а истошном оре, на мате! Ну не любят они «вонючих», и слава Богу. Они любят тихих и покладистых. В общем, закончилось это тем, что я, тогда еще веривший, что обком может быть справедливым, припугнул их, что в понедельник буду там. Они усмехнулись моей наивности, и ответили, что побывают там в воскресенье.
История имела вполне футбольное окончание. Секретарь обкома по идеологии, страшный болельщик, когда узнал об этом, то, как мне передали, позвонил в контору и сказал им: «Когда играл, был человеком, а сейчас поэт, ебть… Оставьте его в покое, что он там может написать…» Временно меня отпустили и даже вернули рукописи, кроме, конечно, подброшенной книги Пастернака. Но потом были, разумеется, еще приколы, но это уже другие истории. Один из ментов позднее встретил меня на футболе, подошел и сказал: «Шурик, прости, приказали…» Я ему ответил: «Да шел бы ты…» И он не обиделся.
Игры, в которые мы играли помимо футбола, были, разумеется, и спортивные. Больше всего футболисты любят играть в «дыр-дыр». Это очень образное название игры в футбол на ограниченной площадке с маленькими воротами. Количество играющих может быть один на один, два на два и так далее. На баскетбольной площадке, скажем, четыре на четыре, на хоккейной — семь на семь. Играли и на деньги. Клали, помню, по трешке под штангу, и победившая команда забирала деньги. Пропивать эти копеечки, однако, шли все вместе.
Играли мы и на серии пенальти. Договаривались с вратарем о ставках и били по очереди. Одно время Валентин Бубукин заразил нас и такой игрой. С линии штрафной, поставив мяч, нужно было в пустые ворота попасть десять раз, но так, чтобы мяч влетел в створ на высоте. Если низом — уже проиграл. Надо сказать, что мало кто умел это делать даже из классных игроков. Казалось бы, пустые ворота, а вот… Вероятно, все дело в психологии. Но любимой игрой футболистов, не знаю, как сейчас, а в наши времена был «квадрат». На углу поля между линией штрафной и лицевой это происходило. Четыре игрока становились па бокам и передвигались, а двое отбирали мяч. Игра шла в два касания. «Квадрат» мог продолжаться часами. Особенным классом считалось «засунуть» мяч одному из бегающих и нападавших между ног. Кстати, касание отбиравшего означало, что он, согласно очереди, покидает «квадрат» и становится на линию. А тот, кто «сгорел», вдет водить. Увлекались до умопомрачения. Тренеры потом даже стали запрещать такие тренировки, потому что игроки теряли свежесть.
«Квадрат», так или иначе, входит в систему тренировки футболиста. Но верхом мастерства, признанием исполнителя «игрочилой» между «квадратчиками» являлось то, что он мог и в игре, в самой острой ситуации «засунуть» мяч между ног противника. Механизм тут простой. Если ты идешь с мячом на защитника и замахиваешься, то он может инстинктивно поднять ногу. В этот момент ты засовываешь мяч ему под опорную, и он не успевает переступить с ноги на ногу, как мяч оказывается у него за спиной. Особенно здорово это получалось у Стрельца, Метревели, Численко, Бышовца, Маркарова. В основном у нападающих. Но если этим занимались последние защитники или «хавы», то возникала, конечно, опасность нешуточная, потому что за ними кроме вратаря не оставалось никого…
Был такой игрок Юра Иванов, он играл за спартачей и «Локомотив». Однажды в центре поля Юра в игре «засунул» дважды подряд мяч между ног соперника и захотел проделать этот трюк в третий раз. Мяч у него отобрали и на быстрой контратаке забили гол. После игры Иванова безжалостно отчистили из команды. У Юры был перебор, как в «очко».
