– На костылях? – У Катерины закружилась голова от избытка произнесенных слов. Она пыталась выявить суть, но не могла.
– Ну конечно! До сих пор косо смотрят, злые люди тут, никак не простят ему отца Георгиоса… Хоть он и кормит полдеревни. Фермерское хозяйство такое, что обзавидуешься. Семь лет к этому изобилию шли. Начали с ловли рыбы, он в этом мастер, приноровился с одной ногой сети забрасывать. Места знает. У него чуйка на нерест. Как-то целую лодку наловили кефали, обменяли на нескольких овец – у дяди навязчивая идея была их разводить. Добился своего. Теперь у вас самое большое стадо.
– У меня? – снова поставил женщину в тупик неуемный рассказчик.
– Конечно, у вас, ваше стадо, я только что его прогнал мимо дома и отправил наемных пастухов к Двугорбой горе. Там они и пасутся, – наконец сообщил Адонис.
– Мой дом, мое стадо… – повторила Катерина.
– А чей же еще?! Да вы проходите! – закивал гостеприимный юноша. – У нас и стол накрыт. Время обеда скоро. Да и дочка ваша уже проснулась. Уже самостоятельная… Катерина.
– Дочка?! Она здесь?! Моя дочка здесь! – Катерина ворвалась в дом и увидела прекрасное создание с большими глазами, занятую чем-то, на ее взгляд, очень важным.
Девочка увлеченно читала какую-то книгу. Сама читала. Водила тоненьким пальчиком по буквам и произносила вслух разгаданные слова.
Она узнала бы свою дочь из тысячи. Рыжая, с бледно-розовой кожей, чуть вздернутым носиком, изящными ручками, как крылышки у ласточки, и вытянутой лебединой шеей.
– Здравствуй, малышка… – Мама обняла свою кровиночку, и из глаз полились слезы. Сердце отсортировало их и приберегло для особого повода, который наступил.
– Ты моя мама? – спросила прекрасная девочка. – Я знала, что ты вернешься домой. Дядя Адонис сказал, что ты обязательно вернешься. Я тебя ждала. Пойдем почитаем вместе.
Они читали. А потом малышка уснула прямо у нее на руках, и мать переложила девочку на кроватку, накрытую чистой белоснежной простыней.
Малышка пахла раем. Этот запах ни с чем не сравним, он похож на аромат свежего молока и свежеиспеченного хлеба. Еще так пахнет тщательно выстиранное, отглаженное паровым утюгом белье. Уловить его возможно и в верховьях горной речушки неподалеку от отчего дома, где на берегу растут эвкалипты. Так пахнет родина.
Так приятно дышать только дома. Не просто в уютном ухоженном жилище, постоялом дворе странника, а именно дома… Ты ощутил эти привычные ароматы в детстве, не придал значения, но запомнил их и мечтал вернуться, чтобы почуять их вновь, куда бы не забросила тебя судьба. Засыпая на чужбине, ты захочешь укрыться чистым одеялом и понежиться на своей простыне. К чистоте Катерину приучил ее отец, перенявший любовь к порядку у рано ушедшей мамочки.
Вот и исполнилась банальная мечта ссыльной. Катерина забылась, когда водила ладонью по подушке, гладила простыню, ощупывала одеяло, бережно натянув его до шеи своей дочурки. Она старалась не дышать на дочку, чтобы никак не потревожить ее безмятежный сон. Так она несколько минут сидела рядом, поглаживая рыжие локоны своей ласточки и ощущая свежесть чистого белья.
Ей вдруг показалось, что она слишком грязная для этого чистого дома. В комоде она отыскала свои девичьи платья, умылась и приняла новый облик, облачившись в самое нарядное платье – подарок отца на совершеннолетие.
Впервые за долгое время Катерина посмотрела на себя в зеркало, встроенное в отполированный до блеска сервант. Она оценила себя критически, придираясь к прорезавшимся морщинкам, но отбросила повод еще раз посетовать на постигшее ее горе и вынесенные лишения, а лишь поблагодарила Небо, что жива, что ее не перемололи жернова ненависти и что опыт позволяет теперь оделять зерна от плевел, а мелочи – от главного.
Главное – это снова увидеть очищенный от пыли дом, лечь сегодня на эту большую кровать и укрыться одним одеялом со своим ангелочком и, конечно, полакомиться – поесть так аппетитно и вкусно, как только возможно, с запасом, как подобает предусмотрительному заключенному… Последнее желание, конечно, может показаться мелочью, но только тому, кто не хлебал тюремной баланды на протяжении десяти лет.
Адонис-младший уже грел обед в духовой печи, уверяя, что мужчины – лучшие повара, и праздничный обед по такому случаю он не доверил бы готовить никому, кроме себя.
Он нарезал картофель крупными ломтиками, а на тушку курицы положил крупные кольца лука и томатов, присыпал все это корицей и орегано, затем заправил солью и, уложив на противень, засунул в духовку.
– Сорок минут – и объедение, курица по-гречески, будет готово, – сообщил довольный своей мастерской работой юноша. – Еще вот салат со свежим овечьим сыром, приправленный оливковым маслом. Как любит отец дяди Адониса. Кстати, он все еще жив, хоть и ничего не видит. И до сих пор не простил сына, представляете? Приходится снабжать его едой обманом. Я говорю ему каждый раз, что его сгнившая лодка без весел с прохудившимся дном сдается в аренду, но плату небогатые арендаторы готовы платить только едой. Вот он и согласился. Это дядя Адонис придумал.
