– Прошу, присаживайтесь.
Затем обошел стол и, сев в свое кресло, сообщил, понизив голос:
– Я сегодня разговаривал с Вальтером. Он попросил меня вместе с вами посмотреть какие-то материалы. И серьезно предупредил, что это очень секретно. Что это за материалы, фрау Ким? О чем идет речь?
– Дело действительно серьезное.
Маренн села в кресло.
– Я даже думаю, что двух наших с вами заключений окажется недостаточно, Макс, – сказала она серьезно. – Придется привлечь еще кого-то, известного специалиста, кому мы можем довериться. Я, со своей стороны, очень прошу вас подумать над этим, возможно, это будет кто-то из ваших коллег с университетской кафедры.
Она заметила, что брови де Криниса приподнялись, он явно встревожился и нервно дергал пальцами край белоснежного манжета, скрепленного изумрудной запонкой. Однако молчал, ожидая, что она скажет дальше.
– Наша задача состоит в том, чтобы просмотреть ряд материалов, предоставленных четвертым управлением по просьбе Вальтера, – сообщила она. – Да, да, не удивляйтесь. Это касается некоего доктора фон Херфа и его беседы, которую он несколько дней назад провел с дочерью рейхсфюрера Гудрун. По просьбе рейхсфюрера, конечно, – уточнила она, заметив, что де Кринис явно испугался. – Рейхсфюрер конечно же в курсе всей этой деятельности. Вам что-нибудь говорит эта фамилия, фон Херф, профессор? – спросила она, внимательно глядя на де Криниса.
– Я знаю, что он евгенист и работает в лаборатории в Оберсдорфе, – ответил Макс, пожав плечами. – Очень гнилое местечко, фрау Ким, я вам скажу, – он поморщился. – Я прочитал несколько статей этого фон Херфа, которые Вальтер передал мне. Я совершенно не разделяю его взглядов, а все их исследования нахожу шарлатанскими. И зачем рейхсфюрер еще выделяет деньги на всю эту ересь? Они куда нужнее для обеспечения деятельности мобильных фронтовых госпиталей, которых не хватает.
– Я вполне согласна с вами, Макс, – подтвердила Маренн. – Но вы знаете, как трепетно относится к этой лженауке фюрер, как она много значит в его идеологических конструкциях, то же самое можно сказать и о рейхсфюрере, евгеника – это его слабость. Оспаривать этот интерес бессмысленно. Нас не услышат, мы только навлечем на себя гнев правящей верхушки, и нас лишат даже того финансирования, которое у нас есть. Если вообще не оставят без должностей. А меня так вполне даже легко отправят назад в лагерь, – она грустно улыбнулась. – Однако мы с вами можем конкретно помочь двум людям, первая из них – это дочь рейхсфюрера Гудрун, которая попалась на крючок этим евгенистам, и ее мать фрау фон Боден очень обеспокоена. А второй – это наш американский пленный джазовый музыкант Гленн Миллер, для которого эти экспериментаторы приготовили чудовищное испытание. При помощи манипуляций с мозгом и наркотических средств они собираются убить его память и создать из него сверхагента, который ничего не будет помнить о своем прошлом, а научится вести жизнь сталинского партийного функционера и попробует сделать карьеру в этой страшной и далекой стране. Мы с вами знаем, что из этой затеи ничего не получится, они просто погубят этого яркого, талантливого человека. Но лаборатория в Оберсдорфе должна оправдывать финансовые вливания, которые ей щедро выделяются, а никаких особенных результатов работы за четыре года не видно. Вот эта идея должна, по их замыслу, полностью удовлетворить ожидания рейхсфюрера.
– Создать из музыканта суперагента? – Де Кринис поморщился. – Разрушить талант, данный природой? Как истинный австриец, преклоняющийся перед музыкой и ее гениями, я считаю это просто кощунством. Надругательством над многовековой историей музыки. Над самим этим искусством. Я уж не говорю о человеческой жизни, о том, что у этого американца есть родственники, есть семья, есть множество нитей и связей, которые хотят грубо порвать, чтобы искусственно завязать новые, которые он наверняка не примет. Конечно, дорогая фрау Ким. – Де Кринис наклонился вперед и, взяв руку Маренн в свою, пожал ее. – Я прекрасно понимаю вас и Вальтера. Этому надо воспрепятствовать. И я с радостью сделаю все, что от меня зависит. А также я поговорю с профессором Майндорфом, это мой давний университетский товарищ, мы дружим еще со студенческой скамьи. Я уверен, что он также не откажется помочь. Но только позвольте спросить, фрау Ким: каким образом в эту историю попала фрейляйн Гудрун, это чудесное, юное создание, дочь нашего рейхсфюрера? Неужели эти так называемые ученые из лаборатории в Оберсдорфе решили проверить и ее на наличие наследственных пороков.
– К сожалению, вы почти угадали, Макс. – Маренн вздохнула. – Правда, инициатива исходила не от них, а от самого рейхсфюрера, к сожалению, – брови де Криниса опять удивленно поползли вверх. – Вы знаете, конечно, о том, что у него трудные отношения с женой, фрау Маргарет, – де Кринис с сожалением закивал, – и рейхсфюрер крайне негативно настроен по отношению к семейству фон Боден, в особенности, что касается наследственности. Он считает, что имеется некий психиатрический изъян, который негативным образом повлиял на характер фрау Маргарет и не позволил им создать полноценную семью. И, соответственно, рейхсфюрер опасается, что все это скажется и на характере Гудрун. Рейхсфюрер обеспокоен тем, сможет ли она иметь здоровое потомство, и именно об этом он решил проконсультироваться с доктором фон Херфом.
