Однако Уинстон Черчилль все еще не понимал, что ЭЛАС обладала способностью и волей, а главное, реальной силой и поддержкой населения, невзирая на перегибы с подавлением инакомыслия. И партизаны готовились к войне. Они не собирались прощать не только сотрудничавших с немцами полицейских, выпущенных на свободу англичанами из всех тюрем, но и самих англичан.
В отеле они ни до чего не договорились, хоть Черчилль и объявил вскоре о своей политической победе.
В Греции стартовала долгая гражданская война, непримиримая и необратимая. Ненависть нарастала словно снежный ком.
…Сев в самолет, Иван Троян отдавал себе отчет, что покидает Грецию с аэродрома Мегара в восьми милях западнее Афин, находящегося под полным контролем англичан, что он не сможет ничего предпринять в поисках пропавшей без вести Катерины, что СССР действительно поставил крест на Элладе, вверив ее будущее Черчиллю в обмен на бездействие Англии в Румынии и соглашательство Британии в Польше, и что на стрельбище Кесариани, превратившемся в место массовых расстрелов, будет воздвигнуто куда больше крестов на могилах, чем при немцах.
А что мог сделать даже не совсем обычный майор в подобных обстоятельствах? Он даже не имел права отказаться от представления к ордену за проявленный героизм в содействии раскрытия готовящегося покушения на одного из лидеров антигитлеровской коалиции. Не признавать признание командования – верх недальновидности, а спорить с решениями Кремля военный человек не может.
Поднимаясь в небо, Троян долго смотрел на колышущийся на вышке британский флаг и почему-то чувствовал себя предателем…
Черчилль же покинул Элладу с горечью иного рода. Он вдруг осознал, что печальная участь любой империи предрешена ее ростом. В какой-то момент она лопнет под натиском собственной массы, как только вес станет критическим. Многие цивилизации, достигнув пика своего величия, через столетия теряют свои территории и, как ампутанты, испытывают фантомные боли.
Он смог обвести вокруг пальца греков, мечтающих о возрождении Великой Греции, основанной на этническом единстве, убедив, что коммунисты только на словах говорили об интернационализме. На самом же деле они действовали в Греции в интересах славян Болгарии и Югославии.
Болгар после оккупации греки за их зверства на оккупированных территориях ненавидели лютой ненавистью даже больше, чем немцев. Они были готовы закапывать схваченных болгарских наместников Фракии и Восточной Македонии в землю и наблюдать, как вороны выклевывают убийцам мирных жителей глаза.
Черчилль посеял ростки сомнения в искренности большевиков и других коммунистов на благодатную почву греческого национализма. Жонглируя фактами и подменяя смыслы, он сознательно посеял бурю, столкнув греков друг с другом. Разделяй и властвуй!..
Глава 29. Разоружение
После пятидесяти дней ожесточенных боев партизан с англичанами и бывшими пособниками нацистов командующий партизанской армией генерал Стефанос Сарафис все-таки пошел на сделку… Он сделал то, о чем мог пожалеть, но рискнул, всей душой желая остановить гражданскую войну.
Патриоты уже допустили, что Эллада погрузилась в пучину кровопролитного побоища, сопровождающегося террором с обеих сторон. Многолетняя оккупация ожесточила сердца, превратив людей в головорезов в буквальном смысле. Так больше не могло продолжаться.
Не для того его армия билась за урожай в Фессалии и неимоверными усилиями ликвидировала голод, чтобы жертвовать выжившим народом, еще и требуя благодарности за прошлое.
Народ не проведешь, народ сам разберется. Цепляться за власть ценой еще большей крови Сарафис не желал.
…В пригороде Афин Варкизе противоборствующие стороны подписали соглашение о разоружении и демобилизации партизан в обмен на амнистию и запрет преследования по политическим убеждениям, свободу слова, освобождение заложников и узников совести.
Горы оружия сдавались марионеточному правительству без всяких гарантий. Партизанским офицерам было рекомендовано находиться по домашним адресам…
Свою часть сделки партизаны выполняли безукоризненно…
Что до англичан, то те изначально не собирались исполнять свою часть договоренностей.
Первым делом они раздали сданное разоруженными частями ЭЛАС оружие вновь сформированным подразделениям своих наймитов из правых группировок националистов и бывших полицаев.
О создании регулярной армии, находящейся вне политики, о чем условились в Варкизе, теперь не шло даже речи. В крупных городах под защитой англичан и жандармерии орудовали сотни банд.
А вскоре генерал Скоби с подачи Черчилля нашел и юридическую лазейку, позволявшую арестовывать бывших партизан. Их «преступления» окрестили не политическими, а уголовными. Под каток репрессий попадал любой несогласный, всякий неблагонадежный гражданин с левыми убеждениями.
Вскоре в застенках Афин и в концентрационных лагерях на безлюдных островах оказались десятки тысяч реальных освободителей Эллады.
Схватили и командиров кавалерийских частей, в том числе знаменитого подполковника Тасоса по прозвищу Буковалас, успевшего насолить англичанам, разбив их под Фермопилами.