Сознание игрока формируется в отрочестве. Между футбольными зарубами во дворе мы играли во все денежные игры: в «об стенка», в абдрашит. Может, кто помнит, как в южных городах почти на каждом углу сидели на корточках парни и молодые мужчины и бросали время от времени кости. Это были в прямом смысле кости — из хвоста барашка. Побеждал тот, у кого выпадала лучшая комбинация. Мужик в полуприседе долго тряс сведенными ладонями с костяшками внутри, затем бросал их на землю. Компания приникала к ним и считала. То была знаменитая в то время игра в Крыму — абдрашит. Мы тоже играли в нее, хотя это было забавой тогдашних крутых. Мы же больше играли в «расшибалочку» и в «об стенка». В первой на кон клались медные деньги и с расстояния, броском камня, кон разбивался. Затем надо было ударить камнем по монете — так, чтобы она перевернулась на другую сторону, и монетка становилась твоей. В «об стенка» нужно было ударом монетки обо что угодно, хоть об дерево, как можно ближе приблизиться к монетке соперника, а потом большим и указательным пальцами и натянуть расстояние между ними. В случае удачи монетка становилась твоей.
В таком нот игровом пространстве — дворового футбола и игры в деньги — проходило наше межурочное время. Мы и выросли такими — хитрыми, осторожными, рисковыми, смелыми, драчливыми, изворотливыми. И - играющими. Поколение нынешних пятидесятилетних «крутых» было сформировано послевоенными дворами. Поэтому-то их и начали отстреливать нынешние молодые «крутые»: ведь в поведении матерых еще были элементы благородства, своеобразной чести, желание решить проблемы миром, развести. Но из наших дворов кто куда уходил: одни — в большой футбол, другие — в большую тюрьму, в армию. Все, однако, уносили в себе этот сладкий порок — игру, каждый превращался в так или иначе постоянно играющего человека. Футбол же узаконивал твой статус игрока надолго, почти пожизненно. И что бы ни сделал потом, все вспоминали о тебе сразу: «А, этот футболист, помню, как он не забил (или забил) такой голешник!»
Однажды мы сидели часа за два до начала игры на трибуне минского «Динамо» с Валерой Головкиным и наблюдали, как тренируются две легкоатлетки. Они отрабатывали шестьдесят метров со старта. Мы смотрели, помалкивали и вдруг Валера сказал: «Ну что, Щурец, поставим по пятерочке? Ты на какую?» «Я на красную маечку». «Ну, а мне другая…» …Совсем недавно мы встретились с другим моим бывшим футбольным дружком. Стояли в подъезде и толковали уже не помню о чем, и вот он говорит: «Смотри, по стеклу ползут вниз две капли…» Мы рассмеялись, ударили по рукам и разошлись в разные стороны.
Мяч, пробитый мною когда-то мимо ворот, до сих пор летит над землей.
Вратарь, бросившийся за ним, так и завис в воздухе.
Переполненный стадион, стоя, ревет, провожая глазами улетающий мяч.
Я застыл на опорной ноге, вытянув другую ему вослед.
Обе команды, как в музее мадам Тюссо, овосковели — каждый игрок в своей позе.
Судья, отвернувшись от атаки, все еще держит свисток во рту.
Трава футбольного газона выросла по самые плечи и продолжает расти…
Я дышу тяжко, посвистывая сквозь усы с проседью.
В небе стоит вечернее солнце и не садится за восточную трибуну.
Огромные легкие трибун задержали вдох и никак не выдохнут.
В комментаторской звонит телефон, желая узнать счет.
На табло горит ничейный результат, цифры с обеих сторон велики, и время — 10 февраля 1997 года.
Я сижу за компьютером и набираю эти строки.
Но.
Я все так же стою на опорной ноге, вытянув другую, посылая мяч, на переполненном стадионе, вздыхающем легкими трибун, вздыхающем по мячу, пролетающему мимо, и по вратарю, не достающему его, по мячу, улетающему все дальше и дальше от стадиона, заросшего травой, от игроков, застывших в позах античных атлетов с пустыми глазницами, полными слез…