Это ощущение стало столь соблазнительным, что он вдруг выпрямился, воскликнув:
– О, мысль!.. Перестань же стеречь мое тело, как сторож! Ты видишь, что ему нет больше дела до страданий и угрызений совести! Ты видишь, что оно презирает и преодолевает боль, витая в возвышенных облаках счастливой бессознательности!.. А ты душа, в отпуску, качайся же, как облако, на воздушных и голубых высотах музыки!..
Скоро я буду подобен птицам, ибо из моего сердца родится высиженный солнцем сын с мелодическими крыльями!..
Когда я спускаюсь из воздушного жилища, где мечтает моя божественная повелительница, Музыка, я безгрустно возвращаюсь в конуру моей внешней совести, счастливый тем, что нахожу его очищенным… Вовремя, в моем небесном путешествии, я открыл, что страдания и боль не имеют абсолютной власти над нами. Способность подниматься так над страданием уничтожает во мне веру, которая была у меня прежде, в господствующее могущество. Я чувствую себя гордым оттого, что могу их победить. Я приобрел запас лазури, которую я берегу возле себя в моем телесном доме для часов прокравшейся тайком дисгармонии… Играй еще, милое дитя, ибо я верю в целительное свойство музыкального звука. Повторяющийся вибрационный период действует на беспорядочный ум, как масло на воду… Здоровье – это канал музыки с регулярными и периодическими волнами. Болезнь – это рытвина, в которой бежит поток шума, с его прыгающими и скачущими водоворотами…
Как только Мафарка замолк, юнга встал, перевернулся и приподнял бенджо высоко над головой, дергая лихорадочные струны. Потом он опустил ее вровень с палубой и сейчас же опять взмахнул ею по направлению к зениту, приветствуя луну, которая вдруг брызнула молоком, как кокосовый орех.
Молодой юнга влюбленно смотрел на нее, качаясь на одном месте с жеманными манерами, с полузакрытыми глазами, с экстатическим и церемонным лицом.
Тогда три негра последовали его примеру и все сплели руки и запели, громко ударяя пятками о пол, потом томно закачались на месте, соединив ноги. Музыка то замедлялась, то воодушевлялась, как похотливая ласка, полная убийства и любви. И слушая ее, Мафарка чувствовал, как в его сердце словно в узкой и темной конуре, возникает кровавый спор…
Вдали прошло парусное судно, как гигантское привидение. Неутешный голос лился с кормы:
Из лазури в лазурь я безумьем качаем;
Я утратил свой путь, не твердите о нем!..
И мой груз утонул и мой парус разодран…
Только ветер соленый случайного люб мне
Да огромные звезды, что от ужаса треснут, подобно ракете!..
Я утратил свой путь, не твердите о нем!..
Это был пьяный или сумасшедший лоцман, который распевал во все горло для того, чтобы узнать: сколько отчаяния он может выдержать в огромной звездной ночи.
Голос сладострастно коснулся волн, потом ринулся в ночное безмолвие и оно заплакало от этого.
Неподвижные и важные моряки присели, захватив в руки колени, и пристально смотрели на бенджо. Она замолчала, чтобы дать место мяуканию бурных звезд, щиплющих гребни волн…
Вдруг нежный колокольчик прозвучал в бесконечной пустыне. Маленькая металлическая нота покачалась на ветерке и двинулась прямо на левый борт.
Облокотясь, Мафарка слушал, позабывшись. Это был один из пробковых поплавков, которые плавают над сетями и к которым привешен колокольчик, обнаруживающий присутствие рыб, звеня при малейшем их дергании. Колокольчик жаловался, что он один среди неизмеримого стада волн.
Его звон скандировал большие усталые движения леса мачт. Смутное оцепенение снисходило на Мафарку; он чувствовал, как его сердце колышется в груди, следуя качанию красных фонарей на снастях.
Мало-помалу голова его опрокинулась и достигла дна волны в океане забвения. Сейчас же все ночи земли прибежали, чтобы наброситься на его разбитое тело. Он спал, головой на мешке, на этой мрачной подушке.
А тем временем, по мере того, как фок-мачта старалась проткнуть лунный кокосовый орех, Массабенара и двое моряков глухо ползли и приближались к Мафарке. По временам они останавливались, чтобы прислушаться к беспокойному королевскому сну. Мафарке в этот момент снилось, что его дробят зубы гигантского льва… Нужно ли ему проснуться? Ах, вот еще! Надо же отдать свою плоть на съедение Неведомому!.. В конце концов, боль и ужас это именно то, что должно течь в жилах сильных людей вперемежку с огнем мужества!
И он все более и более, вполне сознательно, погружался в сон… Он подумал: – Ведь не в первый раз мне приходится спать, положив голову на львиную гриву! Право, я не знал, что и у ночей есть грива!
На палубе было темно, потому что судно шло теперь по проливу, который разделял два каменистых островка, покрывавших своею тенью весь морской рукав. Массабенара воспользовался этим обстоятельством и еще больше приблизился к ногам Мафарки…
Он полз на четвереньках, с кинжалом в зубах и с веревкой в руках. Ралей следовал за ним слева. Третий моряк держал перекладину руля и был настороже, прислушиваясь к шуму волн, чтобы различить в их булькании невидимые рифы; он был похож на музыканта, настраивающего свою дербуку. Юнга спал в углублении канатов.
