– Брат! Брат! – кричал Магамал, крючковатые пальцы которого заливались кровью, так крепко он схватился за зубец.
– Что с тобой, Магамал?.. Говори!.. Почему ты так дрожишь?
– Мафарка, я хочу пойти за этим человеком!
– Нет, ты должен остаться здесь, подле меня!
– Мафарка, мои ногти горят от желания разорвать щеки этих негров!.. Надо, надо мне спуститься!.. Я хочу идти туда!.. Все мои внутренности влекут меня туда!.. Мое сердце, свободное от любви, наполняется до краев, свирепой храбростью!..
– Нет, нет, мой брат! Ты уже во власти бреда! Надо увеличить в стократ ценность твоей храбрости, обуздав его мудрым расчетом! Твой час еще не пробил. Дай уйти этому человеку, которому осталось жить только несколько дней. Он спешит к смерти!..
– Но, видишь ли, Мафарка, я тот, каким ты был когда-то, скажи! Разве ты не нашел ничего другого, кроме отвратительной любви к опасности?.. Значит, только мертвые могут выполнять славные деяния?!..
Тем временем ужас наклонял все торсы поверх вала. Все хотели видеть Муктара. Но бугры стены еще прятали его. Все топтались от тоски, задыхаясь в страшном беспокойстве. Наконец тот появился, роковой и нагой, более величавый, чем последняя колонна рушащегося храма среди вертящейся толпы пламени и дыма. Утес, о который бьется пенистая волна псов.
Вдруг Муктар ринулся к негритянскому вождю. Тот ждал, застыв на огромной лошади, покрытой попоной из зеленых и вонючих кож. Походка Муктара была горда и благородно ритмична. С поднятой головой, с глазами, устремленными на ослепительное солнце, он равнодушно потряхивал сероватой собакой, приклеенной к его спине, подобно огромной улитке.
Черная собака повисла на правой руке вместо щита. Моментами, корчи этого отвратительного животного придавали Муктару вид сокольничьего.
Ужас и смятение все больше и больше волновали воинов-арабов, склоненных над валом по мере того, как уменьшалось пространство между двумя грозными противниками.
Когда Муктар достиг тени большой лошади, он одним движением поясницы стряхнул псов, которых нес на себе, согнул колени и прыжком бросился на негритянского вождя. Прыжок был так стремителен, что тот был сброшен с лошади под тяжестью нападающего. И они оба исчезли под новым приливом лающих псов.
В это время Мафарка поднял свою правую руку, крича:
– Магамал!.. Стой, Магамал!.. Победа за нами!..
Когда последняя голова жираффы согнулась, дрожа всеми мускулами, – у подножья крепости было только большое желтоватое и грязное озеро, откуда торчали конвульсивные морды.
Вдали, в облаке пыли, продолжительный лай…
Стоя в амбразуре, Мафарка, голый до пояса, задыхался от победной радости между гигантскими военными жираффами, как адмирал среди высоких мачт флота. Смотря с тоской за гавань на великолепие заката, он грезил о том, чтобы задремать на пышных облаках, пурпурных подушках, наваленных в кучу на ковре моря.
И он протягивал руку, чтобы взвесить на могучей ладони чудесное солнце массивного золота; солнце, которое какой-то невидимый бог предлагал ему, как награду за победу.
Потом, возвысив голос, он пропел молитву:
– Ты здесь возле меня, я в этом уверен!.. Ты покровительствуешь мне, летящий бог, бог быстроты и неистового спазма!.. Бог пота, хрипа и агонии!.. Бог в форме X, молниеносный волчок, жужжащий на верхушке времени! Зрачок с поволокой! Детский рот, который лепечет бледные истины!.. Окровавленная колесница войны, увлеченная на склоны твоим весом, который топчет крупы твоих голубых кобыл! Бог в кровавой колыбели, которого душат вонючие сосцы кормилицы!.. Я чувствую, я чувствую твою руку, твою отеческую руку из свинца, расплавляющегося от доброты на моем плече. Это ты даровал мне победу! Я благодарю тебя!
«Аллах! Вот, я становлюсь на колени и обнимаю твои ноги! Где они? Везде! Они везде на кривой мира! Я прячу лицо мое во прах и я лижу эти зубцы, ибо твои ноги без сомнения в этот момент покоятся на них!
«Я умоляю тебя принять горячий и сладкий запах, который поднимается ото всех этих трупов! Ласкай и пекись твоими большими золотыми руками об их гниющих животах, чтобы ускорить освобождение их душ! Вдыхай ядовитый пот этих пылающих тел, которые открылись для крепких поцелуев смерти, чтобы обрадовать белые глаза родины! Это их последняя жгучая и осипшая просьба, их последнее бешеное хрипение героического отчаяния, поднимающегося к тебе!
«А вы, воины, татуированные ящерицами, простите мне, что я вас пережил, собирая, как зеркало, все лучи славы!.. О, неведомые мертвецы, простите мне, что я таким образом обогатился вашими усилиями, укрепляя мои легкие вашим великим и смелым дыханием!..
«О, не сердитесь на меня за то, что я – такой недостойный наследник всего божественного света, чье будущее вы соткали своими яростными жестами! Я вас всех похоронил в своем сердце, всех, великих, знаменитых и скромных, всех, чтобы моя сторукая, стоустая память навсегда вас приветствовала, воспевала и благословляла!.. Аллах! Аллах! Аллах!»
