Операция обошлась мне в 50 тысяч евро, сумму нам еще в конце зимы – начале весны назвали. Зарплата у меня в «Локомотиве» на тот момент была 10 тысяч в месяц, и деньги на оплату имелись. Ведь все 10 тысяч я откладывал: в «Локо» были хорошие премиальные за победы, и жил я на них. А зарплату копил. Вот она и пригодилась…
Но самое интересное – какие же педантичные люди эти немцы! Операцию сделали, деньги уже давно уплачены, но когда я вернулся в Мюнхен из Уэльса, меня приглашают в кабинет и возвращают из этого полтинника 15 тысяч. Говорят: «Мы уже после операции всё окончательно просчитали, и вышло 35». Пытаюсь себе представить, чтобы у нас так деньги вернули – как-то не очень получается.
Но самое поразительное произошло еще раньше. Про операцию только ребята из «Локомотива» заранее знали. И 23 августа мы обыграли «Сатурн», который шел в тот момент то ли на первом, то ли на втором месте. Я забил гол на 90-й минуте. И за победу в том матче нам ЦСКА бонус пообещал, простимулировал, можно сказать. 100 тысяч долларов на команду. Ничего страшного в этом не вижу – нам же не за поражение деньги пообещали, а за победу!
Так вот, выиграли мы, приезжаем на базу в Баковку, а там ко мне в комнату Овчинников заходит. И дает три толстые пачки долларов. По десять тысяч.
«Это что?» – говорю. «Ребята скинулись, – отвечает. – На операцию, которая у твоей дочки будет. Из этих денег, которые мы получили от ЦСКА». Для меня это было неожиданно и очень приятно.
Но это – «Локомотив» времен Юрия Семина. Настоящая семья. Команда, где никто никого не оставлял в беде. Я счастлив, что в ней играл, потому что мало где сталкивался с такой атмосферой…
Сергей Овчинников:
– Самый памятный матч с участием Евсеева для меня, конечно, – в Кардиффе. К сожалению, я не принял в нем участия – а может, и к счастью, потому что команда выиграла. Но помню, что гордился Вадиком, тем, что играю с ним в одном клубе. Когда он забил победный гол – это было сильное впечатление, такие не стираются.
Интересно, что его знаменитую фразу после матча с Уэльсом в прямом эфире я не слышал. Матч смотрел на сборе «Локомотива» по телевизору – но, видимо, выключил сразу после финального свистка, когда Евсеев еще не успел подбежать к телекамере. Либо отвлекся и упустил. Потом не раз вспоминали, смеялись. Это эмоции…
Я никак те его слова не интерпретировал, а был просто рад за Вадима, за сборную, за пацанов. Они просто легли в контекст общего успеха – и команды, и лично Евсеева.
Вадик говорит, я был инициатором того, что команда собрала ему деньги на операцию дочке? Честно, не помню, кто там инициативу проявил. Считаю, что это нормальная человеческая реакция на ситуацию, в которой оказался наш друг. Ничего сверхъестественного мы не сделали. В том «Локомотиве» все знали и радости, и проблемы друг друга, ничто не скрывалось.
Татьяна Евсеева:
– Я была потрясена, узнав про 30 тысяч от команды. Нет, конечно, понимала, какие среди ребят в «Локомотиве» отношения, да и среди девчонок тоже. Что там говорить, если для меня ближе Инги Овчинниковой, хоть и живем теперь на разных континентах, подруги нет. Она была заводилой, центром всех этих отношений среди жен. Но чтобы до такой степени…
Тут Сергею, хоть после их развода с Ингой у меня к нему отношение сложное, надо отдать должное. Он сказал ребятам: «Нужно помочь». Пусть мы и сами на тот момент уже могли позволить себе такую операцию, но они – молодцы. Нет слов. Я только одну такую историю еще слышала: когда разбился на машине вратарь ЦСКА Вениамин Мандрыкин, ребята тоже собирали деньги на его лечение.
Мне было очень тяжело. Потому что года два мы вообще не понимали, что с нами будет. Сначала ездили в наш Бакулевский центр – и там почему-то все время были разные врачи и разные диагнозы. И персонал относился черт-те как. Это для них наш ребенок – один из тысяч. А для нас с Вадиком это любимая дочка…
Мы ждали два года, и они для меня были какими-то невероятными. Вадик все внутри себя переживал, а я человек открытый, и мне было сложнее. Порой мне нужны были слова утешения, но у него другой характер. Он переживает, но молчит.
Хорошо, у нас есть несколько пар друзей, которые приезжали, поддерживали. Например, Саша Маньяков, друг детства Вадика и крестный Полины, и его жена. Спасибо им большое. Знаю, в день операции Саша в Нижнем Новгороде, где он тогда работал, в церковь пошел, свечку поставил…
И это же надо, чтобы операция совпала со стыковыми матчами с Уэльсом. Мы полетели в Мюнхен с моей мамой и Полиной, а Вадик к нам со сбора прилетел. На что я, честно говоря, не надеялась. Даже при том, что знала, как к нему Ярцев хорошо относится, не думала, что он его со сборов перед такими важными матчами отпустит. Работа есть работа. По-моему, только за день до прилета муж сказал, что приезжает. Хороший человек Георгий Александрович…
Правда, в день операции бродим по Мюнхену, ждем, места себе найти не можем – и вдруг звонок с Первого канала: «Как у вас с дочкой, закончилась ли операция?» Мы не можем понять, откуда информация всплыла. А потом оказывается, что Ярцев успел рассказать об этом в программе «Доброе утро» на том же Первом канале.
