– Тебе нужны признания? – спросил Ксенофонт Фрица. – Для отчета? Или ты копаешь по собственной инициативе?
– Мне нужна правда, – ответил Фриц.
– Ты ведь знаешь правду…
– Знаю.
– Зачем же мучаешь людей?
– Ты, старик, не знаешь, что такое настоящее мучение.
– А ты? Если ты знаешь все про мучения, к чему мучаешь других?
– Это ты о тех, кто убивал немецких парашютистов, закалывал их вилами, стрелял в упор и резал серпами?
– Ты определил для своей казни не имеющих к этому никакого отношения.
– Тогда выдай мне тех, кто виноват. И я отпущу этих бедолаг.
– Я. Это сделал я. Один. Так и запиши в своем талмуде.
– Ты? Один? Хочешь смерти?
– Хочу жизни для остальных греков.
– Думаешь, кто-нибудь из них вступился бы за тебя, старик?
– Каждый. Любой из них…
– Ты заблуждаешься. Глупец. Но я не стану тебя разубеждать. Для меня очевидно другое. Что ты слишком высокомерен, а высокомерие выдаешь за великодушие. Твой героизм меня не впечатляет, но твоему ложному признанию я доверюсь. И расстреляю тебя вместе с ними. С теми, кто, как ты считаешь, отдал бы свою жизнь, чтобы спасти тебя. Вправо его. Хотя постой! Эй вы, кто из вас хочет спасти этого старика от смерти ценой своей жизни?! Он признался в убийстве немецких десантников. Но я готов расстрелять вместо него кого-нибудь другого. Любого из вас.
Ни один не вызвался.
– Вот видишь? – торжествующе изрек Фриц.
Вдруг из толпы селян женского пола вырвалась девушка с обрывком флага. Она упала на колени и крикнула:
– Я… Меня!
– Эту дуру определить в бордель! В Ретимно! – приказал Шуберт порученцу и отмахнулся.
Конвойный толкнул кириоса Ксенофонта прикладом, и отец Катерины оказался в толпе приговоренных.
Залп прозвучал по команде «турка». Греки падали, сраженные немецкими пулями, у ветвистой оливы.
Женщины рыдали, склонившись над мужьями и сыновьями. На острове быстро темнеет весной, критское солнце погасло.
Расстрельная команда Шуберта закончила свое дело. В Ретимно уставшего и разбитого Фрица ждала музыка великого австрийского гения. Один освобожденный им уголовник неплохо орудовал смычком, скрипка – не то что критская лира. Она пронзительна. В ней нет столько боли… А эта дерзкая девчонка. Она хороша. И он собирался ее смирить. Как смирили греков в Смирне.
Глава 11. Партизаны
Марионетка рейха, армейский генерал с неблагозвучной на греческий слух турецкой фамилией Цолакоглу, подписал от имени Греции капитуляцию в Афинах. Тем самым Гитлер словно насмехался над независимостью Эллады.
Презрение к своему союзнику Бенито Муссолини Гитлер не проявлял, но немецкие генералы намекали на то, что итальянцы не заслужили верховодить в Греции, так как не умеют воевать и провалили свое вторжение. По их мнению, хваленые чернорубашечники Муссолини, его ряженные как петухи стрелки-берсальеры в своих смешных шапках с перьями не смогли бы одолеть греческую армию без помощи победоносной армии рейха. Поэтому все лавры по праву принадлежали только Германии.
Муссолини отрезали внушительный кусок от греческого пирога, но в столице, Македонии и на Крите хозяйничали «представители высшей расы».
Греция, по мнению фюрера, была обречена на вассалитет и абсолютное, беспрекословное подчинение великой Германии, как когда-то она была вынуждена забыть о своей свободе под натиском и владычеством могущественных османов…
Но для греков война не закончилась. Народ, конечно, все еще рассчитывал на англичан, но более полагался на себя.
Очень скоро в горах Эпира, в долинах Фессалии, в Аттике и на Крите появились мелкие разрозненные отряды под командованием офицеров разгромленной греческой армии.
Рыбаки предоставляли свои баркасы, вооружали их пулеметами, создавая подобие флота. Бывшие артиллеристы окапывались в предгорьях, перетаскивая трофейные итальянские пушки в тайные схроны. Кавалеристы всеми правдами и неправдами добывали лошадей для создания первой партизанской илы[14].
Ну а монахи закатали рукава, чтобы снабжать партизан продовольствием. Женщины же готовили им еду в землянках, собирали урожаи оливок и зерна.
Сопротивление из городов и сел ушло в горы, так как там легче было противостоять как тройной оккупации немцев, итальянцев и болгар, так и местным предателям-коллаборационистам из «батальонов безопасности», жандармерии и местным нацистам.
Только через год после оккупации и раздела страны в Элладе появилась мощная партизанская армия – ЭЛАС[15], которая объявила на освобожденных территориях независимую республику, подчиняющуюся «Горному правительству». Сперва она противостояла оккупантам и их пособникам, но вскоре стала непримиримым врагом ЭДЕС – еще одного, не такого мощного, но тоже крупного партизанского соединения во главе с Наполеоном Зервасом, живущим на подачки английской разведки авантюристом.
