В открытом море уже через час установился почти идеальный штиль. Как же капризен бывает Крит. Как непостоянна удача.
Николаоса Романополуса похоронили в море, обернув тело солдатской шинелью. В Пирее хоронить бойца не представлялось возможным. Таковой стала участь грека, которому не подфартило на чужбине, но повезло сложить голову на земле Эллады за ее свободу и спасая свою любовь.
Когда Катерина пришла в себя, катер уже подходил к Пирею. От него 15 километров до Афин. Потом предстоял путь до восставшей Фессалии.
Она спросила про Николаоса и, услышав ответ, горько зарыдала.
– Не плачь, боевая подруга. Сделай месть смыслом жизни. Так будет проще. – Эти слова Трояна не успокоили Катерину. Лишь напомнили о том решении, которое она давно для себя определила.
Разве можно забыть о тех, кого любишь. Она потеряла всех. Всех до единого. Всех, кроме ласточки с рыжим пушком. Дождется ли этот беззащитный комочек мамы? Бог ведь видит, он не оставит малышку без своей опеки? Он ведь закроет крошку крылом ангела и не допустит беды?
Тетка Зоя надежная, она не подведет. Катерина мечтала о том благодатном времени, когда она вернется в освобожденный от фашистов Ретимно и увидит свою дочь…
Глава 21. Бег
«Почему я все еще жив, зачем я остался?» – Из стопы сочилась кровь, но Адонис старался ее не замечать, терзая себя одним-единственным вопросом.
Он перебинтовал босые обугленные от ожогов ноги еще туже и затянул лоскуты фустанеллы, заменившие ему и бинт, и обувь, ремнями от амуниции.
Он мог идти. С трудом. Испытывая неимоверную боль. Гвоздь оказался толстым и ржавым. Рану следовало обработать дезинфицирующим раствором как можно скорее. Он понимал это, но шел в сторону моря, растерянный и исступленный.
Море бушевало, пенилось и вставало дыбом, словно протестуя. «Но почему так запоздало? – спорил с небесами бывший эвзон. – Почему ливень не разразился, когда Шуберт приказал сжечь дома? Почему я такой трус и не выстрелил в него или в того негодяя, что насиловал юную девушку?»
Перед глазами вновь промелькнули пережитые картины насилия, учиненного карателями в деревне, объявленной вне закона за связь с партизанами.
Та девушка… Она ведь ни в чем не виновата! Ей не исполнилось и семнадцати. Скорее всего, доносчик оклеветал ее семью, чтобы надругаться над ней. Однако за него это сделал подонок с садистскими наклонностями Дионис, подручный Шуберта.
Адонис все видел: разорванную в клочья рубаху, ужас в глазах жертвы, животную страсть негодяя… Почему прошел мимо преступления? Как посмел впасть в ступор, не отреагировать на беззаконие? Почему не извлек из глубин своей растоптанной чести остатки достоинства? Отчего не вскинул карабин в сторону негодяев? Не защитил ни молодую девушку, ни женщину, отважившуюся возразить главарю шайки убийц? Он не прикончил одного, пока тот не обесчестил деву, а другого – до того, как тот выстрелил в чью-то мать, возможно, в мать извлеченного из-под завала мальчугана…
Почему он смалодушничал точно так же, как тогда в монастыре, когда расстрелял отца Георгиоса? Неужели он был таким всегда?! Всегда оставался трусливым и гадким человеком, трясущимся лишь за свою шкуру?..
Адонис казнил себя за трусость снова и снова. За то, что не преградил путь подонкам, не остановил Шуберта, испугавшись за свою никчемную и гнусную жизнь, противную самому…
Но как же так? Ведь он хотел убить самого себя. И он бы сделал это без малейшего сожаления из ненависти к собственной персоне, если бы не тот мальчик, нуждавшийся в помощи. И все-таки почему он не направил ствол своего карабина на Шуберта? Почему не избавил этот мир от истинного злодея? Не находя логики в своих решениях, не обнаружив объяснения своим действиям, а вернее, бездействию, Адонис брел в неизвестном направлении. Ответы ускользали, как строптивые волны.
Ему вдруг послышалось, что море зовет его к себе, так же как огонь звал его в деревне. Но что-то сдерживало его от повторной попытки наложить на себя руки. Он думал теперь не о сведении счетов с жизнью, а о двугорбой горе.
Найдет ли мальчик дорогу к монастырю в этой кромешной тьме? Может, стоит пойти за ним? Это налево…
В соленой воде ноги сперва не чувствовали боли. Он отключил мозг. Сначала он шел, выворачивая стопы в одну сторону, потом в другую. Боль вернулась и нарастала, особенно когда песок становился галькой, а потом остроконечными камнями.
Он перешел на бег. И бежал все быстрее. Еще быстрее. Он падал, но вставал. В какой-то момент он потерял ремни, опоясывающие щиколотки. Лоскуты фустанеллы поглотило море.
Теперь он бежал босой, стирая обгоревшие стопы, как когда-то легендарный Фидиппид, преодолевший по горным дорогам 1240 стадиев, стер свои сандалии и разбил в кровь ноги, чтобы попасть в Спарту и попросить от имени афинян помощи. А после сражения истребовал себе почетное право глашатая и добежал от Марафона до Афин, чтобы возвестить о грандиозной победе над персами и пасть замертво.
