Фрау фон Боден закрыла дверь. Было слышно, как простучали по паркету в коридоре каблуки ее туфель – она ушла.
– Как у вас самочувствие, фрейляйн? – Маренн обратилась к девушке. – Чем вы занимаетесь? Вышиваете бисером? – она кивнула на пяльцы со вставленной в них салфеткой, на которой был изображен большой красный цветок. – Мне кажется, у вас прекрасно получается. Что скажешь, Джилл?
– Ой, я совсем не умею этого делать! – честно призналась та и сама испугалась своего голоса. От того, что в комнате было очень мало мебели, он звучал как-то гулко под высоким потолком. Вообще комната Гудрун напоминала монашескую келью. Массивный старинный стол перед окном. Несколько кресел – жестких, без подушек. Такая же жесткая деревянная кровать в углу. Все очень строго и скупо – никаких излишеств.
– Каждая арийская женщина должна заниматься рукоделием, так нас учит фюрер.
Маренн вздрогнула, услышав в словах Гудрун повторение интонаций ее матери. Гудрун встала со стула, положила пяльцы с салфеткой на стол и подошла к Джилл. Она была такая же высокая и тонкая, как мать. Узкое лицо – такое же бледное, его оживляли только карие глаза, доставшиеся Гудрун от отца. Наследство рейхсфюрера также было заметно в очертаниях нижней части лица – губы у Гудрун были потолще, не в ниточку, как у матери, подбородок потяжелее. Одета была фрейляйн Гиммлер в скромное темно-серое платье, скудно украшенное двумя кружевными рюшами на груди, серые чулки и черные туфли без каблука. Никаких украшений в ушах или на руках. Ногти коротко острижены. Короткие русые волосы зачесаны назад.
– Вы кто? – встав перед Джилл, спросила Гудрун, прищурившись. – Мне кажется, мы виделись раньше.
– Я…
Джилл испуганно взглянула на мать, но та успокаивающе прикоснулась пальцами к ее рукаву.
– Это моя дочь, Джилл, – сказала она Гудрун мягко. – Она постарше тебя. Она уже служит в рейхсканцелярии.
– И не умеет вышивать? – резко спросила Гудрун. – Кто же возьмет ее замуж?
– Но…
Джилл вспыхнула и готова была уже ответить резко. Но Маренн опередила ее:
– Зато Джилл прекрасный переводчик с английского, и ее начальник бригаденфюрер СС Шелленберг очень ею доволен.
– Вы служите? Ну да, конечно.
Было заметно, что Гудрун с явным любопытством оглядывает элегантный серый мундир Джилл, погон на правом плече, блестящие сапоги из тонкой кожи. Потом она подняла голову и посмотрела прямо в лицо Джилл.
– А на службе разрешают красить глаза? – спросила со скрытым сарказмом.
– Разрешают. В меру, – опять ответила за дочь Маренн.
– Это чтобы нравиться мужчинам? Моя мама говорит, что так делают только проститутки, – заявила Гудрун и отвернулась к окну.
– Ваша мама преувеличивает, фрейляйн.
Видя, что Джилл вот-вот взорвется, Маренн строго нахмурила брови и сделала жест рукой, давая понять, что надо успокоиться. Джилл сначала сделала обиженную гримасу, но затем лицо ее прояснилось.
– А как поживает ваша коллекция кактусов, фрейляйн? – спросила Маренн, понимая, что надо срочно перевести разговор на другую тему. – Представь себе, Джилл, фрейляйн Гудрун коллекционирует кактусы, – сообщила она дочери.
– Это замечательно, – ответила та холодно, но весь ее облик говорил о том, что Джилл так и подмывает спросить: «А что еще ей коллекционировать, этой фрейляйн? Если только мышей в подполе».
– Кактусы? – Гудрун явно оживилась. – Прекрасно. У меня вчера зацвел гимнокалициум, – сообщила она, и ее бледные щеки порозовели. – Очень красивый красный цветок. Я вам сейчас покажу.
Она быстро подошла к окну и, дергая за шелковый шнурок, подняла штору.
– Зилке говорит, что кактусы коллекционируют одинокие старые девы, которым их форма напоминает мужской фаллос, – тихо произнесла Джилл. – Иголки как бы символизируют недоступность того, что они втайне жаждут.
– Я попрошу тебя не повторять пошлости, которые говорит твоя подруга Зилке, – рассердилась на нее Маренн.
– Она утверждает, что так считают специалисты.
– Какие специалисты? – возмутилась Маренн. – Это только шарлатаны способны рассуждать о сексуальных проблемах человека, основываясь на том, что он коллекционирует кактусы. Здесь нет ничего общего. К тому же кактусы бывают разных видов, совершенно без колючек и круглые. И они на самом деле очень красиво цветут.
– Вот, посмотрите, фрау Ким, – донесся до них голос Гудрун. – Подойдите сюда. Правда, очень красиво?
– Пойдем посмотрим.
Маренн взяла Джилл за руку, они подошли к окну. На подоконнике они увидели целый колючий сад – здесь стояло горшков тридцать, не меньше. Кактусы самых разнообразных размеров и форм – от круглых пушистых малышей – ребуций, до огромных столбовидных цереусов голубовато-зеленой окраски с острыми, похожими на рапиры иглами.
– Ой, сколько их! – удивилась Джилл. – Они и вправду красивые. Особенно вот эти, с белой опушкой, – она наклонилась, разглядывая. – Похожи на маленьких белых котят, свернувшихся в лукошке.
