Когда он таким образом поднимался на холм, он увидел сквозь выемку дороги, что ниже разворачивается грозная армия, покрывая бесконечные равнины, вокруг которых лежали желтые песчаные пустыни; а вдалеке, направо, возвышались хаотические горы Баб-эль-Футук.
Их широкие и высокие хребты убегали огромными волнами охры, одни за другими, то выступая в пустыню острыми мысами, то открываясь, как глубокие заливы, куда пустыня врывалась своими зелеными оазисами и земляными селениями, топорщащимися от кактусов. Налево, равнина была более широка и лишь на расстоянии пятнадцати-двадцати миль можно было увидать, как улыбаются блестящие голубые зубы моря.
Вот на этом-то грандиозном горизонте, образованном обворожительной линией берега и великолепной зыбью гор – явились взором Мафарки неисчислимые полчища Брафан-эль-Кибира.
Они почти всецело состояли из кавалерии, которая развертывалась в бесконечности, на волнообразной почве, подобно огромному боа, цвет которого был черно-бело-пятнистый, в зависимости от масти лошадей.
Утренний туман делал бархатистыми красную щетину копий, светлые груды щитов, снежный кустарник грив и всюду наудачу насаженные коричневые палатки, похожие на вампиров, пригвожденных к земле за свои перепончатые крылья.
Казалось, что грозная армия укрывалась под гигантским серым дымом, поднимавшимся в нескольких местах; его торс расширялся, образуя огромные сосцы и руки кариатид, чтобы поддерживать фронтон уже мелового Зенита. Дым лениво отделялся от семи больших котлов, медный живот которых давил ползучие огни, ободранные и фиолетовые, которые стонали, как жертвы.
Негритянки, одетые в темно-красные шерстяные материи, танцевали вокруг огней, оглушительно и поспешно вопя. Почти все они были вооружены длинными, деревянными вилами, которые они от времени до времени погружали в зеленый и клейкий котел, дабы умерить кипение.
Плеск мешанины и треск хвороста примешивались, шумно споря, к корчам страшного дыма, падавшего на землю и скрывавшего дьявольский хоровод. И вдруг оттуда вышел гигантский воин и большими шагами направился к Мафарке, говоря:
– Ну, что тебе здесь нужно, вшивый нищий, прохожий колдун, немой рассказчик? Какой самум пригнал твой чудовищный скелет в лагерь Брафан-эль-Кибира?
По красным перьям, пылавшим в его развевавшихся и спутанных волосах, по многочисленности раковин, бренчавших на его угольном теле, татуированном голубыми лунами, – Мафарка тотчас же узнал одного из генералов негритянской армии.
Поэтому он еще более захрипел и пробормотал невнятный ответ.
– Говори громче! – вскричал генерал. – Но прежде всего, склони свою голову до земли, трижды благословляя мое имя!.. Ты не знаешь моего имени?.. Ах, мерзкий земледелец! Я прикажу дать тебе сто ударов по подошве ног, если ты сию же секунду не произнесешь моего имени… Ну, поторопись!.. Что ты делаешь тут, дрожащий и ошарашенный, с грязной рожей и маленькими, глупыми, гноящимися глазами. Но мне жалко тебя, и я скажу тебе сам, кто я такой. Меня зовут Мулла и я командую одной из наших четырех армий! Знай, что мной восхищаются и меня боятся с одного конца пустыни до другого!
При этих словах Мафарка бросился лицом на землю; оставаясь лежать ничком, он робко поднял голову, чтобы пробормотать:
– О, да благословит Аллах тысячу раз твое имя!.. Я иду от Желтого Моря и уже вот трое суток не проглотил ничего, кроме кусочка меча-рыбы; зато вдоволь наглотался песку. Я умираю от голода и жажды… Но я могу заплатить за небольшое угощение чудесными историями, так как я по ремеслу гадатель и рассказчик.
– Встань, – сказал Мулла, – и иди за мной! Я отведу тебя к нашему верховному вождю, Брафану-эль-Кибиру, который будет так добр, что примет тебя в своей шелковой палатке, вышитой жемчугами и золотом.
Сказав это, негритянский генерал повернулся и пошел, сопровождаемый Мафаркой, в середину армии негров. Он прыгал по уже раскаленному песку гибкими, мерными и длинными прыжками, скользил между кострами, окаймлявшими дымящийся рядом лагерь.
И Мафарка задыхался, волоча за ним следом свое тело: он скорее качался, чем шел, притворялся, что ежесекундно падает на разбитые усталостью колени. Порою он проводил скорбно ладонью по глазам, сожженным пылью; он держал их полузакрытыми, чтобы сделать вид, что у него мучительное гниение век.
Сильный запах перца, благовоний и корицы долетал на медленных клубах ветра; они приподнимали свои песочные мантии и снова складывали их, ложась на некотором расстоянии, как пилигримы в храме Мекки. Мафарка сделал шагов двести, и перед ним выросла огромная палатка. Она была наполовину красная, наполовину черная, вся зажженная отражением песков.
