Второй секретарь горкома партии Георгий Попов возлагал вину на хозяина города Александра Щербакова: «Я поехал в Московский комитет партии. Там было безлюдно. Навстречу мне шла в слезах буфетчица Оля, которая обычно приносила нам чай с бутербродами. Я спросил ее, где люди. Она ответила, что все уехали.
Я вошел в кабинет Щербакова и задал ему вопрос, почему нет работников на своих местах. Он ответил, что надо было спасать актив. Людей отвезли в Горький. Я поразился такому ответу и спросил: а кто же будет защищать Москву?
Мы стояли друг против друга — разные люди, с разными взглядами. В тот момент я понял, что Щербаков был трусливым по характеру».
Сотрудники городского партийного аппарата понимали, что Георгий Попов недолюбливает своего руководителя. Но ни Фурцева, ни ее коллеги-секретари не знали, что было тому причиной. Позже Никита Сергеевич Хрущев рассказал, что назначили Попова в Московский комитет, вторым человеком к Щербакову, с дальним прицелом.
«Сталин, — вспоминал Хрущев, — дал мне и Маленкову поручение:
— Вы подберите вторым секретарем такого человека, который следил бы за Щербаковым и в случае чего доложил бы нам.
Потом Щербаков так повернул дела, что, будучи подхалимом и цепным псом, стал грызть людей и буквально на спинах своих жертв выдвигался, завоевывая себе авторитет у Сталина».
Но не один Щербаков виновен в октябрьских событиях. Опозорилось начальство всех рангов. Вот секретная справка горкома партии, которую потом прочитает Екатерина Алексеевна:
«Из 438 предприятий, учреждений и организаций сбежало 779 руководящих работников. Бегство отдельных руководителей предприятий и учреждений сопровождалось крупным хищением материальных ценностей и разбазариванием имущества. Было похищено наличными деньгами за эти дни 1 484 000 рублей, а ценностей и имущества на сумму 1 051 000 рублей. Угнано сотни легковых и грузовых автомобилей».
Заведующий организационно-инструкторским отделом горкома партии представил Щербакову записку: «О фактах уничтожения партийных билетов 16–17 октября сорок первого в Москве»: «Уничтожение партийных документов имело место не только в прифронтовых районах… Всего выявлен 1551 случай уничтожения коммунистами своих партийных документов. Большинство коммунистов уничтожили партдокументы вследствие трусости в связи с приближением фронта».
Страх охватил даже аппарат Центрального комитета партии. Заместитель начальника Первого отдела НКВД старший майор госбезопасности Шадрин (отвечавший за охрану руководителей партии и правительства) доложил заместителю наркома внутренних дел Всеволоду Меркулову, что чекисты обнаружили в брошенном здании ЦК:
«Ни одного работника ЦК ВКП(б), который мог бы привести все помещение в порядок и сжечь имеющуюся секретную переписку, оставлено не было. Все хозяйство оставлено без всякого присмотра.
Оставлено больше сотни пишущих машинок разных систем, 128 пар валенок, тулупы, 22 мешка с обувью и носильными вещами, несколько тонн мяса, картофеля, несколько бочек сельдей, мяса и других продуктов.
В кабинетах аппарата ЦК царил полный хаос. Многие замки столов и сами столы взломаны, разбросаны бланки и всевозможная переписка, в том числе и секретная, директивы ЦК ВКП(б) и другие документы. Вынесенный совершенно секретный материал в котельную для сжигания оставлен кучами, не сожжен. В кабинете товарища Жданова обнаружены пять совершенно секретных пакетов…»
Начальники бежали из Москвы, считая, что война проиграна. Поразительно, какими трусливыми они все оказались. Бежали, даже не видя врага, те самые люди, которые других призывали умирать на поле боя!
Профессор Леонид Тимофеев записал в дневнике: «Начались суды и расстрелы над бежавшими. Владимирское шоссе закрыто для частного транспорта. Снова поднимают на крыши зенитки, на бульвары вернулись аэростаты, которые, было, увезли. Все это знак того, что Москву хотели оставить, а потом раздумали. Интересно, узнаем ли мы, в чем дело. В эти дни всюду сожгли архивы, на горе будущим историкам».
А вот запись из дневника выдающегося ученого академика Владимира Ивановича Вернадского, потрясенного паникой в Москве: «Ясно для всех выступает причина — бездарность центральной власти, с одной стороны, и власть партийных коммунистов-бюрократов, столь хорошо нам известная на каждом шагу, с другой. Крупные неудачи нашей власти — результат ослабления ее культурности: средний уровень коммунистов — и морально, и интеллектуально — ниже среднего уровня беспартийных. В тюрьмах, ссылке, и казнены лучшие люди страны. Это сейчас сказывается катастрофически. Цвет страны заслонен дельцами и лакеями-карьеристами…»
Александр Щербаков по радио обратился к москвичам: «Под давлением вражеских войск, прорвавших на одном из участков фронта нашу оборону, части Красной армии отошли на оборонительный рубеж ближе к Москве. Над Москвой нависла угроза. Но за Москву будем драться упорно, ожесточенно, до последней капли крови… Самым опасным является паника, чего допустить нельзя… Сохраняйте выдержку и дисциплину! Обеспечивайте порядок! Московские организации обязали всех руководителей торговых предприятий, городского транспорта, коммунальных и лечебных учреждений обеспечивать нормальную работу в городе. Директора и руководители предприятий и учреждений обязаны обеспечить твердый порядок… Товарищи, будьте бдительны! Провокаторы будут пытаться сеять панику. Не верьте слухам! Разоблачайте и задерживайте шпионов и провокаторов!»
