— Нет материала, нет фотоматериалов, — жаловались Фурцевой. — Фото нас держит. Художник не может делать монтаж без фото. Текст нас держит.
Екатерина Алексеевна была недовольна столичным павильоном:
— Мы посмотрели, в московском павильоне представлены два варианта эскизов. Я не хочу осуждать, но вы представили, на первый взгляд, неудачные эскизные предложения. Даже никакой тематической идеи не заложено. Колхозница собирает помидоры с корзиной в руках. Разве это показательно для Московской области? Такой важнейший идеологический участок мы так вести не можем. Художники нуждаются в большой помощи, чтобы правильно, идейно, тематически показать и отразить в оформлении то, что мы желаем. К тому же художники слишком много берут на себя, не хотят предварительно дать для просмотра эскизы для утверждения, и это, видимо, серьезно мешает…
Выслушав всех желающих, Фурцева суровым тоном подвела итоги:
— Будем принимать решение бюро горкома. Должны будем дать соответствующую оценку руководителям творческих и партийных организаций. По их вине создалась такая обстановка и отставание в работе. Неужели Москва не имеет творческих кадров, которые могли бы справиться с работой на выставке? Мы считаем, что руководители не сумели использовать эти кадры. Не случайно там работали всего два-три партийных работника. Никаких переносов срока открытия сельскохозяйственной выставки не будет. Московский горком повинен в том, что в такой довольно трудной обстановке мы поздно собрались. Но вы не подумайте, что теперь ничего нельзя сделать. Время еще есть. Вношу такое предложение: провести партийные собрания в ближайшие пять дней во всех творческих организациях. Общее собрание нужно провести в Московском товариществе художников. Расставить в каждом павильоне коммунистов, пусть они будут парторгами. Нужно организовать группу из десяти-пятнадцати пропагандистов, чтобы они постоянно проводили беседы с товарищами.
Фурцева понимала, что ее ждет, если выставка не будет открыта в срок. Решение подписано Сталиным.
— Нужно, чтобы творческие работники ушли сегодня с совещания, осознав свою огромную ответственность, — заключила она, — дело это огромной государственной важности. Даже невозможно себе представить, что мы не справились с выполнением правительственного задания…
Но глава советского правительства уже никого не мог ни наказать, ни поощрить. На ближней даче вождя заканчивалась затянувшаяся драма.
Вечером 28 февраля Сталин пригласил к себе обычную компанию — Маленкова, Хрущева, Берию и Булганина. Вместе поужинали. Сталин находился в прекрасном расположении духа, выпил больше обычного. Гости разъехались после пяти утра. Веселая вечеринка оказалась последней в его жизни.
Сталин всегда вставал очень поздно. Но на следующий день, 1 марта, Сталин вообще не вышел из комнаты. Охранники долго не решались его побеспокоить. Только в одиннадцать часов вечера один из них с почтой в руках все-таки вошел в комнату Сталина и увидел вождя лежащим на полу. Он был без сознания и только хрипел.
Видимо, после отъезда членов президиума Сталин удалился в библиотеку. Здесь у него произошло кровоизлияние в мозг. Сталин потерял сознание и упал на пол у дивана. Так он и лежал несколько часов без медицинской помощи. Из-за его собственных маниакальных страхов охрана и прислуга не смели войти к нему в комнату и не решались по собственной инициативе вызвать врачей.
Охранники, следуя служебной инструкции, позвонили своему начальнику министру госбезопасности Семену Денисовичу Игнатьеву. Тот испугался и велел охранникам позвонить Берии или Маленкову.
Дозвонились до Маленкова. Георгий Максимилианович был как бы старшим среди членов президиума ЦК. В два часа ночи он приехал на дачу, вместе с Берией. Один не решился. Охранники доложили, что нашли Сталина на полу, подняли его и положили на диван. Теперь он вроде как спит. Маленков с Берией даже не вошли в его комнату: вдруг Сталин проснется и увидит, что они застали его в таком положении. Они уехали. Мысль о том, что его разбил удар, не пришла им в голову.
Утром сотрудники охраны доложили, что товарищ Сталин так и не пришел в себя. Тогда приехали уже втроем — Маленков, Берия и Хрущев. Но только вечером 2 марта у постели Сталина появились врачи. Все это были новые люди, потому что лечившие Сталина доктора уже почти все были арестованы по печально знаменитому «делу врачей». Медики ехали к вождю с дрожью в коленках — тоже не были уверены, что благополучно вернутся домой. Первый подошедший к Сталину доктор боялся взять его за руку, чтобы измерить пульс. Приехал министр госбезопасности Игнатьев и не решался войти в дом уже умирающего Сталина.
Вождь был без сознания, а они все еще трепетали перед ним. Сталин убил себя сам. Он создал вокруг себя такую атмосферу страха, что его собственные помощники и охранники не решились помочь ему в смертный час. Все члены президиума ЦК боялись Сталина. И понятно почему.