– А как девочка оказалась здесь? – этот вопрос не давал Катерине покоя.
– О, – вздохнул юноша. – Об этом он не любит рассказывать, но я знаю. Ведь в тот день он и меня спас. И Катеринку. В один день сразу двоих…
И Адонис-младший рассказал. Катерина внимала каждому слову и не верила своим ушам.
– Дядя Адонис узнал, что эсэсовцы раздобыли адрес и отправились в Ретимно за малышкой, чтобы взять ее в заложницы. Это для того, чтобы вас поймать, – поведал юноша. – А он добежал раньше их. Как марафонец. Чудо настоящее! Только ему еще труднее бежать было. У него до этого стопы на пожаре обуглились. А одну продырявил ржавый гвоздь. Вот ее-то у дяди Адониса потом и оттяпали, ногу эту. Но он успел забрать малышку у вашей тетки, хоть она и не отдавала ее сперва. Прижалась и не отпускает. Покуда в окно не выглянула и не увидела машину эсэсовцев. Поверила его словам еле-еле, запеленала наскоро и вручила это рыжее сокровище ему в руки. Дядя Адонис переждал на верхнем этаже, молился, чтоб малышка не закричала, не заплакала. А то бы несдобровать им обоим! Ну а потом выскользнул, вернулся в горную кошару, там и спрятал Катеринку. И выкормил. Легко сейчас рассказывать. Мне самому с трудом верится, что это все правда. Но так и есть.
– А Катериной он ее назвал? – спросила мать, не отрываясь от дочки. Катерина пока была не способна воспринимать все эти слова – они казались какой-то сказкой. Она просто слушала парня и любовалась малышкой, тоже сказочной, как и волшебный мир вокруг, только теперь засиявший всеми красками…
– Конечно он, кому же еще?
– А почему Катериной?
– Его любимое имя. Любит он вас. Неужели не понятно? Всю жизнь свою любит. Но теперь еще и Катерина маленькая – привык он к ней, да и ко мне… А она его все норовит папой назвать.
– А он придет к обеду? – внезапно поинтересовалась молодая женщина.
– Нет, он сюда не заходил ни разу. Считает, что люди не то подумают. Чудно рассуждает. Говорит, что не хочет ваше жилище осквернять. Вот только должок возвращает. За то, что стадо вашего отца не уберег.
– Так не пойдет. Позови его. Ты знаешь, где Адонис?
– Где ж ему быть, кроме своей кошары, – кивнул юноша. – Но я за ним не пойду. Это бесполезно. Он упрямый.
– Ты дождись, как она проснется. И садитесь за стол, поешьте. А я потом. Схожу за ним. За Адонисом, – отрезала Катерина. – Посмотри за ласточкой.
– Не впервой.
Она забежала на взгорок, посмотрела вдаль. Слева – двугорбая гора и монастырь, там – горная речушка с мелкой галькой, а там простирается межгорная долина и липы окаймляют вход в ущелье. Заброшенная каменная кошара пастуха, куда жены носили узелки своим мужьям испокон века, где-то за тем холмом…
Седой смуглокожий мужчина чистил свой костыль от приставшей травы.
– Купим тебе протез. Я видела у одного генерала. Сейчас медицина шагнула далеко…
Адонис услышал тот самый голос, которым и говорят ангелы.
– Да, протез обязательно… – не собираясь выслушивать возражений, деловито заявила Катерина. – Он полностью имитирует ногу. И тогда справим тебе новые сапоги в Ханье. Пойдем домой… Обед стынет.
Адонис встал на костыль.
– Ты жива… – единственное, что он успел проронить до того, как она обняла его.
Катерина взяла его за руку и повела. Он шел очень медленно, но она никуда не спешила. Всю дорогу они молчали. Так как ее слезы только собирались в озеро ее сердца и еще не пробили русла к ее глазам, он заплакал вместо нее. Мужчины иногда тоже плачут…
Слезы умиления возникли на их глазах спустя несколько лет еще раз. И поводом стали два события.
Они провожали в армию нового эвзона. Катерина разгладила фустанеллу Адонису-младшему, а дядя водрузил на его голову красный фареон с кисточкой. Дядя будущего воина зря беспокоился, что люди не примут приглашения на застолье. Неуверенность преследовала его до сих пор, и он все еще считал себя изгоем. Если б Катерина не настояла, он бы в этот знаменательный день скрылся на горном пастбище, чтобы не мозолить никому глаза.
Но пришли все. Было столпотворение и всевозможные яства сдобренной оливковым маслом критской кухни.
Приехали гости и с родной деревни спасенного мальчугана. Той самой деревни, что спалили каратели Шуберта. Они приехали поблагодарить дядю новоиспеченного солдата Греции, но Адонис-старший долго не выходил во двор, где накрыли столы. Но спустя час все же появился в своем лучшем костюме и в новых начищенных сапогах, один из которых плотно сидел на протезе.
Он скромно умостился на стул и отказался от предоставленного слова, убежденный в том, что никогда не заслужит людское прощение. Ведь посреди застолья присутствовали и монахи горного монастыря. Как ни странно, но даже они не смотрели с укором. Неужели греки научились прощать друг друга, как умеют ненавидеть врагов? Без прощения не выживет и любовь. Адонис не думал об этом. И