– Уходи, уходи!
Маренн тихонько постучала краем фляги по стволу. Белка насторожилась и, схватив шишку, скрылась в ветвях. Через мгновение последовали две яркие вспышки: одна – впереди «виллисов», другая – позади грузовика. Колонну заволокло дымом. Послышался дробный стук автоматов.
– Вперед! Вниз! – скомандовал Скорцени. Десантники побежали вниз по склону. Маренн видела, как Раух подбежал к первому «виллису», резко рванул на себя дверцу. Навстречу ему с пассажирского сиденья вывалилось тело в генеральской шинели – человек был явно тяжело ранен или даже убит. Подхватив сумку с медикаментами, Маренн подбежала к нему. За разбитым стеклом «виллиса» она видела водителя, уткнувшегося лицом в руль. Он не шевелился – лицо было залито кровью. Раух вытащил генерала на снег, перевернул его.
– Он жив? – спросила Маренн, упав на колени рядом.
– Это не Эйзенхауэр. – Раух вскинул голову и взглянул на нее. – Они провели нас.
Она и сама поняла это. Сдернув перчатку, она убрала снег с лица генерала – глаза его были закрыты, лицо совсем не напоминало известные изображения американского главнокомандующего. Вольф-Айстофель подбежал к ней и уткнулся мокрым носом в руку. Она обхватила его за шею и снова взглянула на Рауха.
– Эйзенхауэр поехал другой дорогой, – констатировал тот мрачно.
В Версале, присев на пушистый ковер перед ярко горящим камином, она грела пальцы о теплый бокал с анисовым глинтвейном и слышала, как, меряя шагами пространство гостиной, Скорцени выговаривает Рауху.
– Я убеждал Кальтербруннера, что в отряд необходимо зачислять только членов ваффен СС, людей убежденных и опытных. Но ему необходимо было выслужиться перед Кейтелем, блеснуть способностями: мол, он умеет оригинально действовать. В результате в отряд пришлось включить этих армейских болванов, так называемых знатоков американского диалекта английского, которых объединили в группу гауптштурмфюрера Хардика. Из всех них только Хардик имел необходимый опыт участия в диверсионных операциях. Остальные же обычные армейские служаки. В результате они сбились с курса, подорвались на минах, их взяли в плен, а с ними в руках американцев оказался план всей операции по захвату Эйзенхауэра. Они даже не потрудились его уничтожить.
– Они не выходили на связь, но Берлин только полчаса назад сообщил, что они захвачены «томми», – добавил Цилле.
– Они проверяли, на это ушло время, – ответил Раух.
– А еще, мне помнится, Кальтенбруннер хотел послать на операцию Джилл, – напомнила Маренн. – Интересно, что он хотел показать этим? И кому? Новую героиню рейха? – она спросила с горькой усмешкой. – А если бы Джилл оказалась в группе Хардика?
– Что же теперь? – поинтересовался Цилле. – Нам надо прорываться назад к Льежу?
– Кальтенбруннер в ярости, – произнес Скорцени задумчиво и подошел к камину. Встав позади Маренн, он положил руку на ее скрученные на затылке в узел пышные волосы и смотрел на огонь. – Он не может доложить рейхсфюреру, что вся его затея закончилась ничем – пшик. Эйзенхауэр благополучно прибыл в Верден и уже проводит совещание по перегруппировке войск для отражения нашего наступления. Ему необходим хоть какой-то успех. И выбор здесь вовсе не велик, – он усмехнулся.
– Он хочет, чтобы мы бегали по всему побережью и искали этого музыканта Гленна Миллера? – догадался Раух. – А для чего? Тоже мне фигура. Как он может повлиять на наступление наших войск в Арденнах?
– На наступление в Арденнах – никак, – ответил Скорцени все так же задумчиво. – Он нужен совершенно не для этого.
– А для чего?
– Для реализации еще одной сумасшедшей идеи, с которой Кальтенбруннер носится в последнее время.