Награда за победу
Тем временем слух о победе уже полетел с вечерним ветерком, овевая восхитительной прохладой ревущие внутренности и легкие города.
Отовсюду, по идущим вверх тропинкам и улицам, пьяный от радости, взволнованный, потрясенный безумными надеждами и растерянный город растекался в счастливой болтовне, придвигаясь к валу, чтобы приветствовать защитника Телль-эль Кибира.
Мафарка ждал граждан, стоя рядом с братом своим, Магамалом, на внешней террасе цитадели, в час, когда солнце наклоняется, чтобы пить из свежих источников моря.
У розового вечернего света была тяжелая и мягкая прозрачность ароматного масла, которое прохлада выставляла своими женскими руками на большом теле города, этого уставшего бойца.
Мелодический вечер, вечер телесной усталости и опасности, которая медленно успокаивала грозную мускулатуру крепостей, еще сокращенных от буйности, и привскакивающий валовой остов.
Все жители, опьяненные пышностью праздничных нарядов, собрались на площади Файум, чтобы торжественно вручить победителю королевскую корону.
В этом приливе всепоглощающего энтузиазма было решено, что молодые девушки города должны были явиться в тот же вечер к Мафарке во главе процессии и отдаться его желаниям, будь это хотя бы минутный каприз.
Они уже приближались, одетые в платья желто-кенареечного цвета, отлично сидевшие на фигуре и оставлявшие шею свободно-открытой. Девушки несли ветви цветущей вербы, но скорее их голоса опьяняли атмосферу нежной, сладкой и пленительной мелодии, в которой, казалось, все певчие птицы расплавили свои вокализы, чтобы привести в восторг возбуждающую и божественную теплоту этого летнего вечера.
Самые богатые из девушек ехали замысловатой и скачущей рысью на ослах, украшенных черными попонами с длинными разноцветными косичками и тесемками и c хомутом из голубых жемчугов. А отцы девушек, c длинными кольчатыми бородами, в тюрбанах из голубого газа, смотрели на них издали, сидя на высоких верблюдах, покрытых зелеными шелковыми тканями, сплошь вышитыми раковинами. Точно утесы, покрытые водорослями в текучей радости зари.
И Мафарка смотрел издали на эту волну, осыпанную лепестками, которая колыхалась между оранжевыми стенами поднимающихся передников и, казалось, извлекал из них звон лиры и влажные аккорды бенджо…
Его грудь наполнялась мучительным и кислым ароматом славы.
– Не покидай еще меня, суровое солнце, солнце энергии и жестокой силы! Вот ты отрываешь от моего тела, один за другим, клыки воли, которые были вделаны в мою плоть… Это твои лучи красной лавы текут в моих жилах…
«О, море огня, не убегай же от меня далеко!.. Иначе я буду только гавань, засыпанная песком, я буду ничто, если ты выйдешь из моей груди, о, солнце!..
«Ибо ведь видишь ты: моя душа боязлива… Она не умеет приять эту подавляющую радость, и я чувствую, что задыхаюсь под наплывом восхитительного сладострастья!»
Когда молодые девушки были собраны в пестрые букеты на ступеньках террасы, Мафарка почувствовал на своем лице переменчивую ласку томного веера из перьев, колеблемого невидимой рукой.
Они мерно качали цветущей вербой, словно желая отогнать дурные сны от уснувшего ребенка. Их волосы, окрашенные в цвет лавзонии, были заплетены в тугие косы, которые поддерживались монистами, сделанными из маленьких золотых монет, чей кристаллический звук сопровождал небрежные движения девушек, похожие на движения пловца. Сладкий прилив и отлив желания смущает и пугает их черные зрачки газелей и качает их гибкие станы.
Мафарка вдыхал их девственный аромат, который проникал в его душу через тенистый портик воспоминаний и бежал по коридорам вен и по натянутым канатам нервов. Веер их голосов и жестов ласкал короля идеальной свежестью. Он ощущал в глубине своего сердца женскую руку с грациозными и острыми пальцами, которые понемногу сжимались.
– Магамал! Магамал! Где ты?
И Мафарка с радостью почувствовал под своей рукой лихорадочный жар лица брата, в то время, как он наклонился вперед над расцветшей и трепещущей жатвой весенних девственниц.
Они поднимались поспешным и тесным, но робким потоком, прячась одна за другую. Каждая выталкивала вперед соседку, выталкивала с гримасами и ловкими кривляниями, которые давали возможность оценить упругость и эластичность ее грудей. Потом, вдруг они прятали глаза в безумных травах волос, смеясь ароматным смехом.
Так изгибаются от радости полевые цветы под игрой солнца и ветра, которые скачут весной, как прекрасные школьники, отпущенные на волю.
Над грандиозной свитой Мафарки распускались в вышине неправдоподобные минареты, профиль которых усложнялся галереями, колоколенками, арабесками и колонками. Они походили на гигантские голубые ирисы, касающиеся облаков своей золотистой гусеницей, которая воспевает кисловатый запах любовного пота и знойного целомудрия.
– Мы пришли к тебе по капризу и безумию, ничего не зная и ничего не желая!.. Наши щеки порозовели от испуга, ибо мы никогда бы не осмелились прийти к тебе… О, нас ведет не любовь и не любопытство! Но вечерний ветер толкает нас друг за дружкой к твоим ногам, словно маленькие волны на морском берегу… Не брани нас! Ведь это наши родители приказали нам, а мы послушны!..