– И вот мы выходим с Хелен из лифта в Гринвич отеле, проходим по коридору, подходим к номеру, как сейчас помню, 601, я осторожно открываю дверь – внутри темно. Я поднимаю Хелен на руки, чтобы перенести ее через порог, как бы в нашу будущую жизнь. И тут на тебе – зажигается свет, в комнате оказывается полно народу – весь наш оркестр. Комната украшена цветами. Чамми Макгрегор играет на рояле, все поют и, взявшись за руки, танцуют вокруг нас. Хелен смеется и показывает рукой на мою спину. Я не понимаю, что такое. А оказывается, они прикрепили мне на спину табличку «молодожен», и я так и ходил с ней по отелю, не замечая, что все на меня оборачиваются и улыбаются. Нет, мэм, вы все-таки чем-то очень расстроены. – Брови Глена снова сдвинулись над переносицей. – Вы меня не слушаете.
– Я вас слушаю, конечно, – Маренн заставила себя улыбнуться. – Я хотела сказать вам, что моя дочь Джилл очень любит ваши композиции. Особенно ей нравятся «Серенада лунного света» и «Читануга Чуча».
– У вашей дочери американское имя? – удивился Миллер. – Это странно.
– Вы правы, для рейха это странно, – согласилась Маренн. – Но моя дочь родилась не в рейхе. Она уже взрослая девушка, ей двадцать два года. И родилась она в Чикаго, ее родители были американцы. Они погибли в автомобильной аварии, и я удочерила ее, когда жила в США. С тех пор мы вместе.
– У меня тоже есть двое детей, и тоже оба приемные, – сообщил Гленн и вздохнул. – Своих у нас с Хелен не получилось. Здоровье Хелен не позволило. Она чуть не умерла, когда носила под сердцем нашего первенца, он так и не родился. – Лицо Миллера помрачнело. – Но надо было выбирать – либо мать, либо ребенок. Врачи строго-настрого запретили Хелен иметь детей. И тогда в нашем доме появились Стивен и Джоанна. Между ними разница два года. Они чудесные детишки, и мы с Хелен очень любим их. Мы даже не думаем о том, что они нам не родные. То, что они у нас есть, – это точно подарок небес, мэм, большая радость для нас.
– Моего родного сына тоже звали Стивен, – грустно заметила Маренн. – Он погиб прошлым летом в России.
– Ваш сын воевал за немцев? – Она заметила, что Миллер пытается скрыть удивление. – Впрочем, зачем я спрашиваю, – он сам себя одернул.
– Конечно. – Маренн кивнула, подтверждая. – Как же иначе. Хотя отец его был англичанином. Но так сложилось. Стивен был танкистом. Сгорел в танке.
Ее голос дрогнул, слезы навернулись на глаза. Но она быстро взяла себя в руки и снова заговорила о дочери.
– Джилл просила у меня разрешения навестить вас, – сообщила она. – Ей было бы очень интересно с вами поговорить.
– Конечно, – оживился Миллер, – я с удовольствием познакомлюсь с мисс Джилл. Если вы позволите, мэм, конечно, – тотчас же уточнил он.
– Как лечащий врач, я не имею возражений, – улыбнулась Маренн. – Считаю, что это будет даже полезно.
– Буду рад, мэм.
– Она заедет к вам после обеда. Я ей позвоню, – пообещала Маренн и наклонилась, чтобы поправить одеяло, сбившееся на край. – А пока отдыхайте. Фрау Кнобель зайдет через час, чтобы сделать перевязку и даст вам лекарства.
– Благодарю, мэм.
Миллер улыбнулся, его запавшие, воспаленные глаза словно засветились изнутри.
– Признаться, я даже не чувствую, что я в плену, – сообщил он искренне.
«Если бы вы знали, маэстро, как нелегко мне сделать так, чтобы у вас сложилось такое ощущение», – подумала Маренн с горечью.
– По твоей просьбе я получил сегодня у рейхсфюрера разрешение ознакомиться с документами, которые касаются метода, применяемого фон Херфом, а также с результатами его экспериментов.
Шеф шестого управления СД Вальтер Шелленберг встал из-за стола, одернув мундир, прошел по кабинету и встал у окна, заложив руки за спину.
– Получить разрешение для тебя, чтобы ты могла прочесть о так называемой научной деятельности фон Херфа, мне не удалось, – сообщил он. – У тебя нет доступа. Но сам я ознакомился. И признаться, я поражен.
Вальтер обернулся к ней. Сидя в кресле напротив стола, Маренн не шелохнулась, но взгляд ее помрачнел.
– Они ставят эксперименты на узниках концлагерей? – догадалась она. – На живых людях?