Бросили за решетку даже настоящую знаменитость Пирея Никоса Годаса, лучшего футболиста «Олимпиакоса», ведь он являлся в дни афинских событий командиром роты городского корпуса. Перед тем как его расстрелять, Никосу предоставили право последнего слова, и он попросил казнить его в красно-белой майке родного футбольного клуба.
Десятки тысяч обманутых людей сослали в лагеря Северной Африки, десятки тысяч решено было отправить на «детоксикацию» и «перевоспитание», на службу без оружия вплоть до полного раскаяния в содеянном.
Начался «белый террор». Обезглавленная в прямом и переносном смысле армия ЭЛАС, ибо новому ее командующему Арису Велухиотису, оставшемуся в изоляции после отказа соблюдать лживое Варкизское соглашение, правые радикалы отрубили голову и выставили ее на всеобщее обозрение на городской площади Трикалы, теперь была обречена на поражение. Греция потеряла отвоеванную собственным народом свободу.
…Генерал Сарафис не избежал участи своих подчиненных. Он почувствовал неладное сразу после разговора со своим заклятым врагом Наполеоном Зервасом, командующим противоборствующей ЭЛАС партизанской группировкой монархистов, которую коммунисты разгромили за считаные дни, невзирая на поддержку англичан. Но великодушно не довели дело до конца, позволив Зервасу скрыться.
– Ну вот! – почесал бороду Зервас, злорадствуя по поводу поражения национально-освободительной армии и заточения большинства ее офицеров в тюрьмы, несмотря на обещание всеобщей амнистии. Он возжелал увидеть генерала лично за несколько дней до ареста. – Не помогла вам Красная армия, генерал… Отступись от утопических идей, как это сделал я. Отрекись от убеждений, напиши открытое письмо или подпиши петицию, останови кровопролитие…Это легко. Я ведь считался республиканцем, а теперь монархист. Разницы нет.
– Помогли тебе те восемьсот фунтов, что ты получил от англичан в самом начале нашей борьбы, чтобы выйти за рамки Эпира и освободить всю Грецию? Помогла тебе английская армия в борьбе с нами? – спросил Сарафис и сам же ответил за своего оппонента: – Нет. Чего же ты радуешься? Я никогда не рассчитывал на помощь СССР, и тем более – на их армию… Мы создали свою. И выгнали врагов сами. Пришли другие. Слишком лакомый кусок земли. Я ничего подписывать не стану. Тем более теперь, когда понял, как вы соблюдаете соглашения…
– Это война. Хитрость тоже оружие, – прищурил глаз Зервас. – Вы дали себя провести, значит – глупцы. Сложили оружие, когда победа была в руках. Вы – идиот, генерал.
– Пусть так, но я не торгую ни убеждениями, ни родиной…
– Высокие слова! Еще скажи, Сарафис, что отказывался от денег и оружия от Советов?! Они просто так все вам давали, за красивые глаза, или хотели навести свой порядок в нашем доме? А заодно запустить в него славян, чтоб верховодили над нами…
– Вижу теперь, кто порядки наводит! – прервал врага генерал. – Может, сделают тебя твои друзья, англичане, министром по наведению порядка. И жалованье тебе положат такое, чтоб ты, когда мы снова вас разгромим, к нам не переметнулся… Не зря ведь Зервасом[27] тебя Господь назвал.
– Не судьба тебе, генерал, меня разгромить. Нет у тебя дара предвидения. А я умею предсказывать судьбу: арестуют тебя и убьют.
– Англичане по секрету сообщили? – бросил в лицо врагу Сарафис, не скрывая брезгливости.
– Не англичане за тобой придут, а греки! – завопил оскорбленный Зервас. – И убьют тебя тоже греки.
– Никогда, слышишь… – с ненавистью, но тихим голосом изрек генерал. – Никогда ни один грек не убьет меня!
– Отчего ты так уверен, я бы тебя убил с удовольствием! – заявил Зервас, на полтона смерив пыл.
– Ты не грек…
Генерала этапировали из тюрьмы в тюрьму, с острова на остров, подыскивая наиболее подходящее место для его заключения, так как и конвойные, да и надзиратели испытывали невольное уважение к прославленному герою Сопротивления.
Такое отношение к объявленным «предателями и приверженцами славянокомунизма» было недопустимым. И тогда генерала сослали в концлагерь на безводном острове Макронисос, где содержались заключенные обоих полов, трудно поддающиеся «обработке», а значит – потенциально опасные, представляющие угрозу для общества люди, с которыми не следовало церемониться.
За малейшую провинность эту категорию заключенных разрешалось карать самым суровым образом, подвергать пыткам, а при необходимости – расстреливать без суда.
Побег с острова длиной тринадцать километров не представлялся возможным. Ширина Макронисоса в полкилометра позволяла проглядывать его всего с трех вышек – на холме, на прибрежной скале и у палаточного лагеря.
Охрана считалась свирепой. В нее набирали законченных негодяев и моральных уродов, не способных испытывать симпатию ни к кому, а тем более к человеку, считавшему их заурядными недобитками…