– Ты считаешь, фон Херф сделал это намеренно? – спросил Шелленберг серьезно.
– Я полагаю, он дал волю инстинкту, – ответила Маренн. – Привычка распоряжаться жизнями людей, которые находятся в полной его власти и за которых некому заступиться, которую он приобрел в последнее время в Дахау, притупила ограничительные рефлексы, которые обычно вырабатывает социум. Он привык к безнаказанности, привык не сдерживать себя. Зная, что ему не грозит никакого наказания, наоборот, подобные действия только поощряются. В обычной жизни это называется эмоциональная распущенность. И в случае с Гудрун именно она его подвела, – заключила Маренн. – Нет, я не думаю, что он намеренно желал нанести Гудрун ущерб. Это не в его интересах. Потерять расположение рейхсфюрера – для него это страшный сон, конец всех его честолюбивых надежд, крах всех планов. Никакой Кальтенбруннер ему не поможет, если Гиммлер утратит к нему доверие, более того, будет считать его врагом. Да Кальтенбруннер и заикнуться не посмеет на его счет, он просто постарается побыстрее о нем забыть. Фон Херф не может не понимать этого. Нет, я уверена, что все, что произошло, произошло случайно, – Маренн сделала паузу. – Фон Херф повел себя по привычке, он забыл, с кем имеет дело, тем более, ему было известно, что прослушку отключили. Он почувствовал себя в безопасности. И это ощущение сыграло с ним злую шутку. Он угодил в ловушку.
– Да, это верно, – согласился Шелленберг. – Его самоуверенность его явно подвела. Уверен, он успокаивает себя надеждой, что рейхсфюрер так и не узнает о том, что произошло на самом деле. Но нам этот случай дает возможность изменить расклад сил в нашу пользу в деле Гленна Миллера. Материалы, которые имеются у Мюллера, могли бы изменить отношение рейхсфюрера к фон Херфу, и это спасло бы американцу жизнь. Но к ним неплохо бы приложить обоснованный профессиональный комментарий, против которого фон Херфу нечего было бы возразить. Что ты думаешь об этом? – наклонившись вперед, Шелленберг внимательно посмотрел на Маренн.
– Я готова дать свое заключение, – быстро согласилась она. – Но в данном случае полагаю, что этого недостаточно. Поскольку я лечащий врач Миллера, фон Херф может обвинить меня в необъективности. Нужен еще кто-то, независимый эксперт. – Она задумалась.
– Де Кринис подойдет? Он психиатр, – предложил Шелленберг.
– Да, – согласилась она. – Но он мой непосредственный начальник, так что его позиция тоже уязвима. Кроме того, я полагаю, мне надо встретиться с самой Гудрун и попытаться поговорить с ней. Она мне доверяет и может рассказать о том, что произошло во время беседы с фон Херфом, как он обращался с ней.
– Я думаю, это неплохой ход, – согласился Шелленберг. – Если Гудрун лично впрямую пожалуется на фон Херфа, это подействует на рейхсфюрера. У него чувствительное сердце, и он чувствует вину перед ней.
– Тогда я сегодня же позвоню фрау Маргарет и попрошу ее дать мне возможность встретиться с Гудрун, – решительно заметила Маренн. – Не думаю, что она будет возражать. Полагаю, она и сама хотела бы, чтобы я обследовала Гудрун после встряски, которую она пережила с фон Херфом, но не звонит, так как боится рейхсфюрера. Я сама позвоню ей и предложу помощь.
– Что ж, в данном случае иметь фрау Маргарет в союзниках также было бы неплохо, – поддержал ее Шелленберг.
– Если Маргарет согласится, я сегодня же навещу ее в любое удобное для нее время, несмотря на занятость, – пообещала Маренн. – Помимо того, что я желаю спасти жизнь Гленна Миллера, меня как лечащего врача очень беспокоит состояние Гудрун. И я не могу оставить без внимания тот факт, что какой-то шарлатан тайком от меня вмешивается в процесс лечения моего пациента. Тем более – фон Херф. На примере Зельды Фицджеральд я имела горький опыт убедиться, на что он способен. Я решила для себя и даже имела честь сообщить ему лично в Вевельсбурге: я не позволю ему повторить ничего подобного, – произнесла она твердо.