У меня к нему никаких вопросов: Вадик же не предупредил тренера, что не надо рассказывать о причине его отъезда, а тот и сказал правду. Это было простое недопонимание, уж точно не со зла. Но в тот момент я в шоке была. У нас даже мама Вадика не знала, что мы на операцию уехали! Не хотели никого лишний раз волновать!
Мне ведь начали звонить даже в больницу, нашли меня там, в Мюнхене. Корреспонденты на ресепшен пробивались, просили меня позвать. Врачи ничего понять не могли, кто такая эта Евсеева, что такое творится. Но я ни с кем не разговаривала – вообще не до того было.
День операции помню по минутам. Ведь это невероятно, когда такое с твоим ребенком происходит и ты должна подписывать бумаги насчет возможности летального исхода. И мы вместе с Вадиком их подписывали, и вы можете представить его состояние. Ну и высказался он в камеры после ответного матча с Уэльсом. В таком еще и не то крикнешь…
Полине дали какое-то успокаивающее лекарство и увезли. У меня была ужасная истерика, немецкие врачи со всем их самообладанием не выдержали и предупредили: «Если она сейчас не угомонится, мы ее выведем из клиники». Это не передать словами, только мать может чувствовать, что это такое – когда твоего ребенка увозят на операцию на сердце и неизвестно, что будет, привезут ли его назад живым. Ведь это – сердце, и его останавливают!
И уж совсем мне стало плохо, когда Полину привезли назад через 15 минут после того, как увезли. Думаю – ну как же так?! Когда из дома выходишь и возвращаешься – это плохая примета. Вот и тут я о том же подумала. А все потому, что операционная не была готова.
Операция длилась шесть часов. Это был ад. Ведь нам говорили – часа три, максимум четыре. Мы пришли в гостиницу, я говорю: «Наверное, мне надо поспать, время быстрее пройдет». Но куда тут заснуть! Если бы сильнодействующие таблетки были, то еще да, но когда их нет…
Тогда всем говорю: «Не могу здесь находиться, пойдемте в город. Там люди, там жизнь, Рождество уже скоро. И все это время мы ходили по центру, потому что мне надо было, чтобы вокруг были люди, много людей. Гуляли, кофе куда-то заходили попить…
Вадику как раз в это время и начали все подряд трезвонить. Он отвечал, некоторым, самым назойливым из корреспондентов, – грубо. А друзьям рассказывал, что случилось.
При этом абсолютно не показывал нам с мамой, что его колотит. Я ему еще говорю: «Ну почему ты такой спокойный? Что, в тебе сердца нет?» Сейчас-то понимаю, чего ему это внешнее спокойствие стоило. Муж совершенно правильно себя вел, потому что если бы еще и он начал показывать, что у него внутри, вообще не знаю, что бы со мной и мамой стало…
Точно так же, кстати, вела себя и Инга Овчинникова, моя лучшая подруга. Мы и сейчас, когда они с Сергеем давно уже не вместе, а она живет в Америке, каждый день созваниваемся и по сорок эсэмэсок в сутки друг другу пишем. А тогда все подружки звонили и плакали: ой ты бедная-несчастная. И только Инга звонила и как ни в чем не бывало бодрым голосом спрашивала: «Ну, что ты там делаешь? Когда прилетаешь?»
И ни слова про операцию. Я думала: «Ну ни фига ж себе, какая она бесчувственная». Только спустя время поняла: если бы еще и она начала скулить, как остальные, наверное, я бы не выдержала. А она, женщина мудрая, меня тянула за луковичку туда, наверх. И до сих пор, мне кажется, тянет…
Господи, как я благодарна этим хирургам в Мюнхене! Наверное, у нас тоже есть врачи, которые делают блестящие операции, но познакомиться с ними не довелось. И надеюсь, уже не доведется. После того матча с Уэльсом, когда Вадик стал знаменитостью, ему дали телефон знаменитого хирурга Бокерии. Но когда это было действительно нужно, никаких связей у нас не имелось, и благодаря доктору Мышалову мы поехали в Германию.
А благодарна вот почему. Вначале врачи говорили, что будут Полине ставить взамен расщепленного клапана искусственный. Это влекло за собой еще одну операцию, когда дочка повзрослеет. Но в последний момент хирург нашел возможность сшить клапан. Так было намного лучше и избавило нас от многих последующих проблем.
Нам очень повезло. Ведь перед операцией врачи подробно разложили, что такое искусственный клапан, но мы все равно согласились, потому что куда деваться? Каждый год все равно ездим, обследуемся, но все эти годы Полина развивала сердечную мышцу, занималась плаванием, теннисом, танцами.
При этом она как ребенок видела наши эмоции и пользовалась своими проблемами со здоровьем. «Ой, не надо меня нагружать, у меня сердечко больное!», «Не кричите на меня, а то у меня сердечко заболит!» Хитренькая, во всем быстро разобралась, хотя ей на тот момент и пяти еще не исполнилось…