– Профессор просил вам передать, – войдя в кабинет, она протянула папку Маренн.
– Благодарю, Гретти, – Маренн быстро открыла папку – в ней лежало заключение, аккуратно отпечатанное на машинке.
– Я пойду в машину, – сказал Раух. Маренн взглянула на него – он выглядел мрачно, но было заметно, что ее аргументы убедили его, он согласен.
– Да, мы сейчас спустимся, – ответила Маренн, кивнув. – Благодарю, Гретти, вы свободны, – отпустила она секретаршу. – Скажите профессору, я выезжаю через десять минут.
– Слушаюсь, фрау Ким. – Гретти вышла из кабинета следом за гауптштурмфюрером. Маренн села в кресло за столом. Допив холодный кофе в чашке, она еще раз пробежала взглядом отпечатанное заключение и поставила свою подпись на всех трех экземплярах. Затем снова взглянула на часы. Они показывали десять минут восьмого. Что ж, пора. Еще нужно время, чтобы зайти в ординаторскую и дать распоряжения доктору Тельхайму, который будет замещать ее в клинике. Затем зайти за фрау Кнобель, пройти по длинным коридорам Шарите и спуститься во двор к машине – на все уйдет минут десять-пятнадцать, не меньше. И ехать до Ванзее полчаса. Они только-только успеют. И это если не случится никаких неприятностей. А они, судя по обстановке, просто обязательно должны случиться. Встав из-за стола, Маренн надела шинель. Застегнув, затянула ремень с кобурой. Вытащив «вальтер», проверила боекомплект. Потом взяла папку со стола и «шмайсер» в углу. Ей вдруг в самом деле показалось, что она собирается как на войну. Как будто уезжает надолго, и даже не верится, что после обеда все закончится, она снова вернется в этот кабинет. Во всяком случае, она очень надеялась на это. И как часто бывало перед отъездом на фронт, когда она окидывала взглядом свой кабинет в Шарите, проверяя, не забыла ли она что-то, и также надеясь, что вернется сюда, – никогда не допуская и мысли, что не вернется, – она подумала о дочери, о Джилл. Ее взгляд упал на небольшой фотографический снимок в рамке, стоявший на ее рабочем столе. Ее дети – Штефан и Джилл – улыбаются на фоне горных вершин в Баварии, за их спинами несет бурные воды горная река. Джилл – с растрепанными ветром волосами, в легком светлом платье, Штефан в белой рубашке с расстегнутым воротником и кожаных шортах до колена. Он держит сестру за руку, оба смеются. Этот снимок был сделан летом сорок первого года в летней резиденции в Берхтесгадене в Баварии, куда подруга фюрера Ева Браун пригласила их погостить во время короткого отпуска Штефана. Это был едва ли не последний раз, когда они гуляли все вместе, наслаждаясь красотами природы. Теперь уже больше года Штефана нет в живых, он погиб в России, где-то недалеко от Белгорода. А Джилл… Маренн улыбнулась, взяв фотографию в руки. Вчера она расстроилась, узнав, что мама не будет ночевать дома, а должна остаться в клинике. Но быстро сообразила и позвала свою подружку Зилке. Наверняка всю ночь, предоставленные сами себе, они перемеряли все новые наряды Джилл и обсудили всех офицеров в управлении, а возможно, и в рейхсканцелярии – благо Отто тоже остался на службе и не мешал им откровенничать. А с утра в большой спешке одевались, собирались, подгоняя горничную Агнесс, чтобы она поскорее несла завтрак. А сейчас они уже подъезжают к Беркаерштрассе. И, поставив машину в гараж, Джилл быстро добежит до рабочего места, и, конечно же, первым делом позвонит ей. Надо предупредить Гретти, чтобы она успокоила ее. Маренн сняла телефонную трубку и, услышав голос секретарши де Криниса, попросила:
– Это Ким Сэтерлэнд, Гретти. Я сейчас уезжаю. Если позвонит моя дочь, фрейляйн Джилл, пожалуйста, скажите ей, что я буду на месте после обеда.
– Да, конечно, фрау Сэтерлэнд, – невозмутимо ответила секретарша. – Что-то еще, фрау Сэтерлэнд?
– Нет, ничего, благодарю.
Маренн нажала на рычаг – из трубки понеслись короткие гудки. «Пожалуйста, скажите ей, что я буду на месте после обеда», – мысленно повторила она собственную фразу. «Да, так и будет». Она положила трубку на место и вышла из кабинета.
Небо уже посерело, но фонари еще горели. Черный «мерседес» с бронированными стеклами стоял у подъезда. Раух сидел за рулем, мотор работал. Увидев Маренн и фрау Кнобель, Раух вышел из машины. Открыв заднюю дверь, помог фрау Кнобель сесть поудобнее. Затем, обойдя машину, открыл дверь переднего сиденья – рядом с водителем. Маренн мгновение размышляла, не лучше ли ей сесть вместе с фрау Кнобель, но потом согласилась с Фрицем – так лучше. Кивнув, она села в машину, положив папку с документами под стекло, а «шмайсер» на колени. Раух захлопнул дверцу и сел за руль. Машина тронулась с места – ворота автоматически открылись, охранники отдали честь, пропуская их. Проехав ворота и повернув налево, они выехали на Шаритеплац, а затем на Вильгельмштрассе. Впереди за серой пеленой мелкого февральского снега показались Бранденбургские ворота, затянутые маскировочной сеткой от налетов. Ехали в молчании – собственно, все было сказано накануне, – к тому же сказывалось большое напряжение. Маренн подумала, что за всю ночь Отто не позвонил ни разу. Это было странно. И Фриц тоже не упоминал о нем. Ни разу не разговаривал с ним – в это трудно было поверить. То, что Отто намеренно отошел в сторону – она поняла, но чтобы он не интересовался, что происходит, это вряд ли. Однако сейчас было не время расспрашивать адъютанта о его шефе. Раух то и дело поглядывал в зеркала, не увязался ли «хвост». Но пока все было чисто.