– Я думаю, фон Херф тоже понимает, что ты серьезный для него соперник, и тоже готовится нанести удар, чтобы тебя нейтрализовать. Тем более что у него теперь есть такое уязвимое место, как неудачная консультация дочери рейхсфюрера. Вряд ли он сомневается, что тебе рано или поздно об этом станет известно. Поэтому нам надо торопиться, пока он не начал действовать первым, – предупредил бригаденфюрер. – Я попрошу Мюллера, чтобы он передал тебе материалы, которыми он располагает.
– Лучше всего пусть отдаст их Эльзе, – попросила Маренн. – Я заеду к ней вечером и ознакомлюсь со всеми записями и документами. Это не привлечет постороннего внимания.
– Эльза Аккерман, сотрудница аппарата доктора Геббельса, не только близкий друг шефа гестапо, но и его личный агент. Чего не отнимешь у Мюллера, так это, как он умет совместить и работу, и отдых, – Шелленберг рассмеялся. – Хорошо, я так и сделаю, – пообещал он. – Как бы то ни было, история с Гудрун – это наш единственный реальный шанс изменить положение вещей, – продолжил он уже серьезно. – Так что оберштурмбаннфюреру СС Скорцени, а также его давнему товарищу штандартенфюреру СС нет никакой необходимости беспокоиться, – он усмехнулся, вспомнив о начале разговора. – Супруга рейхсфюрера СС фрау Марта нам в данном случае, конечно, не поможет. Но зато, возможно, поможет его дочь – фрейляйн Гудрун.
– Я думаю, что, когда я отправлюсь к Гудрун, я приглашу с собой Джилл.
Маренн на мгновение задумалась.
– Джилл не намного старше, у нее большой опыт в общении с разными людьми, она умеет держать себя ровно и приветливо в самых разных ситуациях, – объяснила она. – Два года назад я познакомила ее с Гудрун, когда та еще была подростком. Мне показалось, Джилл понравилась ей, и позднее я замечала, что она даже пытается копировать ее речь, манеры. В этом нет ничего удивительного. Из-за матери Гудрун живет уединенно, изолированно от общества. Но совершенно явно не хочет копировать свою мать в будущем, у них очень напряженные отношения. И у Гудрун совсем другой характер. Ей нужны образцы для того, чтобы она могла сконструировать собственный образ, и Джилл, как мне кажется, ей нравится.
– Понравится ли эта идея ее матери, вот что важно, – напомнил Шелленберг, просматривая документы, оставленные адъютантом в папке на подпись.
– Не думаю, что она решится открыто возражать мне, – предположила Маренн. – К тому же я не собираюсь сообщать ей заранее, что приеду с Джилл. Просто мы приедем вместе – и все. И спрашивается: почему я не могу приехать с дочерью? – Маренн пожала плечами. – Это же не какой-то чужой человек. Не выгонит же она Джилл с порога.
– Что ж, вполне вероятно, что твоя маленькая хитрость пройдет, – поддержал ее Шелленберг. – Думаю, что тебе виднее, как все это устроить.
– Тогда я немедленно займусь этим, – Маренн встала и направилась к двери. – И… – на пороге она обернулась, – если я договорюсь с Маргарет, не надо торопиться информировать рейхсфюрера, – она сделала паузу. – Я понимаю, что скрыть от него не удастся. Но чуть позже. Хотя бы когда я уже буду у них в доме.
– Да, ты права, – Шелленберг поднял голову. – Я скажу Фелькерзаму, чтобы он проследил за этим.
– Мама, ты не представляешь, как тяжело играть на тромбоне!
Обхватив руками спинку пустого переднего сиденья, Джилл наклонилась вперед.
– Но зато как увлекательно! – воскликнула она.
– Неужели ты пробовала?
