Даже слепой муж, находящийся на иждивении Адониса, упрекал ее, не щадил сына, не выбирал выражений, бесился, когда и так было тошно. Потому Адонис оставил отчий дом и ушел жить в горы, в каменную кошару пастуха. А без него, ее отрады и светочи, ей оставалось лишь чахнуть, доживая свой век в окружении всеобщего осуждения.
Но хуже всех было не матери. И даже не Адонису. Не слепому отцу. Больше всех в отверженном семействе страдал калека Димитрис.
Это ведь из-за него его родной брат, гордость семьи и единственный кормилец, без которого никто бы из них не выжил, стал изгоем. Вместо того чтобы ходить по деревне с высоко поднятой головой, его достойнейший во всех отношениях брат озирался, словно затравленная щетинистая мышь.
Димитрис хотел возразить отцу, пожалеть мать, подставить плечо брату, но разве он мог? Никто не ценил его слово, да и сам Димитрис ненавидел свою корявую речь.
Одно дело он – над ним не грех и посмеяться. Особенно над сочившейся изо рта слюной, как у младенца, в моменты, когда он волновался, подбирая слова и стараясь произнести что-то важное. Он всякий раз корчился от боли, когда силился показаться умным.
В итоге всякий раз его неоконченная речь оказывалась банальным и несвязным бредом. Димитрис знал, как надо говорить, но не мог. Мозг работал, словно был заключен в здоровой голове, ему было что сказать, но непослушный язык и натянутые как струны мышцы проглатывали каждое второе слово. Он не договаривал предложений, не мог донести смысла того, о чем думал. Да и кто бы смог дослушать его, даже если бы у него получилось?! Ведь все деревенские мальчишки без исключения с детских лет дразнили его и считали деревенским сумасшедшим. Все, кроме Адониса.
В ту самую ночь, когда Адонис в грузовике жандармерии отправился в Ретимно на смотр охранного батальона, Димитрис решил покончить с собой.
Беспомощность, чувство вины, гадкое чувство озлобленности на весь белый свет привели Димитриса к монастырю. Дверь была не заперта. Костыли оказались как нельзя кстати. Опираясь на них, он с третьей попытки взобрался на ствол старой оливы и нащупал самую толстую ветку. Что-что, а узлы благодаря брату он вязать обучился. Крепкая бечевка плотно обтянула ветвь. Накинув на голову плетеный обруч, он откинул костыли и повис. Впервые в жизни он не дергался. Прощаясь с духом, он думал только о том, что никого больше не обременит своим жалким видом.
Известие о самоубийстве Димитриса в деревне восприняли по-разному. Женщины, потерявшие мужей после карательных мероприятий Шуберта, судачили, что проклятие и Божье возмездие быстро достигло цели.
– Поделом им! Позор на весь их род! – говорили бывшие друзья-соседи. Новый игумен поставил свечку за упокой новопреставленного, но отпевать отказался.
Глава 16. Искушение
Адонис похоронил брата на склоне двугорбой горы, неподалеку от места, где Шуберт добил монастырскую клячу.
Через год мать окончательно зачахла и неожиданно умерла, безболезненно, прямо во сне, утомленная людским бойкотом и сломленная нечеловеческим горем.
Похоронив мать, Адонис продолжал жить в заброшенной кошаре и исправно ходить на службу, чтобы весь свой паек приносить слепому отцу. Но тот каждый раз норовил выбросить съестное наружу со словами, что не даст осквернять свою хижину подачками с немецкого стола.
Если б не Мелания, родственники которой при сознательном попустительстве гауптштурмфюрера Шуберта держали в горах тайную сыроварню, отец Адониса умер бы с голоду.
Командир зондеркоманды, ненавистной всему острову, закрыл глаза на зажиточное семейство Мелании. Невзирая на войну и конфискации, ее семья жила сытно и вольготно. Определенно Фриц симпатизировал своей любовнице и осведомительнице, и она этим воспользовалась по своему усмотрению…
Не зная истинного лица своей неожиданной доброжелательницы, слепой старик полагал, что девушка носит ему корзинки с хлебом, сыром и молоком из жалости к его безвременно ушедшей супруге.
Мелания поведала доверчивому отцу Адониса, что его покойная жена великодушно научила ее вить пряжу. Вот почему она не отстанет, и, даже если старый ворчун попытается ее прогнать, она обязательно вернется. Бойкая девушка не принимала никаких возражений, отрезав, что никогда не оставит в одиночестве слепого мужа своей бывшей наставницы из благодарности к ней и сострадания к ее семейству.
Это, безусловно, являлось сущей ложью. Мотивация Мелании конечно же заключалась в безответной любви к сыну слепца, который, как назло, по-прежнему грезил о своей Катерине…
А ведь та родила девочку! Рыжую, как сэр Том. И об этом знала вся деревня – проговорилась повитуха. Правда, новорожденную Катерина предусмотрительно отвезла к своей тетке в Ретимно, а сама по-прежнему жила в ущелье среди партизан. Наверняка закрутила там роман с каким-нибудь бывшим офицером!
Но малышка – не иголка в стоге сена. Особенно для человека с нюхом охотничьего пса, коим обладал Фрицио, как ласково называла Мелания своего покровителя и любовника. Она знала, что Шуберт не остановится ни перед чем, чтобы отловить похищенную у него из-под носа красавицу. Даже здесь Мелания видела в Катерине роковую соперницу и вечную конкурентку.