Разгневанная и раздвоенная геометрия этой коричневой палатки изрезывала пылающую небесную лазурь. Каштановые крылья палатки, отягченные зеленоватыми стекляшками и надутые пустынным ветром, были похожи по временам на старую подводную часть судна, усеянную водорослями и мхом. У входа стоял колоссальный негр, совершенно голый, с широкими ногами и массивной головой. В его кудлах грациозно раскачивался целый сад разноцветных страусовых и павлиньих перьев. В его взгляде и позе была какая-то непринужденная элегантность, в одно и тоже время барская и кочевническая, которая мгновенно очаровывала.
Лопасти его ушей были проткнуты кружками из душистого дерева.
Это был великий вождь Брафан-эль-Кибир, лично наблюдавший за работой двух десятков солдат, которые сидели на корточках и старательно покрывали наконечники копий желтым ядом.
Мулла скрестил на груди руки и согнул спину перед вождем. Обменявшись потихоньку несколькими словами, оба начальника сделали Мафарке жест приблизиться и исчезли в палатке.
Он ловко проскользнул вслед за ними в треугольное отверстие и очутился в красноватом и теплом полумраке, где смутно шевелились, вровень с землей, силуэты воинов.
Вторая дверь, открытая в глубине, выходила прямо в центральную аллею огромного лагеря, вдали примыкавшего к охровым горам Баб-эль-Футук. Эта большая дорога была выбита направо и налево океаном белых и черных крупов; их летящие свирепые гривы, страшный приторный запах и неистовое ржание как будто вздували полотно палатки.
По приказу Брафана-эль-Кибра открыли другие треугольные отверстия и Мафарка мог тогда различить негритянских генералов; они сидели все на полу, скрестив ноги, кругом него.
Все они были похожи на Муллу своими лицами, блестящими под кудлами, как металл, наполовину еще скрытый в жильной породе; но их тела были самой разнообразной черноты. Тут были груды масляной и вонючей черноты, заросшие густой шерстью; руки цвета сухого посеревшего перца, кофейные плечи, бицепсы раздутые, как картофель; ноги походившие на огромные раздавленные картофелины, чешуйчатые, с облупившейся кожей, кривые, как корни, с большими окаменелыми пальцами.
Они все были заняты чисткой оружия. Таким образом, Мафарка, севший возле Брафана-эль-Кибира, мог, не спеша, не подавая вида, изучить все страшные кортики негров из Балоло, копья Игузов и деревянное метательное боевое снаряжение, которым пользуются Бенгальские охотники. Внезапно внимание Мафарки было привлечено странным орудием, употребление которого торжественно объяснял Мулла. Это был дротик длиною в два локтя, имевший форму распластанной ветки, у которой широкие цветы были снабжены острыми лезвиями, а крючкообразные почки похожи на орлиные клювы. Держать это оружие надо было за маленькую рукоятку, покрытую кожей, и кидать горизонтально, вроде того, как дети бросают рикошетирующие камешки в морскую волну.
Затем сильными и живописными жестами Мулла нарисовал те опустошения, которые производятся этим страшным оружием, которое, вдруг оживая под давлением рук, летит повсюду, кусая направо и налево, выскакивая из разорванных животов для того, чтобы вцепиться в другие животы или в другие лица, в своем веселом вертящемся полете, автоматически ускоренном эластичными клапанами, вырывая глаза, уши, пальцы. Словом: разъяренная, злопамятная оса, хищная птица, пьяная от крови, сходящая с ума.
Брафан-эль-Кибир слушал эти объяснения не особенно внимательно, занятый большим дротиком формы омара, опустошенный живот которого он старательно наполнял, наливая туда зеленоватую смесь, содержавшуюся в маленьком каменном флаконе. Потом вождь с удовольствием заметил, что клешни, продырявленные маленькими капиллярными каналами, очевидно, не были закупорены, так как их кончики, при встряхивании этого мрачного оружия, зацветали зеленоватой каплей. Мафарка узнал яд котлов, который должен был проникать в раны, производя там немедленное разрушение.
Другие дротики в виде скорпионов и палицы, похожие на черепах с острым щитом, также интересовали его. Но вдруг Мафарка заметил устремленный на него испытующий и свирепый взгляд Брафана-эль-Кибира и пробормотал жалобным, гнусавым голосом:
– Будь добр, великий вождь негров, и осчастливь своего нижайшего слугу! О, дай ему воды для того, чтобы промыть глаза. Они горят так, что немыслимо выносить эту боль!
Брафан-эль-Кибир повернулся к глубине палатки:
– Якуб! Взгляни на глаза этого нищего!
Старый негр, укутанный красноватыми кожами, подошел. Сунув крючковатый, как у старого ястреба, нос в глаза Мафарки, он пробормотал:
– Самум съел твои глаза. Ты не долго будешь иметь радость видеть солнце! Но я тебе дам несколько Роганских капель, которые облегчат твои страдания.
Он исчез в темном углу и через несколько мгновений вернулся, показывая желтоватый флакончик.
– Сюда входят отличные вещи, – сказал он. – Розовая вода, латушная вода, эссенция ириса и подорожник.
Мафарка встал на колени, запрокинув голову, а Якуб медленно стал наливать тонкую струйку беловатой воды в правый глаз.
Но еще до того, как жидкость коснулась глаза, пациент скорчился и подпрыгнул, закричав так пронзительно, что все негритянские генералы вскочили на ноги, осмеивая его и осыпая бранью.
– Ну, перестань кричать, старая падаль, и поторопись со своей сказкой, если ты хочешь, чтобы Брафан-эль-Кибир накормил тебя!