1240 стадий – это почти 240 километров! Вот когда жили герои! Не трусы, как он, бегущий в никуда. От самого себя. По берегу. Из мрака в пустоту и обратно!
Так он пробежал несколько километров. Потом развернулся в другую сторону и побежал направо…
Если бы кто-то наблюдал в эти минуты за Адонисом, то сделал бы однозначный вывод – парень съехал с катушек, сошел с ума. Он претерпел столько горя, что такой исход явился бы для него логическим завершением страданий и мытарств. Иногда разум сам убегает от действительности, спасая сосуд, в котором живет от окончательного разрушения.
…Фриц Шуберт совсем забыл об эвзоне со сломленным духом.
Ситуация менялась стремительно. Русские наступали на Восточном фронте с такой скоростью, что англичане начали в Лиссабоне тайные сепаратные переговоры с СС о беспрепятственном выводе германских войск с территории Эллады для борьбы с красными.
Черчилль уже тогда «играл» на два фронта, с одной стороны, оставаясь формальным союзником Советского Союза, а с другой – пытаясь колонизировать Грецию под прикрытием марионеточной монархии и не допустить проникновения на Элладу «красной чумы»… Немцы, поражение которых в войне считалось предрешенным, имели достаточно сил, чтобы задержать продвижение Советов. Им просто не стоило мешать.
Обергруппенфюрер Карл Вольф еще удерживал Северную Италию, но с санкции рейхсфюрера Генриха Гиммлера искал возможности провести переговоры с американцами о ее сдаче. Немцы, занявшие итальянскую зону оккупации в Греции, приступили к постепенному и планомерному выводу войск вермахта и ваффен СС. Превосходство в воздухе английских «спитфайров» и наличие подводных лодок Королевского ВМФ в Эгейском море после заключения «джентльменской сделки» больше не волновали германское командование. Англичане не топили транспорты немцев и не нападали на колонны. Глаза «Томми» с молчаливого согласия Черчилля были закрыты.
Доставляли хлопоты лишь партизаны ЭЛАС. В Аттике, Эпире, Фессалии… Там они обнаглели настолько, что осуществляли не только диверсионные подрывы мостов и железнодорожных составов, ставили заслоны, но и позволяли себе кавалерийские атаки на отступающие части. Иногда настолько внезапные, что немцам приходилось бежать. И этот бег становился не менее паническим, чем бег в никуда свихнувшегося Адониса.
Фриц Шуберт более не размышлял о величии германского рейха. Все его мысли теперь касались спасения собственной жизни.
Должно же отыскаться хоть какое-то «окно»?! Ведь всегда находилось! Куда податься? Германия обречена!
Даже тогда, в разграбленной Смирне, в том хаосе, где правила ненависть и рождалось неверие, «окно» образовалось, и маленький мальчик чудесным образом оказался в безопасности…
В минуты нахлынувших воспоминаний он жалел лишь себя, не осознавая, что превратился в еще более жестокого монстра, чем те, кто готов убить соседа за то, что тот позволяет себе говорить на родном языке.
С каждым месяцем обстановка на фронтах ухудшалась. Итальянцы сдавались без боя на милость союзников, бросая оружие. Русские уже вступили в Болгарию, захватили ее порты Варну и Бургас. Немцы при отходе затопили все свои корабли. Это уже походило на массовое бегство, а не организованный переход. Пришедшее на советских штыках новое социалистическое правительство Болгарии объявило войну Третьему рейху и приказало эвакуировать свои войска из болгарской зоны оккупации в Восточной Македонии и Фракии.
Пути назад были отрезаны. Да и не хотел Фриц в сокрушенную Германию, чья миссия править всем миром оказалась лишь плодом воображения фюрера, навязанным и реализованным лишь в краткосрочной перспективе.
Но когда казалось, что все двери захлопнулись, «окно» неожиданно распахнулось. За веревочку дернул недоверчивый Уинстон Черчилль, полагающий, что имперское прошлое Великобритании должно быть и ее будущим. А грядущим планам на гегемонию Англии хотя бы в Средиземном море более других мешали русские, а значит, и прокоммунистически настроенные партизаны ЭЛАС.
Англичане вместе с лояльными им греческими частями, сформированными в Египте, высадились на континенте и на островах. Первым делом они приступили к ликвидации конкурентов на власть.
В предгорьях и ущельях Крита орудовал отряд Лефтериса. Английский разведчик Том Браун, появившийся на острове, где еще оставались части вермахта и «охранные батальоны», поспешил наладить контакты с немцами.
Когда жители Ретимно увидели танк «шерман», они не удивились. Когда поняли, что карательные структуры и коллаборантов никто не собирается разгонять – недоумевали. А вот когда лицезрели рыжего англичанина в мундире майора, которого сопровождали не только «бордовые береты» Ее Величества, но и пехотинцы вермахта на двух танках «пантера», они быстро смекнули: англичане и нацисты заодно…
В эти дни Фриц Шуберт отпустил бороду. На всякий случай. Так он больше походил на эллина. И приказал подчиненным своей айнзацгруппы отныне именовать его настоящим именем Петрос.