а, а целых тысячу лет, – произнесла Маренн все так же невозмутимо. – И даже восседавшей на троне. Но я никогда не позволяла себе думать, что иные люди, родившиеся не в столь почетных условиях, как мы с вами, тем не менее недостойны уважения за храбрость и отвагу, которую они проявляют, например, фюреры СС, сражающиеся на фронтах в составе наших танковых дивизий. Я бы сочла подобную мысль неоправданным высокомерием. К слову, я хотела бы поинтересоваться: а мадемуазель Делакруа, которая, как я понимаю, сейчас находится в Париже, она тоже тайная баронесса, порвавшая со своей семьей из-за наследства, например. – Маренн сказала это с явной иронией. – Мне говорили, она всего лишь танцовщица в «Мулен Руж». По-вашему это более достойное занятие, чем защищать рейх на фронте?
Она видела, как напряглись скулы на его бледном лице, он снова опустил веки, губы сжались в ниточку.
– Откуда вы знаете? Вы из гестапо?
– Нет, я не из гестапо, – ответила Маренн. – Я же вам сказала, что я возглавляю хирургическую службу в Главном медицинском управлении войск СС, это мое основное занятие. Но я также имею поручение от главы разведки СС бригаденфюрера СС Вальтера Шелленберга сообщить вам, что нам хорошо известно и ваше участие в заговоре 20 июля, а также ваше намерение сдаться противнику в Арденнах, открыв фронт. Совсем недавно, в декабре 1944 года. Американский связник, который должен был взять у вас план сдачи и передать вам гарантии через мадемуазель Делакруа, находится в наших руках, и он дал показания.
– Тогда для чего они прислали ко мне доктора, а не следователя с молодцами, чтобы меня арестовать? – Он снова поднял веки, его глаза вызывающе блеснули. – Раз в Берлине так хорошо все известно. И не только начальнику разведки, как я понимаю. Но и шефу гестапо тоже.
– Вы правильно понимаете, – согласилась Маренн. – И расстрелять вас сейчас – это самое простое дело. Фактически это уже сделали американцы, те самые, которым вы намеревались сдаться. Больше уже не надо стараться. Ваше ранение настолько тяжелое, что гораздо легче просто дать процессу идти, как он идет, и даже не тратить пули, не отрывать людей от дела. Не знаю, говорил ли вам доктор Ройс, но у вас острый гнойный плеврит. Если срочно не усилить терапию, он через семь дней сведет вас в могилу. Однако я привезла пенициллин, из запасов войск СС, кстати. Это очень действенное лекарство, его сейчас доставят в госпиталь и сразу начнут вам вводить, чтобы победить инфекцию. Более того, я имею предписание бригаденфюрера СС Шелленберга, согласованное с руководством медико-санитарной службы вермахта, чтобы перевести вас на лечение в госпиталь Шарите, где пенициллина и прочих препаратов пока хватает. Заметьте, не арестовать и поместить в тюремную больницу, а эвакуировать и поместить в берлинскую клинику, являющуюся на сегодняшний день главным госпиталем войск СС.
– Меня поражает горячее желание вашего бригаденфюрера спасти мне жизнь, – фон Венцлов криво усмехнулся. – Что вы от меня за это хотите? Назвать тех моих товарищей, которые состояли вместе со мной в заговоре. Я все равно этого не сделаю, лучше я умру.
– Я знаю, что не сделаете, – ответила Маренн. – И мое руководство тоже знает. Нас убедил в этом тот факт, что после того, как встреча Жюли и американского агента в Париже не состоялась, вы не бежали к ней в Париж, где находятся американцы, а остались при штабе фельдмаршала фон Рундштедта.
– Это было невозможно, я бы подвел всех своих соратников, – фон Венцлов возразил с неожиданной горячностью, – они были бы арестованы из-за меня, а я бы спас себе жизнь, – он инстинктивно резко повернул руку, Маренн едва успела удержать трубку капельницы, чтобы она не выскочила из катетера.
– Прошу вас осторожнее, – сказала она мягко. – Не надо так волноваться. Никаких резких движений. Нельзя допустить, чтобы в трубку попал воздух. Я понимаю, что вы человек чести, – продолжила она. – Хотя вначале я, признаюсь, думала иначе. И мое руководство тоже понимает это. Скажу вам прямо: вас никто не будет спрашивать о ваших соратниках, участвовавших в заговоре фон Клюге или намеревавшихся вместе с вами открыть фронт в Арденнах. Битва в Арденнах проиграна и без вашего участия, а имена заговорщиков на самом деле хорошо известны шефу гестапо Мюллеру, только в его намерение не входит полностью оставить вермахт без квалифицированного военного руководства.
– Тогда что же вы хотите, найти Жюли? – фон Венцлов пожал плечами. – Какая же в этом трудность? Вы сами сказали, она в Париже. У гестапо руки длинные, я не могу ее защитить.
– Да, вы правы, нас вполне устроило бы, если бы Жюли нашлась, но только так, чтобы нашли ее вы, а не мы, – согласилась Маренн и заметила, как на лице фон Венцлова промелькнуло удивление. – А через нее или по каким-то иным каналам, наверняка вам известным, вы бы от своего лица, но имея за спиной мое руководство, связались бы с генералом Арнольфом или еще с кем-то из влиятельных фигур союзников, тоже вам известных, бесспорно, чтобы, собственно, доделать то, что недоделал барон фон Штауфенберг, – она понизила голос, – спасти Германию от краха. Не думаю, что ваша честь, о которой вы сами упомянули, позволит вам отказаться.