– Рейхсфюрер, конечно, вправе принимать решения, касающиеся его дочери, как он считает нужным, без консультаций с нами, – де Кринис пожал плечами. – Но вы, фрау Ким, давно наблюдаете Гудрун. Он не поставил вас в известность?
– Нет, не поставил в известность, – подтвердила Маренн. – Это жаль, так как я бы категорически не рекомендовала ничего подобного. Гудрун испытала стресс, после сеанса с ней случился нервный припадок, и есть подозрение, что он был вызван применением наркотического препарата, который использует доктор Херф в экспериментах над узниками Дахау. Вы, наверное, знаете, Макс, что кроме лаборатории в Оберсдорфе доктор фон Херф имеет секретную лабораторию в Дахау, где он и проводит все эти эксперименты по перемене пола и изменению личности. Для того чтобы подавить волю к сопротивлению своих жертв, он использует наркотический препарат, какой, мы пока не знаем, это покажет завтра анализ крови, который я собираюсь взять у Гудрун. Но сам факт того, что он был применен к дочери рейхсфюрера, дает нам возможность обратиться к ее отцу с просьбой пересмотреть его отношение к программам фон Херфа, и, таким образом, возможно… – Маренн сделала паузу, – я очень надеюсь на это, спасти Гленна Миллера. Во всяком случае, дать ему возможность дождаться конца войны в каком-то отдаленном лагере для военнопленных на щадящем режиме.
– Использовать психотропный аппарат против дочери рейхсфюрера! – Де Кринис взволнованно заерзал на стуле. – Фон Херф с ума сошел! Бедная девочка! У нее такая лабильная, чувствительная психика. Он мог сделать ее инвалидом на всю жизнь. Для чего? Чем она опасна? – восклицал профессор.
– Да, Гудрун пережила тяжелое потрясение, – согласилась Маренн. – И наша задача как раз и состоит в том, чтобы определить, в какой момент это было сделано и для чего. Дело в том, что консультация проходила без ведома фрау Маргарет, как вы понимаете, Макс, – сообщила она, понизив голос, – только с разрешения отца. И происходило это на явочной квартире гестапо. Правда, рейхсфюрер распорядился отключить записывающие устройства. Но теперь, я думаю, он даже будет рад, что Мюллер не до конца выполнил его распоряжение и кое-какие материалы мы все-таки получили. Вот эти материалы нам и надо будет проанализировать, Макс, – заключила она. – Не далее чем через два часа, – она взглянула на часы, – я получу их из четвертого управления. Думаю, нам надо рассмотреть их, не откладывая. Дело это серьезное, как вы понимаете, Макс, – уточнила Маренн. – И опасное. Фон Херф тоже понимает, что совершил просчет, который может погубить всю его карьеру. Он боится и потому тоже может начать действовать в любой момент, а не исключено, что уже и начал.
– Что вы имеете в виду, фрау Ким? – спросил профессор с явной тревогой в голосе. – На вас кто-то напал?
– Пока нет, – ответила Маренн сдержанно. – Но, как я понимаю, это не исключается. Оберштурмбаннфюрер Скорцени прислал сегодня своего адъютанта Фрица Рауха как постоянного охранника ко мне. Причину мне не объяснили, но догадаться нетрудно – кому-то из покровителей фон Херфа не нравится наше расследование, и они хотели бы его закрыть. Кто эти покровители, мы не знаем, но я не исключаю, что это высокопоставленные люди. Иначе как фон Херф получает в распоряжение лаборатории наркотические препараты, а соответствующей службе ничего об этом не известно?
– Я понимаю, фрау Ким, – лицо профессора посуровело, он побледнел. – Вам надо быть осторожной. Это очень правильно, что господин Раух будет постоянно вас охранять. Очень своевременное решение, – одобрил он. – Со своей стороны я, как и обещал, переговорю с профессором Майндорфом и предупрежу Фредерику, мою жену, что сегодня вернусь домой поздно, а вполне вероятно, что не приеду и вовсе, – добавил де Кринис с сожалением. Зная, как привязан профессор к жене и дому, Маренн едва сдержала улыбку. Такое решение для Макса – настоящее испытание.
– Я буду ждать вас в своем кабинете, – добавил профессор с готовностью. – И приглашу профессора Майндорфа. Это будет правильно?
– Да, – подтвердила Маренн. – Только предупредите его о неразглашении, еще раз повторю, это все очень секретно и опасно.
– Да-да, конечно, фрау Ким, – быстро согласился де Кринис.
– А где же список медикаментов на следующий месяц для снабженцев из Главного медицинского управления? – вспомнила Маренн. – Фрау Кнобель сказала мне, что вы искали меня, Макс, чтобы его подписать.
– Да-да, конечно, – де Кринис встрепенулся и, открыв ящик стола, достал папку с документами. – Я и забыл. Это неудивительно. Еще бы – такие новости! Вот ознакомьтесь, фрау Ким, – он протянул папку Маренн. – Надо отослать на днях.