Когда Шуберт развесил на столбах фотографии дочери кириоса Ксенофонта с текстом о вознаграждении за любую информацию о предполагаемой партизанке, Мелания наконец-то получила шанс отомстить за свою отверженную любовь главной виновнице своего фиаско.
Мелания была способна на любую месть и на крайнюю подлость. Лишь страх перед односельчанами временно останавливал ее. А еще то обстоятельство, что глупый Адонис, который ничего не значил для Катерины, мог осудить ее за такой поступок.
Она не хотела действовать опрометчиво. Первым делом она раздобыла адрес тетки Катерины по имени Зоя, жившей на одной из старых вымощенных булыжником улочек в самом центре Ретимно.
То ли из глупости, то ли из надменной самоуверенности Мелания считала, что ее бы никто не заподозрил в раскрытии секрета Катерины. Мало ли кто мог помочь Фрицио в розыске. Катерина оказалась на ее крючке. Зная, где та прячет дочь, отловить ее ищейкам Шуберта не представляло особого труда.
Однако Мелания отчего-то медлила, чего-то бессознательно ждала. И хотя однажды в постели с эсэсовцем она чуть не проговорилась, в последнюю секунду все же сдержалась.
Время, на ее взгляд, еще не настало. Ее самолюбие тешилось обладанием великой тайной, которая так и рвалась наружу.
Вынашивать план «справедливой» мести иногда приятнее, чем осуществлять задуманное.
Возможно, Мелания никуда не спешила потому, что считала, что Адонис по ее вине пострадал слишком сурово, потеряв в результате ее доносительства и брата, и мать. Она надеялась, что парень никогда не догадается, что именно она поведала Шуберту о его пребывании в монастыре.
Так бы и случилось, если б Меланию не видели в автомобиле гауптштурмфюрера так часто, что заподозрить любого другого человека в деревне в стукачестве ни у кого не возникло бы и мысли…
Заблуждение руководило всеми ее поступками. Все ее выводы и предположения были беспочвенными. Но она шла к своей цели только ей одной известными путями… По ухабистой дороге в непроходимые чащи, где в кромешной тьме умирает надежда разумных, но продолжает жить мечта злодея о прощении. Злодей всегда на него рассчитывает, даже если не заслуживает никакого снисхождения.
Зачастую негодный человек может позволить себе даже обиду на праведника, не простившего его за учиненное именно над ним бесчинство. Именно такой сумбур и царил в голове Мелании. Она не простила бы Адониса, если б он не простил ее…
Даже если бы он узнал о ее роли в тех злоключениях, что обрушились на него, он просто обязан был понять причины, толкнувшие ее на явную подлость. Конечно же он сам, кто же еще, и был виноват во всем, что случилось. А может, все к лучшему?! Ведь он отверженный, он никому не нужен! Никому, кроме нее. А она примет его даже такого, потерянного и запуганного изгоя. Ведь только она любит его и делала все лишь ради любви!
С этими мыслями Мелания явилась в каменную пастушью кошару у подножия горы, больше похожую на блиндаж, нежели на жилище. Она заранее подготовилась, поставив себе задачу – во что бы то ни стало соблазнить Адониса. Для этой цели она осветлила волосы и завила их в лучшей парикмахерской Ретимно по последней моде, нарумянилась и припудрилась словно кукла, тремя слоями красной помады обвела губы и водрузила на голову модную шляпку с вуалью прямо из Берлина. Под пальто, которое ей подарил Фриц Шуберт, не было ничего, кроме нижнего белья и чулок. Она застегнула его всего на одну пуговицу, чтобы распахнуть в подходящий момент.
– Как здесь убого… Как в пещере! – появившись внезапно, Мелания сразу пошла в атаку. – Неужели тебе здесь уютно? И ты спишь на этом подобии лежака? Где же ты умываешься?
– Здесь водопад неподалеку… – ответил Адонис, не ожидавший увидеть в своем логове столь разодетую знакомую. К слову, он был единственным человеком в деревне, кто все еще не знал, что именно она сдала его немцам.
– Спартанец. Неприхотлив и немногословен. При этом хорошо сложен и прекрасно пахнешь, хоть кругом затхлость и антисанитария. – Она приблизилась совсем близко, но Адонис отстранился.
– Зачем пришла, Мелания? – нахмурил брови хозяин кошары.
– Сюрприз, – непринужденно улыбнулась девушка, обнажив свои белые, как снег на пиках, зубы. – Не рад или все еще ждешь свою пассию, Катерину?
– Тебе-то до этого какое дело? – насупился бывший эвзон.
– А ты не знаешь?
– Понятия не имею.
– Ты так же слеп, как и твой отец? Кто, по-твоему, снабжает его продуктами?
– Добрые люди, не я. От меня он ничего не принимает.
– И ты не интересовался кто именно? Что за добрые люди?
– Кто же мне скажет? Я как прокаженный, в деревне меня все обходят стороной.
– Возможно, все. Но не я. Как видишь, я здесь.
– Не слепой я, вижу. Так чего тебе надо? – искренне недоумевал Адонис.