– Это снежные маммилярии, – улыбнулась Гудрун. – Они растут в Мексике. У них мелкие розовые цветочки, обычно их появляется очень много вокруг верхушки, – объяснила она. – Но они цветут позже, в апреле.
Маренн заметила, что теперь Гудрун смотрела на Джилл без прежней враждебности, лед явно растаял.
– А вот такие, мама, мы видели с тобой в Техасе и в Калифорнии, – вспомнила Джилл, указывая на цереусы. – Но там они намного больше.
– Ничего удивительного, – ответила Маренн. – Там они растут в естественных, природных условиях и получают гораздо больше солнца, чем у нас в Германии.
– А вот мой любимец.
Гудрун пододвинула горшок, стоявший справа. В нем рос ребристый коричневый кактус, немного похожий по форме на краба. А над его макушкой на тонких зеленоватых стеблях возвышались три ярко-розовых цветка.
– На ночь он закрывает цветки, точно ложится спать, – прошептала Гудрун. – А наутро они снова распускаются.
Она произнесла эти слова с такой скрытой нежностью, что у Маренн сжалось сердце. Она и раньше хорошо понимала одиночество Гудрун, обиду на отца, ее усталость от вечного противоборства с матерью. Но сейчас опять остро почувствовала это. Гудрун, конечно, находилась в полной власти Маргарет, и Маргарет оказывала на нее большое влияние. Все эти разговоры об истинных арийских женщинах – все это шло от матери, Гудрун говорила ее словами. Она была лишена иного общества кроме общества матери, и потому у нее просто не было иного опыта – она заученно повторяла то, что говорила ей мать. Но сейчас в разговорах о кактусах она проявилась такой, какой была, – уязвимой, недолюбленной, пугливой, чувствительной девочкой, которая изо всех сил борется за то, что любит. А то, что Маргарет не раз пыталась выбросить вон всю эту коллекцию «колючек», Маренн тоже это было известно. И только свидетельства врачей о том, что кактусы явно успокаивают Гудрун, возымели действие на фрау фон Боден – она отступилась от коллекции. Но Маренн пришлось быть свидетелем того, как Гудрун яростно защищала своих питомцев, свой садик, как она выражалась: это единственное место, где мать не имела над ней власти.
– Надо же, я никогда не думала, что они могут быть настолько разнообразными, – Джилл с изумлением продолжала разглядывать кактусы. – А можно их потрогать? – спросила она у Гудрун. – Они очень колючие?
– Некоторые – да, – ответила та, – можно даже поранить руку. А некоторые мягкие, как ватные шарики, вот эти ребуции, например, – она показала на горшок, стоящий напротив Джилл. – Но будьте осторожны, фрейляйн, их иголки – это все равно что листья, ломать их не нужно, можно навредить растению. Иголки ведь не восстанавливаются.
– Я очень аккуратно, – Джилл прикоснулась пальцем к кактусу и взглянула на Маренн, – он просто бархатный, – сказала она с удивлением. – Никогда в жизни не видела. И не подумала бы.
– Вот видишь, – улыбнулась та. – Мы с тобой не зря заглянули в гости к фрейляйн Гудрун. Во всяком случае, ты узнала много нового.
– Да уж, будет о чем рассказать Зилке, – согласилась та. – Теперь я смогу с ней поспорить.
– Мама просила меня, чтобы я рассказала вам все о том человеке, с которым меня заставил встретиться папа.
Гудрун неожиданно сама коснулась темы, к которой, казалось, трудно подступиться. Она стояла перед окном, охватив руками, точно обняв коллекцию кактусов, и неотрывно смотрела за окно, Джилл с удивлением взглянула на Маренн. «А мы-то думали, как к этому подступиться!» – казалось, выражал ее взгляд. Маренн кивнула в ответ и сделала предупреждающий знак рукой: мол, не торопись, ни о чем не спрашивай, дай ей сказать самой. Она прекрасно понимала, что доброе расположение и внимание к тому, что было по-настоящему ей дорого в жизни, к ее любимым растениям, смягчило Гудрун, сняло излишнюю настороженность и напряженность, установило между ними доверие – возможно, и ненадолго. По опыту Маренн знала, что люди, подобные Гудрун: одинокие, углубившиеся в себя, привыкшие, что их увлечения никто из близких не разделяет, а, напротив, все норовят над ними посмеяться – такие люди не склонны к устойчивым доверительным контактам. Они могут расположиться к человеку, чаще всего не являющемуся их родственником. Это происходит потому, что человек посторонний, как они считают, менее опасен, он не находится всегда рядом, он уйдет – а вместе с ним уйдет и опасность. Тогда как близкий останется и в любой момент может причинить боль. Они вначале сильно переживали это непонимание, но затем выработали скрытность как защитную реакцию. Но и к посторонним долго испытывать доверие они не имели способности – страх унижения, насмешки оказывался сильнее, и даже если они не сталкивались с этим, инстинктивно все равно закрывались в раковине – так, на всякий случай. Поэтому сейчас, когда наступил такой доверительный момент, пока Гудрун чувствовала расположение к своим гостям, надо было ни в коем случае не спугнуть ее настроение – дать ей высказаться. Излишние восклицания Джилл могли только помешать. И потому Маренн терпеливо ждала, что Гудрун скажет дальше. Долго ждать не пришлось.