– А если я откажусь, агенты гестапо найдут в Париже Жюли и убьют ее? – полковник посмотрел Маренн прямо в лицо.
– Мне ничего неизвестно о подобной угрозе, – честно ответила она. – Я предлагаю лишь то, на что имею полномочия.
– Ваше руководство собирается договариваться с американцами о сепаратном мире? – он усмехнулся. – Никогда бы не подумал, что такие мысли созреют в ведомстве Гиммлера.
– Я не могу вам сообщить, о чем конкретно собирается договариваться мое руководство, – отрезала Маренн строго. – Как я уже упомянула, я врач. А все, что бригаденфюрер СС Шелленберг собирается сообщить вам конкретно о своих намерениях, он сделает это сам или через своего адъютанта барона фон Фелькерзама. Единственное, что еще вам следует знать, так это то, что американский агент, которого мадемуазель Жюли ждала в Париже, также находится в Шарите, и не исключено, что, когда ваше здоровье поправится, вы с ним увидитесь и обсудите, как вам склонить генерала Арнольфа к сотрудничеству. Но без Жюли, как вы понимаете, все-таки не обойдется. Нельзя вести переговоры с союзниками из эсэсовского госпиталя. Нужен посредник. Так что вы скажете, полковник, вы согласны? – Она внимательно посмотрела на фон Венцлова. – Могу обещать, что даже если вы откажетесь, пенициллин я, конечно, оставлю, и доктор Ройс вас вылечит, безусловно, у него большой опыт. Но, как я понимаю, это не может иметь для вас решающего значения. Как я заметила, вы не боитесь смерти.
– Мой отец категорически против моего брака с Жюли именно потому, что она всего лишь танцовщица, – негромко ответил фон Венцлов. – Я хорошо понимаю все, о чем вы говорите, фрау Сэтерлэнд, и прошу извинить меня за резкость, которую я допустил в самом начале нашего разговора. Однако мысль о том, что большевики выгонят моего старого отца из его родового замка и, скорее всего, пристрелят, потому что он аристократ, ни на мгновение не оставляет меня. Все, что я и мои друзья пытались делать – участие в заговоре, переговоры с американцами об открытии фронта в Арденнах, – все было не ради спасения собственной шкуры, а для того, чтобы спасти Германию от большевистской оккупации. Уж лучше жующие жвачку янки, чем Сталин и все то, что несут с собой его войска. Признаюсь вам, что я был главным вдохновителем и первого, и второго заговора на Западном фронте. Но оба моих плана провалились. Рейх еще в большей опасности, чем это было полгода тому назад, и ситуация ухудшается катастрофически быстро. Что ж, если наконец-то в руководстве СС кто-то прозрел и там нашлись разумные люди, которые понимают необходимость отчаянных совместных усилий, я готов сотрудничать. У меня и моих товарищей есть кое-какие связи и в Штатах, и в Англии. Но если все это окажется обманом, хитрой эсэсовской разработкой, чтобы выявить заговорщиков… – он поморщился. – Это было бы большим разочарованием.
– Не сомневайтесь. – Маренн успокаивающе положила свою руку поверх его руки. – Бригаденфюрер Шелленберг решительно настроен идти по этому пути. И я уверена, он имеет на это санкцию рейхсфюрера. Единственное, что может воспрепятствовать, так это то, что нам не хватит времени, – добавила она с горечью.
– Я тоже все время об этом думаю, – согласился полковник. – Поздно спохватились ваши фюреры, – упрекнул он. – Надо было поддержать Штауфенберга.
– Что же вы думаете, не готовы были поддержать? Поддержали бы, если… – Маренн на мгновение запнулась, потом произнесла почти шепотом. – Если бы бомба сработала так, как она должна была сработать.
Слезящиеся, воспаленные глаза фон Венцлова широко раскрылись, он смотрел на нее с нескрываемым изумлением.
– Так можно ли рассчитывать, полковник, – спросила она поспешно, чтобы прекратить опасный разговор, – что в самом ближайшем будущем вы свяжетесь с мадемуазель Делакруа?
– Да, конечно, – растерянно ответил он. – В последнее время она не имела от меня вестей и наверняка сходит с ума от беспокойства. Но я хотел, чтобы она меня забыла и увлеклась кем-то другим. Я считал, мне нечего ей предложить, кроме гестаповской тюрьмы и разрушенного большевиками замка. – Он грустно улыбнулся.
– Будем надеяться, она не исполнила ваших желаний, – улыбнулась Маренн. – И список ваших предложений для нее в ближайшее время будет выглядеть попривлекательней. Во всяком случае, в нем появится предложение руки и сердца.
– Вы шутите.
От волнения барон фон Венцлов закашлялся. Маренн приподняла его голову и держала, давая возможность отдышаться.
– Сейчас я позову медсестру, вы вернетесь в палату, – сказала она негромко. – Вам сделают инъекцию лекарства и подготовят к погрузке в самолет. Уже сегодня вечером вы окажетесь в клинике Шарите, где лечение будет намного интенсивнее. И вы скоро почувствуете себя лучше.
– Благодарю вас, фрау, – барон вытер свободной рукой слезящиеся от кашля глаза. – Если я правильно услышал, вы сказали, что ваши предки тысячу лет служили Австрии. Могу ли я узнать, какую фамилию вы имели в виду? – неожиданно спросил он.