Скорцени снова подошел к столу и плеснул себе в бокал трофейный виски из фляги.
– Кто-то из ученых подсунул ему идею создания сверхагента, – объяснил он. – Мол, появились возможности полностью изменить личность человека, заставить его забыть свое прошлое и убедить его, что он совершенно другой человек. Для этого требуются какие-то операции, вливания медикаментов, психологическая обработка. Кто-то проводил такие опыты в Освенциме с заключенными, и вроде бы что-то получалось. Да, черт знает что! – Скорцени поморщился и взглянул на Маренн. Она неотрывно смотрела на него, взгляд ее помрачнел, красивые темные брови сдвинулись к переносице. – Это не моя задача, – заключил он. – Моя задача – доставить к нему этого музыканта.
– Но почему именно из него решили делать агента? – изумился Цилле.
– Потому что он один в один похож на какого-то сталинского партийного функционера, – ответил Скорцени мрачно. – И Кальтенбруннеру показали их фотографии, чтобы он убедился. Здесь очень важно внешнее сходство, чтобы не делать множество пластических операций. Только тонкая психологическая работа.
– Ты считаешь, это возможно? – Раух обернулся к Маренн.
Она смотрела в пол перед собой и, когда Раух обратился к ней, даже не подняла головы.
– Это возможно, – произнесла она глухо. – Но это значит, насильно лишить человека его собственной жизни и заставить его прожить чужую. Это преступление, перед которым меркнет любое убийство. Я не допущу этого.
Она вскинула голову. Ее зеленые глаза, темные, как два куска малахита, взглянули прямо на Скорцени.
– Меня можешь не убеждать. – Он не отвел взгляда и ответил спокойно. – Будь у меня здесь Эйзенхауэр, я бы не стал связываться со всем этим. Пусть поищут другого исполнителя для этого бреда. Но сейчас я должен найти и доставить в Берлин Миллера. Иначе всем нам не поздоровится, что мы упустили главного американца. И еще неизвестно, как закончится наступление, если вояки его провалят, мы будем первые, кто окажется виновным в том, что не обеспечили удачную реализацию их гениального замысла. Мы доставим его в Берлин, а там…
Голос его смягчился, он обошел стол и подошел к Маренн, встав напротив нее.
– Я уверен, ты сумеешь повлиять на Гиммлера, чтобы он прекратил эту «научную» деятельность Кальтенбруннера. Тебя поддержит Шелленберг, я не сомневаюсь, – Скорцени криво усмехнулся. – Опять же фрау Марта. Думаю, и Мюллер не откажется, – добавил он с иронией. – Я не буду препятствовать, обещаю. Но сейчас мне нужен этот Миллер, пойми это, – повторил он твердо. – И мы отправимся за ним на побережье.
Поставив бокал с глинтвейном на ковер, Маренн обняла руками колени и молча смотрела на огонь. Вольф-Айстофель улегся рядом с ней, положив красивую черную морду на носок ее сапога, и то и дело поглядывал на нее яркими янтарными глазами, сочувствуя.
– Я думаю, за этого американского музыканта можно только порадоваться.
Раух присел рядом с ней. И, закурив длинную черную сигарету с ментолом, передал ей. Она взяла, благодарно кивнув.
– Порадоваться, что из него сделают большевика? – спросила она с сарказмом.
