Юбки танцовщиц обвевали лица воинов, которые сидели на корточках и поочередно пили ром из больших полных жбанов. Порой, кто-нибудь из негров вставал и смешивался с танцовщицами. Видно было, как они носились и двигались в рядах процессии, судорожно скача, тряся бедрами, увешанными раковинами. Общее движение скандировалось звуками альта с двумя струнами и с длинной ручкой, которую неутомимо терзал в углу съежившийся карлик. Это был странный инструмент, коробка которого была сделана из верхнего щита черепахи, выпотрошенного и шумного. Точно мрачное жужжание бесчисленных зеленых мух, кладущих яйца в живот волочащейся падали.
Затем громко зазвучали цимбалы, дербуки и бенджо, и торжественность мрачного и тягучего танца, танца рук и кистей, внушила ужас. Пляска понемногу замедляла свой ритм, по мере того, как все неистовей ссорились злопамятные и мстительные инструменты, скачущие звуками до крыши палатки, словно желая продырявить ее зубами и подняться к небу… Барабанный ливень жестких рук разбудил ритм танца, с тоской ускорившегося. Неровный, отрывистый ритм, утоптанный задыхающимися синкопами, которые грубо захватывали дыхание… Желтые крики пилили губы, терпкие звуки рвали горло и глубокие рыдания причиняли судорожную, водоворотную боль животам. Тогда, при бурном шквале испуга, все женщины сорвали оковы со своих тел, спустили тела с цепи, ища безумия! Они, вероятно, хотели вырвать из груди последние лохмотья совести и воли. Разом, все они упали на колени, качая туловище справа налево, взад и вперед, как дьявольский маятник.
А металл все ожесточался под укусами неумолимых насекомых; яростно тряся деревья, рычал, как живое мясо. Это действительно было полное собрание скорпионов, рогатых гадюк пустыни, которые взрывали скалы в самом жарком и ослепительном музыкальном свете.
С противоположного конца лагеря время от времени доносились бесконечные завывания погребальных плакальщиц, прерываемые лаем собак и брызжущих иканием пьяниц.
Пар ужаса полз с теплым дымом алкоголя над этим дьявольским вихрем.
Топчущийся танец теперь развертывался в сильнейшем беспорядке, изображая ловлю китов, начиная от радостного отплытия барок вплоть до разрубания огромного животного на куски на морских валунах.
Но самые неистовые танцовщицы вышли из хоровода, яростно разрывая свои одежды, из которых выступали их пылающие груди на тонком, мускулистом, бамбуковом стане. Некоторые выставляли лошадиные крупы, блестящие от пота, и мраморные груди. Другие негритянки, тонкие и маслянистые, эластично выступали из этого человеческого пресса, как кусок мыла скользит между рук.
Их голоса подвизгивали с мрачным и монотонным раздиранием горла, которое укачивало тела, кое-как нагроможденные в темных углах, дремлющие или окончательно убитые алкоголем.
А между тем, ворчливая музыка прыгала там и сям, хлеща наклоненные силуэты воинов, черно-синие в полумраке; густо носился и плавал кислый, прогорклый и приторный запах влажных мужчин и женщин. Они все вдыхали ароматную и дикую душу проклятого козла, которого, вероятно, закалывали в этот момент в какой-нибудь отдаленной канаве, и предсмертное хрипение заглушалось гигантским гулом, покрывавшим четыре огромные армии.
Тогда Мафарка-эль-Бар почувствовал вокруг себя неминуемость ужасающего разврата и, находя, что настал момент привести свой план в исполнение, он исподтишка подполз к ногам Брафана-эль Кибира, который пьяно шатался в отверстии палатки.
– Брафан, о, великий Брафан, – прошептал он, – посмотри-ка туда, на море! Вон, вон ужасная лошадь с открытым животом! Это она!.. Это лошадь демона!..
При этих словах все негры ринулись из палатки, толкая и топча Мафарку, который цеплялся за Брафана.
– Да, да! Я узнаю ее! Это лошадь демона, которая галопирует над морем!.. Ты ведь видишь, Брафан, ее огненную гриву!.. Ее ярко-красные кишки наводняют небо!.. Скорей, торопись!.. Брось на нее свою кавалерию!.. Правда, клянусь тебе, владычество над миром принадлежит тому, кто сумеет догнать ее и схватить за гриву!..
Но Брафан-эль-Кибир не понимал и с палицей в одной руке, с жбаном рома в другой, смешно суетился, глупо устремив на Мафарку глаза.
Пьяные негры шатались там и сям, как на палубе корабля, цепляясь за своего вождя, как за мачту. Но он гневно отталкивал их, вопя взрывчатые приказы воинам, стоящим на фронте с ощетинившимися копьями, которые развертывались в бесконечности, как гигантское боа, пронизанное бесчисленными стрелами.
Четыре огромные армии развертывались в ликующем безумии заката: рыжий пожар грив и хвостов на приливе и отливе крупов, доходящий до самых отдаленных отлогов Баб-эль-Футука.
Эти горы обрисовывались на востоке в атмосфере голубоватого и застуженного золота, похожие на чудовищные драгоценные камни фиолетового стекла с ущельями и долинами из сапфира, обладавшего глубокой и задумчивой синевой.
– Ах, Брафан! – жалобно прибавил Мафарка – Если бы я был еще крепок и ловок, как когда-то, во времена моей молодости, я попросил бы тебя одолжить мне боевого жеребца, чтобы поохотиться за лошадью демона!.. Но, увы! я разбит старостью и разучился сидеть в седле!!
