем не знаю, кто из девчонок как живет и чем дышит, особенно новенькие. Какие глубоко личные кошмары нахлынули на них, пока мы говорили об убийстве Эды?
Роксана крепко сжала мою руку. Я была ее опорой, я помогала ей держаться. А она – моей. До чего же я по ней соскучилась!
Наконец сеньора Алисия встала и обвела нас взглядом. Она сейчас была похожа на какого-то пророка из древности, а мы были как измученные жаждой девушки в бескрайней пустыне.
– Chicas, девочки, – начала она, – Мариса мне только что написала. Просит сказать вам спасибо за то, что вы все сегодня были с ней. И передает: она желает вам удачи на турнире.
– Но сеньора тренер, мы не можем играть! – неожиданно для всех возразила Роксана. – Нельзя выйти на поле и радоваться жизни, когда такие же, как мы, гибнут каждый день.
Сеньора Алисия глубоко вдохнула и сказала:
– Найти в себе смелость выступить на этом турнире – ваш бунт, ваш протест, chicas. Еще недавно женщинам было запрещено играть в футбол. Запрещено законом! Но мы всегда находили способ обойти закон. Наши предшественницы играли в футбол в цирках, на ярмарках, переодевались мужчинами. Разве не многим из вас пришлось бросить футбол в двенадцать лет, в возрасте Эды, только потому, что вы выросли?