– Считаешь, не следят за нами? – спросила Маренн негромко, наклонившись к нему.
– Зачем им следить? – Раух пожал плечами. – Они прекрасно знают, куда мы едем. Нет, поглядывать надо, конечно, но, скорее всего, «хвоста» не будет, – продолжил он уверенно. – Тем более в правительственном квартале, где у гестапо повсюду «глаза и уши». Нет, они подождут, пока мы выедем в район поскромнее. Но не думаю, что будут преследовать, как вчера. Вчерашняя история вряд ли повторится. Скорее всего, они постараются остановить машину иным способом.
– Каким? – Маренн повернулась к нему.
– Если бы знать! – Раух усмехнулся. – Способов много. Но смотри внимательно на дорогу. Я не буду быстро ехать. Время у нас есть.
– Полагаешь, они нас взорвут? – Маренн спросила совсем шепотом, чтобы не пугать фрау Кнобель.
– Взорвут? Сомневаюсь, – Раух покачал головой. – На кого они это спишут? На подпольщиков, которых в Берлине днем с огнем не сыщешь? Покореженная машина шестого управления, не дай бог, еще парочка трупов высокопоставленных офицеров из управления Вальтера Шелленберга – слишком большой скандал – Он взглянул на Маренн с иронией. – Да Мюллер землю будет есть, но выяснит, кто это сделал, – лишь бы спасти свою репутацию. А вдруг эти неизвестные злоумышленники затевают заговор против фюрера? Нет, слишком много шума не в их интересах, это только ухудшит их положение, – заключил он решительно. – А вот спровоцировать аварию они могут. Это я не исключаю. Водитель после бессонной ночи, плохая видимость, какой-нибудь «сумасшедший самоубийца», выскочивший на бешеной скорости, – ищи его потом свищи. А то, что кто-то погиб, – так это никто не виноват, так получилось, господа. Это похоже на правду. Хотя и машина тоже… – Он пожал плечами. – У гражданских машин немного, просто наперечет. В основном весь транспорт расписан по ведомствам. Как наш вчерашний «опель» – он числился за школой «Викинг», конечно. Вчера они попались, вряд ли захотят повторить то же самое. Машину найти легко, и кому она принадлежит, выяснить не составит труда. А это опять ниточка, аргумент – все в ту же доказательную базу против них. Поэтому я и говорю, смотри на дорогу, – настойчиво повторил он. – Свалить все на плохую работу дорожных служб – самое простое.
– Пожалуй, ты прав, – согласилась Маренн. Она замолчала, Раух тоже больше ничего не говорил. В напряженной тишине Маренн казалось, что она слышит, как скрипят шины по покрытой утренним ледком старинной брусчатке улицы. Миновав зоопарк, машина въехала в район Шарлоттенбург. Здесь повсюду стояли указатели, обозначающие объезд, и дорожные патрули. Виднелись пожарные и медицинские машины.
– Опять ночью бомбили, – озабоченно сказала фрау Кнобель. – У меня в этом районе жила подруга детства, мы вместе учились в гимназии. Не знаю, что с ней теперь, и живет ли она здесь. Кажется, в этом доме, – она показала на старинный пятиэтажный особняк с красивым каменным балконом справа. – Слава богу, его не задело, – вздохнула она с облегчением.
Патрули то и дело останавливали машину, но специальный знак на лобовом стекле, разрешающий проезд без досмотра, способствовал тому, что они продвигались довольно быстро. Однако часто приходилось сворачивать и ждать проезда по полосе, так как, несмотря на ранний час, транспорта скопилось много.
– Не исключено, что из-за этой ночной бомбежки мы до сих пор не имеем приключений на нашу голову, – заметил Раух с грустной иронией. – Шарлоттенбург – тихое местечко, отсюда прямой выезд в пригород к озеру. Здесь не так много правительственных учреждений, практически их вообще нет, а следовательно, не так много охраны. Здесь было бы очень удобно устроить провокацию и легко спрятать все концы – практически нет свидетелей, Жители, кому было куда уехать, уехали от бомбежек, а те, что остались, предпочитают лишний раз не показываться на улице, только по необходимости. В такое время опасно далеко уходить от бомбоубежища, к тому же по улицам все время снуют военные, везут секретные грузы, движение часто закрыто не только для машин, но и для пешеходов. Пустынные улицы – что может быть лучше, чтобы подложить «ежа», например, – он усмехнулся. – Но тут – на тебе, американцы постарались. Из-за их ночной бомбежки сосредоточение всяческих служб в этом районе, в том числе и полиции, побольше даже, чем в правительственном квартале.
– Может быть, сами того не зная, они помогли своему соотечественнику, – предположила негромко Маренн. – Я имею в виду музыканта Миллера. Кстати, как его самочувствие, фрау Кнобель? – спросила она медсестру. – Вы же навещали его вчера?