– Нет, нет! – вскричал Брафан-эль-Кибир с громким взрывом хохота. – Ты все-таки должен попробовать!.. Ну-ка! Да! Это чудная мысль!.. Тулам!.. Мулла! Сюда!.. Вы увидите нечто очень забавное!.. О, нищий, возлюбленный между всеми нищими пустыни, я дарую тебе неслыханную честь, позволяя тебе… ха! ха!.. сесть на Небида, моего боевого жеребца, ха, ха, ха… Да, ты на него сядешь!..
Все негры, спотыкавшиеся в оковах хмеля, шумно засуетились вокруг Брафана-эль-Кибира, который схватил в охапку Мафарку.
Но нужно было моментально оседлать Небида!.. Куда же девались конюхи!.. Все негры, собравшись в кучу, стучали от радости ногами, видя, как несчастный нищий корчится от страха у ног Брафана-эль-Кибира.
Мягкие испарения померанцев доходили медленными клубами; эти испарения шли из одного места, оттуда с пылающего побережья, которое, расширяясь, образовывало плодоносный и защищенный рейд. И эти обширные скатерти свежих ароматов были пронизаны едкой терпкостью гнилых водорослей.
Брафан сладострастно упивался, рыча в лицо Мафарке грубые, пустые и пошловатые шутки, которые чрезвычайно радовали свору исступленных негров.
Наконец появился Небид. Это был черный жеребец с непомерной грудью; казалось, что у его вздрагивающего затылка были незримые, трепещущие крылья, которые должны были в любую секунду унести коня в открытое небо.
Он неистово скакал, несмотря на удвоенные усилия двух атлетических негров, которые были принуждены бегать, держа лошадь под уздцы с двух сторон. Они старались опустить его громадную шею, но было видно, как они ежеминутно висли всей тяжестью, чтобы животное не подняло их на воздух.
Всему лагерю было известно, что одного ржания Небида достаточно для того, чтобы все лошади четырех великих армий бросились в битву. Поэтому огромная толпа воинов спешила посмотреть на предстоящий спектакль. Танцовщицы сели, теснясь, как ласточки, у порога королевской палатки, в которой запыхался хоровод.
– Ну, – вскричал Брафан-эль-Кибир. – Живо!.. Ты слишком много говорил сегодня нам о лошадях!.. Живо на коня!.. Нужно, чтобы ты воскресил свое прежнее мастерство!.. Ну, смелее!..
И Мафарка плакал горючими слезами и дрожал всем телом, умоляя негров избавить его от верной смерти.
Но негры, подбодряли его пинками и бранью; они уже подняли его на руки и посадили в седло. Мафарка уселся, как жокей, обнимая скрюченными от страха руками шею Небида… Это продолжалось только момент, потому что его ноги уже искали стремена, а руки исподтишка схватили поводья. Вдруг он укусил лошадь в шею; Небид прыгнул, как громадная волна, берущая приступом утес. Моментально Мафарка освободился от своих тяжелых лохмотьев и, сжав голыми коленями нервные бока лошади, бросил ее, как стрелу.
Брафан-эль-Кибир прирос к месту от удивления и испуга; он стоял, развесив руки и следя глазами чудесный прыжок неожиданного бегства. Потом горе резко прояснило ему ум и он издал ужасный рев. Все вожди ответили ему яростным криком, тряся своими хлопьевидными головами и руками ветряных мельниц. И гул усилился, разросся, охватил мало-помалу весь лагерь, поднимая пыль криков и колыша обширную щетину копий, в дыму котлов, скорчившемся, как огромные змеи, которым заживо содрали кожу. Заходящее солнце продырявило дым длинными стрелами, увеличивая смятение воинов, бегавших там и сям в поисках за лошадьми.
Брафан-эль-Кибир, наконец отрезвившийся, схватил под узды наудачу гнедую лошадь; одним прыжком он вскочил на нее и, нагнувшись вперед, раздув свою грудную клетку, загремел:
– На коней!.. На коней!.. Бейте в барабаны, стучите в трещотки, играйте на дербуках, бенджо!.. Стройтесь!.. Стройтесь по прямой линии!.. Копье в руке! Ближе друг к другу, как братья!.. Держите ногами крепче своих коней!.. Мы окружим со всех сторон лошадь с открытым брюхом, проклятую лошадь демона, до того, как она обойдет лагерь!.. Я видел ее, видел!.. И демона тоже!.. Демон был в моей палатке!.. Он нарядился нищим!.. Это он украл у меня Небида!.. Вот он!.. Там… Этот золотой водоворот на небе это его дыхание!..
Мулла!.. Рузум!.. Тулам!.. Дайте сигнал седлать лошадей!.. Разместите наших солдат в три ряда, чтобы они образовали огромный фронт кавалерии, который с двух сторон доходил бы до горизонта!.. Знайте, что владычество над миром будет принадлежать тому, кто сумеет схватить это проклятое и зловредное животное за гриву!..
Видно было как вожди, украшенные огненными перьями, неслись вскачь вдоль линии знамен, ревя во все горло свои хриплые приказы с зловещим треском в голосе; они старались заставить услышать себя, несмотря на шумную зыбь оружий и неистовое ржание лошадей, пляшущих от нетерпения между коленами негров, которые сами еле сдерживались, чтобы не броситься вперед.
Тогда дико вторглась военная музыка. Там-тамы, продолговатые барабаны, гулкие сосуды, дно которых обтянуто ослиной шкурой, скрипки с брюхом и нервами из бамбука, флейты и трещотки приступили к массивной и зернистой пыли.