Хрущев вспоминал, как во время одного из последних приездов на дачу Сталина он присел за стол с краю. Его закрывала кипа бумаг, и вождь не видел его глаза. Он сказал Хрущеву:
— Ты что прячешься? Я пока тебя не собираюсь арестовывать. Подвинь бумаги и сядь ближе…
Маленков, уже будучи на пенсии, рассказывал сыну Андрею о последних днях Сталина:
«Я, Молотов, Берия, Микоян, Ворошилов, Каганович прибыли на ближнюю дачу Сталина. Он был парализован, не говорил, мог двигать только кистью одной руки. Слабые зовущие движения кисти руки. К Сталину подходит Молотов. Сталин делает знак — „отойди“. Подходит Берия. Опять знак — „отойди“. Подходит Микоян — „отойди“. Потом подхожу я. Сталин удерживает мою руку, не отпуская. Через несколько минут он умирает, не сказав ни слова, только беззвучно шевеля губами…»
В реальности было иначе.
У Сталина случился инсульт. Он потерял речь. Правая половина тела была парализована. Несколько раз он открывал глаза, все бросались к нему, но неизвестно, узнавал ли он кого-то. Берия пытливо и въедливо допрашивал дежуривших у постели профессоров о течении болезни и лихорадочно ждал, когда же наступит желанная развязка. Но вместе с тем Берию не покидала тревога: кто знает, не выкарабкается ли Сталин из кризиса, не преодолеет ли болезнь?
Утром 4 марта под влиянием экстренных лечебных мер в ходе болезни Сталина как будто наступил просвет. Он стал ровнее дышать, даже приоткрыл один глаз, и присутствовавшим показалось, что во взоре его мелькнули признаки сознания. Больше того, им почудилось, будто Сталин хитровато подмигнул полуоткрывшимся глазом: ничего, мол, выберемся!
Лаврентий Павлович как раз находился у постели. Увидев эти признаки возвращения сознания, он в страхе опустился на колени. Однако признаки сознания вернулись к Сталину лишь на несколько мгновений, и Берия мог больше не тревожиться.
К счастью для его соратников, Сталин так и не выздоровел.
«Отец умирал страшно и трудно, — писала Светлана. — Лицо потемнело и изменилось, постепенно его черты становились неузнаваемыми, губы почернели. Последние час или два человек просто медленно задыхался. Агония была страшной. Она задушила его у всех на глазах. В какой-то момент — не знаю, так ли на самом деле, но так казалось — очевидно, в последнюю уже минуту он вдруг открыл глаза и обвел ими всех, кто стоял вокруг. Это был ужасный взгляд, то ли безумный, то ли гневный и полный ужаса перед смертью…
И тут, — это было непонятно и страшно, и я до сих пор не понимаю, но не могу забыть — тут он поднял вдруг левую руку (которая двигалась) и не то указал ею куда-то наверх, не то погрозил всем нам. Жест был непонятен, но угрожающ, и неизвестно, к кому и к чему он относился… В следующий момент душа, сделав последнее усилие, вырвалась из тела».
Маленков, Молотов, Берия и Хрущев поделили власть, когда Сталин еще был жив и врачи даже сообщали о некотором улучшении его состояния. Но они поняли, что если Иосиф Виссарионович и оклемается, то руководить страной уже не сможет.
Пятого марта 1953 года в восемь вечера в Свердловском зале открылось совместное заседание членов ЦК, Совета министров и президиума Верховного Совета. Присутствовала и Фурцева. Собрались задолго до назначенного часа. Никто ни с кем не разговаривал. Появились члены избранного Сталиным бюро президиума ЦК, с ними были Молотов и Микоян. Самые трудные времена для них миновали.
Это подметил наблюдательный Константин Симонов: «У меня было ощущение, что старые члены политбюро вышли с каким-то затаенным, не выраженным внешне, но чувствовавшимся в них ощущением облегчения… Было такое ощущение, что вот там, в президиуме, люди освободились от чего-то давившего на них, связывавшего их. Они были какие-то распеленатые, что ли…»
Заседание длилось ровно сорок минут. Фурцева и остальные собравшиеся в зале с волнением вслушивались в слова людей, которые взяли на себя всю власть в стране.
Открыл его секретарь ЦК и МК партии Никита Сергеевич Хрущев. Прежде всего дал слово министру здравоохранения Андрею Федоровичу Третьякову (он был назначен министром в январе 1953 года с поста директора Центрального института курортологии). Тот рассказал о безнадежном состоянии вождя.
Хрущев сообщил:
— Члены бюро президиума ЦК поочередно находятся у постели товарища Сталина. Сейчас дежурит товарищ Булганин, поэтому он не присутствует на заседании.
Никита Сергеевич предоставил слово Маленкову. Георгий Максимилианович объяснил, что товарищ Сталин продолжает бороться со смертью, но состояние его настолько тяжелое, что, если даже он победит подступившую смерть, очень долго еще не сможет работать:
— Все понимают огромную ответственность за руководство страной, которая ложится теперь на всех нас. Всем понятно, что страна не может терпеть ни одного часа перебоя в руководстве.
После этой преамбулы на трибуну вышел Берия и объявил, что в создавшейся обстановке необходимо назначить главу правительства:
— Мы уверены — вы разделите наше мнение, что в переживаемое нашей партией и страной трудное время у нас может быть только одна кандидатура на пост председателя Совета министров, кандидатура товарища Маленкова.