Меж тем, луна лила меж белых зубов Мафарки молоко, которое отзывалось прогорклостью склепа! Тьфу! Он сильно скорчился, вздрогнул и вдруг сел, выпрямившись и открыв глаза.
– О, вот и объяснение скверного сна!.. Негодяи!.. Предатели!.. Паршивые псы! – Одним скачком он встал и схватив мешок завертел его над головой и со всего размаха опустил на капитана, который рухнул на спину.
Тогда оставив свою зловещую дубину, Мафарка встал коленями на живот упавшему; потом ударом кулака раздробил тому нос, а левой рукой отнял кинжал.
Сладострастно он обработал лезвием горло Массабенара, ища нить жизни, подобно тому, как копошатся, вынимая внутренности из цыплят… Когда он почувствовал между коленями неподвижное тело, он поднялся, чтобы напасть на второго моряка.
Сначала он сделал вид, что кидает ему в лицо тяжелый мешок, который он сейчас же выпустил. Потом с молниеносной быстротой кинулся в ноги негру; он произвел это нападение столь стремительно, что тот упал на палубу. Мафарка был уже на нем.
Медленно он задушил негра, оглушив ударами колена.
Наконец, Мафарка поднялся и увидел в десяти шагах, около руля, высокого и сильного человека, который поджидал его, стоя под луной.
– Вот как! Сабаттан!..
И Мафарка засмеялся от радости. Так, значит, Сабаттан подготовил этот удар в открытом море!
– Не везет, мой милый!.. Потому что ты последуешь за твоими товарищами!.. Право, если дрожь не охватывает тебя до мозга костей, то ты храбр и можешь не бояться меня! Моя сила и ловкость приносят хорошие результаты. Ты это видишь!..
И он показал ему на оба трупа, лежащие па полном свету на палубе…
– Вперед! Ну!..
И так как Сабаттан медлил:
– Ах, так! Давай покончим! Вот что, ты погрызешь вот это, вот эту гиппопотамовую кожу!..
Он поднял обеими руками тело брата, ставшим более компактным и плотным, чем кусок гранита.
– Магамал, Магамал, вот кто разобьет тебе, Сабаттан, нос!.. Магамал… Мой любимый брат! Прости, что я так трясу твое несчастное тело, изнуренное скорбью… Но надо же мне раздробить наших врагов!.. Приди же мне на помощь! Бок о бок с тобой, как на валу, мы сражаемся!.. И ты помогаешь мне всей тяжестью твоего тела!.. Твой гнев!.. Я чувствую, как он растет вместе с моим! Спасибо, спасибо, брат!..
Но произнося эти слова, Мафарка нечаянно запутался в незамеченной им веревке и упал на палубу… Момент был ужасен. Сабаттан бросился на короля.
Но сделав из вытянутых ног рычаг, Мафарка далеко отбросил от себя противника, потом схватил его за горло и прижал к перилам.
Тогда Сабаттан исподтишка начал увлекать Мафарку к краю борта, пользуясь креном судна.
Он устал меньше Мафарки и напрягал все силы, приготовляясь сбросить короля ударом плеча в море.
В этот момент приблизившийся юнга-негр закричал:
– Господин!.. Господин!.. Берегись!.. Он хочет дать тебе подножку и столкнуть тебя в воду!..
– Я упаду вместе с ним! – ответил Мафарка, кусая врага в щеку. – Вот тебе, животное!
Они упали оба вместе, обнимаясь. Но Мафарка немедленно освободился из рук Сабаттана и приподнялся над ним, давя ему плечи.
Стройный Сабаттан нырнул. Но Мафарка последовал за ним в кипящую пену.
Юнга-негр увидел, как он быстро удалялся, весь окрашенный серебристыми лучами, постепенно делавшимися зелеными и черными, по мере того, как Мафарка нырял с ловкостью дельфина.
Потом описанная кривая выкинула на поверхность Мафарку одного; из воды торчала его голова с волосами сплющенными, как бахрома, на лбу.
Сабаттан больше не показывался.
Когда Мафарка взобрался на палубу, он освободился; от своей одежды и ногой столкнул оба трупа в море…
Вокруг, в бесконечности, были облегченно вздохнувшие волны, счастливые тем, что, наконец, они освободились от надоевшей ночи. Огромная радость вздувала грудь Мафарки в то время, как весь голый, стоя на носу, он пристально смотрел туда, на восток, постепенно белевший.
Из-под скрещенных рук выступали грудные мускулы; волосатые борозды на груди были причесаны и склеены водой. Мускулы ясно обрисовывались под тонким руном, покрывавшим Мафарку с головы до ног.
Подземелья
Мафарка не мог сдержать крика радости, когда увидел, что вдали, из глубины пропасти поднимаются первые лучи солнца, окрашивающие в розовый цвет зенит и опускающиеся к королю на голову, чтобы благословить его. Точно татуированные охрой, пурпуром и индиго руки огромного идола с вертящимся, огненным животом, медленно освобождавшимся от раздвоенных облаков, спутанных, как крыши пагод.
Мафарка тотчас же опустился на колени и, подняв голову к небу, всей своей плотью и кровью начал молиться солнцу, похожий на струю воды в порфировом бассейне, усаженном олеандрами.