Ну а в 1941-м партизаны, да и подполье только набирали обороты. Так что заброшенные в захваченную Грецию английские разведчики из Управления специальных операций сперва и понятия не имели, с кем устанавливать контакты.
В таком же неведении пребывали и Иван Троян со своей группой.
Советские диверсанты, приземлившиеся на парашютах в живописной долине у горного хребта Пинд, посчитали невозможным оставаться в Фессалии, кишащей подразделениями стран «оси». С помощью проводника-коммуниста они дошли до Афин. По его словам, в столице действовало подполье, способное снабдить русских нужной информацией по поводу дислокации партизанских соединений и обеспечить картами.
Информация оказалась ложной. Над Акрополем развевался немецкий военный флаг со свастикой, в городе шли облавы. Гестапо расстреливало без разбору любого, кого местные коллаборационисты обвиняли в прокоммунистических симпатиях. Под раздачу попадали и монархисты, и республиканцы. Лишь лояльные к марионеточному правительству и германофилы имели шансы выжить.
Троян посчитал, что связь с сопротивлением через этого проводника ненадежна, и решил пробираться в Пирей, где жил еще один связной. Прибыв в третий по величине греческий город и узнав, что человек, которого он искал, находится в гестапо, Троян отправился в порт, где нанял затхлую барку. Он решил держать курс на Эгейские острова. Нужно было переждать.
Оставаться в больших городах он не планировал изначально, ориентируясь на горы, однако реальная ситуация внесла свои коррективы в маршрут группы.
Пришлось пробираться еще южнее. Уже в море зоркий хозяин барки увидел патрульные итальянские катера и дал право руля, резко сменив курс. Итальянцы шли в сторону Афин, видимо не придав значения ветхой посудине, то ли идущей наперекор волне, то ли легшей в дрейф.
Похоже, единственным в тот период местом, где оказалось возможным укрыться до установления надежной связи с партизанами на материке, являлся Крит…
«Укрыться» – термин для деятельного Трояна, конечно, был неподходящим. В Самарийском ущелье советский офицер развернул бурную деятельность по налаживанию контактов с местными ополченцами и бывшими военными Эллады, не успевшими эвакуироваться в Александрию вместе с имперскими частями Великобритании.
Отряды были разбросаны по всему Криту. Непролазные Белые горы стали убежищем партизан. Рылись землянки, окопы, из сосновых бревен сооружались блиндажи. Очень скоро Троян посчитал, что парни – а в отряде бывшего командира греческих эвзонов Лефтериса насчитывалось не менее полусотни бойцов – засиделись в лагере, и предложил дерзкую вылазку уже спустя пять дней после интервенции острова, когда в городах и деревнях Крита начались репрессии в отношении местного населения.
Фриц Шуберт с упоением предвкушал в самой ближайшей перспективе сексуальное развлечение. Его воображение рисовало картинки немыслимого удовлетворения и упоения своей властью над очаровательной пленницей. Он не сомневался, что сумеет ее смирить, невзирая на то что девушка только что лишилась родного отца. Подавить ее дух окончательно, по мнению немецкого офицера, не представляло большого труда, ведь лишать воли непокорных, строптивых и свободолюбивых греков и гречанок было его даром.
Катерина ехала в легковом автомобиле самого Шуберта, прижатая с двух сторон его приближенными головорезами, обязанными Фрицу по гроб жизни за то, что вызволил их из греческих застенков. Командир расстрельной зондеркоманды находился на переднем сиденье. Шутце – водитель топил на газ, стараясь не отставать от авангарда колонны – мотоцикла полевой жандармерии люфтваффе «цюндапп» с коляской, на кронштейне которой был закреплен пулемет MG-34.
Сзади на приличном расстоянии тащился грузовик с парашютистами, не очень-то довольными, что по приказу командования любимцев Геринга превратили в заурядных палачей. Их успокаивало лишь то, что полицейские функции на десантников люфтваффе наложили до момента, пока Шуберт не укомплектует полностью свое подразделение выпущенными из тюрем Ханьи, Ретимно и Ираклиона уголовниками.
То и дело Шуберт оборачивался, чтобы, пусть пока и на расстоянии, оценить прелести девушки похотливым взглядом. Она была поистине хороша. Уголок его рта вытягивался в пошлой улыбке, но Катерина не замечала этого надменного взора, предваряющего животные намерения, убийцы ее отца.
Все, что было до этого дня, расплылось в тумане. Мир перевернулся. Она пребывала в шоковом состоянии, не отдавая отчета тому, что произошедшее нельзя изменить, его не отменишь, не отсрочишь, не вычеркнешь из жизни. Ее отец больше никогда не отругает ее, не приласкает, она не выслушает его нравоучений и не улыбнется его шутке, он больше не скажет ей «эвхаристо» за его излюбленное, приготовленное дочерью лакомство – рыбный суп какавью с лавровым листом и душистым перцем. Его больше нет…
…Троян действовал, как в Испании. Сначала Неваляшка «снял» пулеметчика с горжетом полевой жандармерии на груди, расположившегося в коляске «цюндаппа». Потом две гранаты угодили в грузовик, и он загорелся.