Свое обращение Щербаков закончил словами: «Да здравствует Сталин!»
Этих слов в подготовленном для него тексте не было. Здравицу вождю он дописал сам карандашом.
В тот же день, 17 октября, Щербаков санкционировал решение секретариата горкома, написанное в спешке и потому не очень грамотное:
«За неустойчивость в условиях, когда советский народ ведет борьбу с гитлеровцами и которая представляет опасность для партии:
а) Дашко И. И. снять с поста первого секретаря Коминтерновского PK ВКП(б) и исключить из партии;
б) снять с поста первого секретаря Ленинградского PK ВКП(б) Коростылева А. В. и исключить из партии».
21 октября бюро Московского обкома постановило:
«За дезертирство со своих постов в момент угрозы захвата района немецкими фашистами снять с работы и исключить из партии секретаря Шаховского PK ВКП(б) Мухина М. В. и председателя исполкома райсовета Родионова В. Е.
Глебова А. С. за преступление, выразившееся в том, что он важнейшие партийные документы, порученные ему для доставки по назначению, бросил и сам убежал — с работы заместителя заведующего оргинструкторского отдела МК ВКП(б) снять, исключить из партии и дело передать в военный трибунал…
За трусость и дезертирство со своих постов в момент захвата района немецкими фашистами секретаря Малоярославецкого PK ВКП(б) Денисова М. Ф. и председателя исполкома райсовета Панченко А. С. с работы снять, исключить из партии и предать суду военного трибунала».
Все эти документы Екатерина Фурцева прочитает уже после возвращения из эвакуации. Это объяснит ей, куда делись знакомые лица и почему в коридорах горкома и обкома на Старой площади так много новых людей.
До начала контрнаступления советских войск под Москвой жить и работать в городе было по-прежнему опасно. Никто не был застрахован от вражеских бомб. 28 октября 1941 года бомбы попали в Кремль и в здание Центрального комитета партии на Старой площади. Взрывной волной было разрушено здание обкома и горкома партии. В кабинете Щербакова в тот день проходило совещание. Командующий Московской зоной обороны генерал Павел Артемьев докладывал план обороны Москвы. «В тот момент, когда Артемьев твердо и уверенно заявил, что Москва с воздуха прикрыта надежно, раздался огромной силы взрыв, — вспоминал член военного совета Московского военного округа и Московской зоны обороны генерал Константин Телегин. — Все здание задрожало и, казалось, вот-вот рухнет. Град осколков стекла и кусков штукатурки обрушился на присутствующих, погас свет, листы доклада и записей разметало. Щербакова контузило. Без посторонней помощи он не мог подняться».
Георгий Попов, присутствовавший на этом совещании, рассказывал: «Нас спасло то, что мы находились около мощной прямоугольной колонны. На полу валялись мелкие осколки оконных стекол и куски штукатурки с потолка. Мы спустились через запасную лестницу и вышли в проезд между зданиями МК и ЦК партии. Здание ЦК было охвачено пламенем. Пожар продолжался трое суток… Погибли десять человек, пятеро в здании ЦК партии и пятеро в горкоме партии…»
Когда Фурцева вернулась из Куйбышева в Москву, опасность для города уже миновала. Струсивших, плохо проявивших себя убирали с видных должностей, в партийном аппарате происходили серьезные кадровые перемены. Вот почему Екатерина Алексеевна стала секретарем райкома столицы, перешагнув сразу через несколько ступеней служебной лестницы.
Возможно, успешно начавшаяся партийная карьера помогла Екатерине Алексеевне справиться с личной драмой. У Фурцевой сложились особые отношения с первым секретарем Фрунзенского райкома Богуславским. Он руководил райкомом с 1940 года. Говорят, Петр Владимирович ценил не только ее деловые, но и женские достоинства, что не удивительно: молодая Фурцева была очень хороша — яркая, стройная, с бурным темпераментом. Во всяком случае Богуславскому Екатерина Алексеевна многим обязана. Он сделал ее в 1945 году вторым секретарем райкома. Они повсюду бывали вместе.
Тогда еще не было понятия «деловая женщина», но правило — никогда не заводить романов на работе — уже действовало. Трудно обсуждать то, что произошло между Петром Владимировичем и Екатериной Алексеевной. Они сами не рассказывали. Это не та история, которой делятся даже с доверенными людьми.
Почему они сблизились? Мы можем только предположить. Служебные романы похожи один на другой как две капли воды…
Никто не пытался завоевать ее так, как он. Многому ее научил. Ей льстили особые отношения. У них оказалось много общего. Он не мог обсуждать свою работу с женой, а с ней мог. Но едва ли такой роман может долго устраивать женщину. Идут годы, а он не собирается уходить от жены. Мужчина счастлив иметь и жену, и любовницу. А женщине нужна настоящая семья. Так что, как правило, служебные романы заканчиваются, как только мужчина и женщина перестают работать вместе…