– Во-первых, мы его найдем, – ответил он и, щелкнув зажигалкой, тоже закурил сигарету. – И сделаем это быстрее, чем его соотечественники, которым сейчас вовсе не до него, когда эсэсовские танковые дивизии разорвали в клочья их оборону в Арденнах. А если он упал в воду и до сих пор жив, то время для него чрезвычайно важно. Сейчас же декабрь, не июль. Возможно, эта сумасбродная идея Кальтенбруннера спасет ему жизнь. Ну, а что касается дальнейшего. – Раух пожал плечами. – Отто прав, не все решает Кальтенбруннер, а рейхсфюрер может и передумать, если ему все правильно преподнести. Кто это сможет сделать, если не ты и не Шелленберг? Не думаю, что Гиммлер станет долго возиться с этой затеей и тратить на нее деньги. Большевики уже на границах Польши, у рейхсфюрера есть задачи поважнее, зачем ему агент в стане большевиков, когда надо заботиться о собственном будущем? Так что Отто прав, главное сейчас – спасти этого музыканта, ну а там. – Раух сделал паузу. – Может быть, он вернется к себе в Америку, кто знает? И вспомнит о нас с благодарностью. Хотя бы он один. – Раух грустно усмехнулся. – Ну а Кальтенбруннер прикроет свой провал. Ты согласна? – наклонившись, он заглянул ей в лицо.
– Да, согласна.
Маренн кивнула. Но в глазах у нее стояли слезы.
– Боюсь, я никогда не исполнял подобных поручений, сэр.
Голос Миллера дрогнул, он закашлялся.
– Простите, сэр.
Блеклое зимнее солнце заглянуло в высокое окно с витражами, посеребрило мутную воду Ла-Манша, плещущуюся между круглых гранитных валунов внизу, и тут же снова скрылось в тумане. Гленн Миллер растерянно развел руками.
– Я имею в виду, что я могу испортить все дело, сэр, – добавил он, не дождавшись ответа. – У меня не было такого опыта.
– Я понимаю вас, дружище.
Генерал Арнольф встал из-за стола, подошел к музыканту и дружески похлопал его по плечу. Гленн заметил, что подбородок у генерала странно вздрагивал, словно он старался подавить усмешку.
– Наступают такие минуты в нашей жизни, – продолжил Арнольф, неожиданно повысив голос, как будто давал интервью для радио, – когда мы должны сделать для нашей родины что-то очень важное, преодолеть себя, даже пожертвовать…
Он отвернулся, пожевал губами.
– Да-да, пожертвовать, – подтвердил он, видимо, не найдя более подходящего выражения. – Если придется – пожертвовать, – добавил быстро, почти скороговоркой и пристально посмотрел на Гленна.
– Я ничуть не менее солдата на фронте понимаю свой патриотический долг, – ответил тот смущенно. – Я готов исполнить приказ, сэр. Но я хочу, чтобы вы знали, сэр…
Он не закончил. Махнув рукой, Арнольф перебил его.
– Я знаю, знаю.
Повернувшись к Гленну спиной, он прошелся по кабинету. Остановился перед окном, глядя, как гнутся под ветром ветви вяза на склоне холма. Потом снова обернулся к Миллеру. Запал патриотизма явно угас, лицо генерала приобрело печальное выражение.
– Поймите, у нас нет другого выхода, – признался он. – Перед самой высадкой в июне гестапо раскрыло подпольную сеть, которая поддерживала связь с настроенными против Гитлера офицерами в штабе фельдмаршала фон Клюге. Многие из них были арестованы после заговора 20 июля. Сам фельдмаршал фон Клюге вынужден был покончить жизнь самоубийством, а замещавший его Модель смещен. Те же немногие, которым удалось уцелеть в окружении нынешнего главнокомандующего фон Рундштедта, должны вести себя осторожно. Они смертельно рискуют. Человек, который будет ждать вас в Париже, связан с этими кругами, и он тоже рискует жизнью, если не своей – в Париже ему сейчас ничего не угрожает, – но жизнью близких ему людей, находящихся на территории рейха. Мы просто не имеем морального права увеличивать для него количество опасностей. В Париже осталось полно тайных пособников гестапо, и все наши агенты – под их прицелом. Необходимо новое лицо, которое не заподозрят, и музыкант – самая подходящая фигура, – заключил генерал веско. – Кто может быть более далек от выполнения разведывательной миссии, чем вы, мой друг. – Он усмехнулся. – В гестапо тоже так думают.