На мгновение оторвав взгляд от дороги, Маренн посмотрела на нее с любопытством.
– У тебя что-то получилось? – поинтересовалась она мягко.
– Совершенно ничего, мама! – Джилл призналась честно и рассмеялась. – У Зилке получалось намного лучше. Во-первых это очень мощный инструмент. Когда я издала на нем первый звук, я даже испугалась, честно, – призналась Джилл. – Я думала, он пищит, как флейта, а это просто какая-то боевая труба.
– В этом нет ничего удивительного. – Маренн улыбнулась ее рассуждениям. – Ведь изначально тромбон использовался для исполнения церковной музыки и в некоторых случаях даже заменял орган.
– Вот-вот, на орган он и похож немного, – сразу откликнулась Джилл.
– Но, по-моему, у этого инструмента восхитительный звук, – заметила Маренн. – Его сразу различишь в любом оркестре, будь то симфонический или джазовый.
– Я же не спорю, я согласна, – Джилл кивнула головой. – Бесспорно, когда тромбон в руках у такого виртуоза, как Гленн Миллер, это фантастический инструмент. Он словно оживает, когда Гленн к нему прикасается. Ты бы видела, мама, как у него загорелись глаза, как он был счастлив, когда мы открыли футляр с инструментом. Он даже совершенно забыл о том, что у него еще не зажили руки и ему трудно даже держать ложку, не то что тромбон. Но он держал его, мама, и явно не чувствовал при этом никаких неудобств. Во всяком случае, не подавал нам виду, – уточнила Джилл быстро. – Когда он начал нам играть – это был восторг! – продолжила она тут же. – Даже фрау Кнобель прослезилась. Она сказала, что никогда не слышала такой проникновенной музыки, как «Серенада лунного света». А я подумала, он, конечно, думает в этот момент о своей жене, о своих детях, о своих друзьях в Америке, о том, что все они считают его погибшим и очень грустят о нем. А потом Зилке попросила его показать ей, как надо играть, точнее, напомнить, она ведь когда-то училась вместе с братом, но потом бросила, перешла на фортепьяно. И я тоже решила рискнуть, – Джилл снова рассмеялась. – Это ужас, мама! Мне было очень стыдно! Особенно в присутствии такого виртуоза, как Гленн Миллер! Ты бы слышала, мама, что это такое – моя игра на тромбоне. – Джилл поморщилась. – Фу. Конечно, Гленн объяснял мне, что и как надо делать. Но я такая неумеха, – ее голос прозвучал как-то жалобно, и Маренн не смогла сдержать улыбки. – Представь себе, что сначала я едва вообще не сломала инструмент, так как забыла его заблокировать, и кулиса чуть не отвалилась. Гленн очень разнервничался. Он сказал, что, если кулису повредить, даже самая маленькая вмятина на ней может препятствовать игре – кулиса вообще может перестать двигаться! Я просто обмерла от страха, – призналась она. – Потом там так трудно ставить пальцы. Все надо делать очень четко, не путать. А когда начинаешь играть, надо обхватить губами мундштук и быстро выдыхать воздух. И ни в коем случае не надувать щеки. А у меня именно так все и выходило, – Джилл шмыгнула носом с притворной обидой. – Я думала, щеки у меня лопнут. И я никак не могла заставить их, чтобы они оставались неподвижными. Гленн и Зилке смеялись надо мной. А я и смущалась, конечно, но в то же время это было так забавно! Время пролетело совершенно незаметно, мы много смеялись. Я наслаждалась тем, что могу вдоволь наговориться по-английски, ты же знаешь, я скучаю, если мне долго не представляется случая. А для Зилке – прекрасная практика. В общем, мы договорились, что будем приходить каждый день и брать у Гленна уроки, – сообщила она, понизив голос. – Кажется, мы ему понравились. Он даже расстроился, узнав, что обеденный перерыв закончился, и нам пора возвращаться на службу. Но мы обещали прийти завтра. Если ты, конечно, разрешишь нам, мама, – тут же уточнила она.