– Да, так и есть, – подтвердил Шелленберг. – Свою лабораторию фон Херф устроил в Дахау. Здесь, в Оберсдорфе, он работает над теоретической частью, готовит препараты, составляет отчеты, а непосредственно эксперименты проводит там. Он специально отбирает узников, некоторое время содержит их в хороших условиях, усиленно кормит, чтобы они смогли выдержать его эксперимент. Затем при помощи особо разработанных инъекций погружает их на три часа в состояние клинической смерти, анабиоза, при котором останавливаются все обменные процессы. Из человека фактически выкачивается кровь – ее заменяют физиологическим раствором. Этот раствор закачивается в кровеносную систему для удержания живого организма в охлажденном состоянии. За три часа, в течение которых в организме едва теплится жизнь, производится усиленное электрическое воздействие на мозг, которое фактически стирает всю память человека. Человек просто забывает о себе все – кто он есть, как его зовут, где он родился. Всему его будут учить заново. Затем физраствор откачивается, и кровь возвращается в кровеносную систему. При помощи электрического разряда восстанавливается работа сердца. Сердце возвращается к нормальному кровообращению. Человек просыпается, но он ничего не помнит о себе. Это белый лист бумаги, на котором фон Херф напишет любую историю, которую он придумает. В своих отчетах он утверждает, что таким образом ему удавалось из убежденных коммунистов создавать не менее рьяных сторонников нацизма, и те, кто прежде был непримиримым врагом, становился активным помощником охранников и предавал мучениям своих бывших товарищей с наслаждением.
– И что же, все эти особи, которых фон Херф переделал, до сих пор с энтузиазмом трудятся на благо рейха? – спросила Маренн мрачно. – Я что-то сомневаюсь в этом.
– Об этом я ничего не нашел в отчетах фон Херфа, – ответил Шелленберг, возвращаясь за стол. – Правда, я проконсультировался у Мюллера, – добавил он через мгновение, постучав пальцами по столу. – Так как фон Херф действует по линии «Лебенсборна» и Управления по расам и населению, Генрих и сам не в курсе этой деятельности. Он выдал все необходимые согласования, так как Дахау – это ведомство гестапо. Но у фон Херфа отдельное здание, куда доступ лагерным охранникам, и даже самому коменданту, строго запрещен. У фон Херфа собственный персонал, который всем распоряжается на территории лаборатории. Правда, и Мюллер, со своей стороны, тоже постарался поставить им препятствия. Так как повышенная смертность ему не нужна – зачем портить отчеты? – он настоял на том, чтобы отбор узников для эксперимента проходил под непосредственным контролем коменданта. И ему же подавались сведения о дальнейшей судьбе этих узников. Так вот по моей просьбе Генрих приказал проверить статистику, и вот что выдал его отдел, в ведении которого находится Дахау.
Шелленберг сделал паузу. Маренн терпеливо ждала, что он скажет дальше. Хотя она была уверена в том, что последует.
– Все, кто прошел эксперимент в лаборатории фон Херфа, были затем пущены в расход. То есть направлены в крематорий. Никто из них не остался в живых.
– Я нисколько не сомневалась в этом. – Маренн кивнула головой. – И не сомневаюсь, что подобная же печальная участь ожидает и музыканта Гленна Миллера. Потому что у фон Херфа ничего не выйдет из его затеи. Все его эксперименты – это только издевательства над живыми людьми. Но результат один: через некоторое время мозг человека, который обладает колоссальной восстановительной силой, побеждает все последствия воздействий, и человек снова становится собой, тем, кем он был прежде. Сколько может продлиться перевоплощение – несколько дней, от силы месяц. А затем убежденный коммунист снова становится тем, кто он есть, и куда фон Херфу девать этот результат его неудачного эксперимента? Как ему скрыть, что он тратит деньги рейхсфюрера впустую? Естественно, он всех этих несчастных отправляет в газовую печь за какие-то проступки, которые всегда найдутся. Еще бы – такой удар по самолюбию! Годы усиленного труда – а результата нет! Так и самому недолго оказаться в концлагере, учитывая, сколько стоят его эксперименты и какой ущерб он наносит рейху. Статистика гестапо косвенно все это подтверждает. Я даже могу представить себе, где фон Херф нахватался всех этих идей, – добавила она насмешливо. Наклонившись, она взяла сигарету из пачки, лежащей на столе. Чиркнув зажигалкой, Вальтер дал ей прикурить.
– Где-нибудь в Америке, я полагаю? – заметил он. – Когда гастролировал там с лекциями по евгенике?
– Именно так, – подтвердила Маренн. – В Принстонском университете проводились эксперименты над свиньями. Целью эксперимента было выработать методику лечения при больших кровопотерях, например, когда пациент попал в автомобильную аварию или у него тяжелые огнестрельные ранения. На основании этих экспериментов была разработана целая система мер, в которой нет ничего секретного. Я сама применяю ее в тяжелых случаях, просто мне не пришло в голову докладывать о деталях своей работы рейхсфюреру, – она усмехнулась. – Проводится анестезия, недостающая часть крови заменяется физраствором, при этом пациент находится почти в состоянии клинической смерти, температура его тела составляет всего десять градусов. В этом состоянии все поврежденные сосуды сшиваются, затем обработанная кровь возвращается в сосуды и работа сердца восстанавливается. Первые такие операции на основании принстонских разработок были проведены у нас в клинике Линкольна в Чикаго. Я не сомневаюсь, что фон Херф слышал о них и, конечно, поинтересовался, как это делается. На сегодняшний день это, конечно, непростая процедура, но, имея необходимое оборудование, с ней вполне справится более или менее подготовленный специалист. Для этого не надо строить из себя гения. А вот что касается электрического воздействия на мозг –